Государство и русский путь
Мы все хотим, чтобы нами руководили люди достойные и профессиональные. Мы хотим, чтобы наша элита была меритократической, а не какой-нибудь демократической. И в этом основная проблема и тот вопрос, на который, строго говоря, должны давать ответ философы, предпочитающие вместо этого сосредоточенно молчать. Но в России вообще давно уже перестали заниматься философией. Как-то так получилось, что на современном этапе все философствование свелось к набору тостов и красивых фраз, но не к попытке осознать процессы, происходящие вокруг нас, и не к попытке дать на них ответ.
Совершенно неожиданно мы столкнулись с тем, что все демократические формы правления по сути своей являются обманом — они даже близко не ставят перед собой задачу дать народу возможность управлять. Даже в страшном сне невозможно себе представить, чтобы народ действительно стал управлять жизнью государства на высших уровнях.
Почему? Очень просто — потому что народ не знает ответа на большинство вопросов. Потому что если бы было проведено голосование, то Ной никогда бы не построил свой ковчег. Потому что иногда необходимо обладать специальными знаниями. А когда мы говорим, что народ есть источник власти, это правда — при модели голосования «один человек — один голос». И когда мы говорим, что народ есть воплощение мудрости и глас его — глас божий, это, конечно, тоже верно. Но при всем том голосование по ядерному проекту должно проходить среди профессионалов, которые понимают, о чем идет речь. И для участия в голосовании по налоговой реформе тоже, нравится это нам или нет, требуется определенный уровень образования. И так почти во всем. То есть ответы на профессиональные вопросы должны давать профессионалы.
В этом, в частности, и состоит смысл существования парламента — или Государственной Думы, назовите как угодно. Предполагается, что работающие там люди как раз и должны составлять корпус той самой меритократии, то есть управленцев высшего уровня, обладающих уникальными профессиональными качествами. Но вопрос в том, по каким принципам проходит отсев? Как сделать так, чтобы только лучшие занимались управлением государством? Какие механизмы должны для этого заработать?
Разные культуры предлагают разные ответы на эти вопросы, при этом каждая из них базируется на своей национальной традиции. Самым ярким воплощением является, бесспорно, китайский опыт, когда Дэн Сяопин фактически в одиночку выстроил систему сдержек и противовесов, поиска талантливых людей и присмотра за ними во время их профессионального и карьерного роста. Более того, были сформированы четкие критерии понимания, когда одно поколение должно будет смениться другим и как выбирать кандидатов из этого поколения. А главное, как быть уверенным, что тот, кого назначат пусть даже на самую высокую должность, не потеряет связи с обществом и стоящими перед ним задачами и не избежит необходимого контроля своей деятельности.
Но Дэн Сяопин базировался на конфуцианстве. У американцев выстроена собственная модель, тоже меритократическая, базирующаяся де-факто на протестантской ментальности. Ее особенность в том, что Республиканская и Демократическая партии на самом деле не подпускают к процессу управления никого, кто не оказывается пришедшим изнутри определенной когорты людей. У них своя система сдержек и противовесов и свои критерии того, как отбирать перспективных кандидатов и на что обращать внимание — тут и образование, и предыдущий опыт… Весь отсев проходит внутри конкретной партии, Республиканской либо Демократической, человек последовательно прогоняется через разные управленческие уровни и везде смотрят на его качества и поведение.
Но в России нет ни того ни другого — ни конфуцианства, ни протестантизма. В России по-прежнему живо представление, согласно которому вопрос, кто на какой должности оказался, целиком и полностью зависит от провидения. Иначе говоря, если так сошлись звезды, что есть возможность назначить конкретного человека на конкретную должность, и при этом ты когда-то вместе с ним учился, женился, работал или ходил в походы — то ты считаешь, что этот человек, наверное, хороший или по крайней мере если и будет воровать, то в «семью». Исходя из таких соображений и делаются назначения. Но для управления гигантским государством этого, конечно, недостаточно.
На мой взгляд, это одно из проявлений перестройки. Перестройки всего. Мне часто говорят: что вы хотите, правление Ельцина закончилось аж в 1999 году, сколько лет прошло! Конечно. Лет прошло достаточно. Но ответ на главный вопрос мы так и не выработали, и опереться не на кого. Как уже говорилось, один из базовых вопросов, стоящих перед нами, — как, потеряв советскую систему поиска и подготовки кадров, создать новую, российскую? В чем она должна заключаться? Какие сдержки и противовесы должны в ней действовать? Потому что невозможно же, когда де-факто правительство считает себя практически непогрешимым. Эта система не работает. И здесь нужно не тактические ходы делать, а решать большие стратегические задачи. Перестраивать весь аппарат — притом без насилия и репрессий. Но чтобы осуществить такую перестройку, надо опять же выработать подходы. А эти подходы возможно сформировать, только понимая соотношение человека и государства.
Для либералов государства нет. Для либерала в конечном счете каждый человек вправе сам выбирать, как ему жить, где ему жить, в какой стране. У него нет никаких обязательств перед страной. Он считает, что такие обязательства — это странно и глупо, потому что превыше всего личная свобода. Личная свобода — и все. Ради личных свобод можно пожертвовать чем угодно, включая Родину. Она вообще не важна.
Для русского человека такой подход неприемлем. Именно поэтому возрождение России началось с понимания того, что не то чтобы либеральные представления плохи — они есть и есть, это личное дело либералов. Проблема в том, что они не соответствуют нашему национальному характеру. А наш национальный характер, крепко связанный с православной традицией и ее преломлением и отражением в русской классической литературе, которую нам в школе преподавали, а нынешнему поколению, кажется, нет, — этот национальный характер говорит, скорее, о коллективном понимании. О том, что, цитируя Некрасова:
Не может сын глядеть спокойно
На горе матери родной,
Не будет гражданин достойный
К отчизне холоден душой.
Для нас Родина не пустой звук. Для любого человека, воспитанного в традициях не 90-х годов и ЕГЭ, а в традициях классической школы, Родина — это определяющее понятие. И пожертвовать собой ради Родины для либералов кажется глупостью, а для нас — естественной частью любви к ней. Либерал не в силах понять, как может быть так, чтобы он, его желания, его жизнь не являлись центром Вселенной. Для нас является бесконечно странной такая точка зрения либералов. Здесь мы начинаем расходиться. И эти различия, постепенно накапливаясь, приводят потом и к гигантским страновым различиям. Они, оказывается, все о другом. Мы мыслим иными категориями.
Но вот эта наша способность мыслить иными категориями в последнее время начинает размываться. Дело в том, что образ мышления должен воспроизводиться в следующих поколениях. А это воспроизведение становится возможным лишь в единственном общественном институте — в том, который занимается образованием. Притом в классическом понимании этого слова. Образование — это формирование образа. Вот это формирование образа возможно только там, где учителя и врачи не видят себя работниками сферы услуг, как бы странно для кого-то это ни прозвучало.
В 90-е годы нам начали объяснять, что все эти люди оказывают услуги. Но это же неправда. Это колоссальная и очень опасная ложь. Учитель, педагог не оказывает услуги по приобретению знаний! Он вообще никаких услуг не оказывает. Учитель формирует личность. Учитель занимается образованием и воспитанием подрастающего поколения. Точно так же врач, который оказывает услуги по излечению, принципиально отличается от врача, который лечит. Здесь включается совершенно иной философский аспект.
Выяснилось, что мы по-прежнему та страна, где невозможно перевести учителей в разряд тьюторов, где невозможно перевести медицину на уровень жесткого коммерческого отношения. Мы хотим другого. Мы хотим изначально иного подхода. И вот этот конфликт, который возник между сформированными за последние десятилетия социальными институтами и нашим глубинным представлением о них, в свое время почти задавленным, но теперь проявляющимся все более ярко, приводит к конфликту поколений и конфликту ожиданий. Ведь даже молодое поколение, по крайней мере те, кому повезло с семейным воспитанием, понимает: что-то не то в стране происходит. И с образованием тоже что-то не так. Причем проблема не только в потере конкурентного преимущества, но и в формировании образа. Поэтому глубинные их чувства неожиданно проявляются там, где, казалось бы, по плану все уже давно должно было быть вытоптано.
Отсюда, например, феномен «Бессмертного полка» — когда вдруг через семейную историю, через соотношение самого себя с подвигом своей семьи и всего народа ты ощущаешь глубочайшую преемственность, неразрывную связь с этой землей, со своей страной и своей семьей. И потом выходишь на шествие «Бессмертного полка», неся в руках портреты членов своей семьи, воевавших в Великую Отечественную.
У меня лично связана с этим очень эмоциональная история. Несколько лет я комментирую «Бессмертный полк» в прямом эфире телеканала «Россия». В 2016 году накануне Дня Победы я разместил в соцсетях краткую информацию, которая была мне известна об одном из моих дедов. Знал я очень немного — год рождения, фамилия, имя, отчество и что он пропал без вести. Буквально через несколько минут мне прислали его наградной лист. И я узнал, что мой дед после службы в армии, еще до войны, работал на заводе, потом оказался в тюрьме, попал в ГУЛАГ, призывался уже из лагеря в штрафбат, проявил себя геройски, был представлен к награде — приводилось описание подвига, за который его представили, — и, судя по всему, награжден. Во время выполнения очередног