Еще у нас любят говорить об инфляции. Снизим инфляцию — и заживем! Но вот вы, например, видите, какая у вас в будущем будет инфляция? Не знаю, как у вас, а у меня в будущем инфляции нет. Я ее не вижу. Я не думаю: «Господи, какая через 10 лет инфляция будет?» Ведь, когда ты думаешь о будущем, ты видишь, наверное, что-то другое? Своих детей, родителей, себя. Ты не мыслишь сухим языком цифр! Да, наверное, потом ты начинаешь обдумывать конкретно: что, для чего, почему, когда это понадобится. Но каждый раз, когда я слышу, как экономисты выступают с программными заявлениями, хочется спросить: вы это увидите? Вы станете счастливы, если будет 4 процента инфляции? А если 3? А счастье наступит при единичке? А счастье вообще имеет к этому какое-то отношение? А люди будут жить лучше, богаче? Мне кажется, что будущее вообще о другом. И, к сожалению, об этом даже никто не пытается говорить. Не пытается визуализировать.
Чиновники не могут нарисовать будущее. Они его просто не видят. Для них горизонт будущего — это их работа, и они не могут заглянуть за этот горизонт. Ну кто такой чиновник? Ты мечтаешь отработать на государство, а потом стать начальником в госкомпании. Тогда ты очень быстро капитализируешься и, забыв о зарплате министра, становишься очень богатым человеком. Поэтому для них будущее страны и их личное будущее — вещи не синонимичные, даже не близко. Что, задача чиновника — чтобы люди в стране жили лучше? Да нет, конечно. Задача чиновника — это чтобы его не уволили.
Как можно говорить о будущем, когда у нас довольно лживое прошлое и настоящее? У нас абсолютно лживая система оплаты труда. Мы что, не понимаем, что люди не могут жить на свои пенсии? И что официальная зарплата, как правило, имеет мало общего с реальными доходами? Мы не понимаем, что из-за существующих законов бо́льшая часть нашей экономики находится в «черной» и «серой» зоне, а если она оттуда выйдет, станет ясно все безумие принятых решений, законов, постановлений, которые делают абсолютно неконкурентоспособным наше предпринимательство?
Мы что, на полном серьезе смотрим, как через губу учат нас жизни Дерипаска и прочие граждане, и не понимаем, что их возможность получения доступа к дешевым кредитам не имеет ничего общего с тем, что доступно другим бизнесам? И что все их рассуждения о том, какие они крутые бизнесмены, на самом деле ничтожны, потому что зачастую их крутизна — по крайней мере внутри страны — базируется только на одном: на неравном доступе к ресурсам. И в первую очередь к финансам.
Мы это, конечно, понимаем. Но продолжаем рассказывать сказки сами себе. Мы что, не видим, что рабочий класс у нас, в том виде, в каком он существует сейчас, совершенно не защищен? Где профсоюзы — «школа коммунизма»? Где права трудящихся? В каком виде они защищены? Нет, какая-то защита, конечно, есть, но ее даже близко нельзя сравнивать ни с нашим не столь давним прошлым, ни с практикой, существующей в ряде зарубежных стран.
Для многих молодых людей будущее — это открыть свой бизнес и уехать из страны. При этом зачастую, когда они уезжают, то быстро возвращаются — потому что там, за границей, скучно. И ведь уехать-то хотят по понятным причинам. Из-за того, что твой бизнес в любой момент могут отобрать люди в погонах. Или наехать чиновники из администрации. Из-за того, что на твою жену могут напасть, а у детей могут быть проблемы в школе. Поэтому должна быть среда. Должна быть атмосфера свободы в обществе. И эта атмосфера не создается толпами на улицах, кричащими о революции.
Вместо послесловия: Плыть в революцию дальше
В чем смысл революции? И почему революция, с одной стороны, опасна, а с другой — является неотъемлемой частью исторического процесса?
Революции опасны, когда они строятся на принципе отторжения. Когда единственная цель, которую они перед собой ставят, — это не создание чего-то нового, не появление некого нового качества, не разрешение существующих противоречий, а всего лишь смена одного грабителя на другого грабителя, смена одной элиты на другую элиту, одной клики на другую клику. Когда сохраняются несправедливые механизмы распределения. Это — подмена истинной философской сути революции. Не случайно говорят, что в результате настоящих революций происходит изменение формы собственности. Но мы почему-то предпочитаем об этом забывать, считая, что революция — это когда всего лишь снесли верхушку и вместо членов ЦК КПСС к власти пришли члены бюро комсомола. А это, конечно, не так.
Смысл нынешней революции, которая подспудно происходит на наших глазах, в том, что у нее есть глубочайшее философское обоснование. Это философское обоснование звучит просто: ценности. В основе нынешней революции лежат авраамические ценности, которые до нас дошли через иудаизм, через ислам и, если мы говорим о России, в первую очередь через православное христианство — говоря «в первую очередь», я имею в виду, разумеется, значимость, а не время возникновения конкретной религии. Но если мы понимаем, что это революция, то мы должны относиться к тому, что ждет нас впереди, как к революционному процессу. Мы должны соответствовать стоящим перед нами вызовам.
С революцией нельзя играть. К ней невозможно относиться несерьезно, потому что иначе, если угодно, это будет цунами, которое сметет и не спросит, кто здесь был. Нынешняя революция для России подразумевает, что Россия, посмотрев на консервативное возвращение мира к базовым ценностям, должна задать себе вопрос — а что такое эти базовые ценности для нас? Если в вопросах морали, в вопросах патриотизма, в вопросах отношения к нашему прошлому мы более-менее едины, то совершенно теряемся в понимании того, какой тип воспроизводства является для нас наиболее приемлемым. Потому что мы видим, что любой ныне существующий тип воспроизводства несправедлив.
Капитализм, в том виде, в каком он сформировался у нас, нам дико не понравился — потому что привел к тяжелейшим нарушениям базового принципа справедливости. Когда количество бедных нарастает лавинообразно — и ты никак не можешь понять, а в чем тогда смысл? Если вся страна переживает тяжелые времена — что кризис, что санкции, — почему в этот момент экономического спада твои реальные доходы колоссально просели, а у людей из списка «Форбс» выросли? Ведь если страдать — то, наверное, должны страдать все? Почему же увеличивается разрыв? Так же, наверное, быть не должно, значит, здесь какое-то нарушение?
Когда же мы начинаем внимательно смотреть на предлагаемые Западом модели, у нас опять-таки возникают вопросы. Мы говорим: «Подождите, но ведь у вас происходит то же самое!» Ведь не случайно сейчас в той же Америке люди с очень высоким по нашим меркам уровнем дохода в 100 тысяч долларов США в год говорят, что 20 лет назад с такими деньгами они себя чувствовали прекрасно. А сейчас, как бы странно это ни прозвучало, они ощущают, что беднеют на глазах. Это не значит, конечно, что к ним пришла нищета. Но уровень реального благосостояния резко упал. И что мы тогда имеем?
Тогда получается, что предложенная нам капиталистическая модель, при которой еще почему-то вдобавок наблюдается рост экономики, как в Америке, на протяжении многих месяцев, не ведет к росту реального благосостояния граждан. Значит, что-то неверное заложено в этой базовой экономической модели, о чем мы не говорим и не рассуждаем. Мы констатируем факт нарастающего расслоения, но не даем этому оценку, в том числе экономическую. Как нам выстроить справедливую модель, которая была бы адекватна русскому представлению о счастье — потому что в отсутствие справедливости счастье для нас невозможно? Мы оказываемся за бортом процесса обсуждения путей развития экономики, которые соответствовали бы нашей национальной ментальности. Мы увязли в экономической гонке и при этом совершенно забыли о психологической составляющей, выкинули ее, как что-то ненужное.
Да, мы пользуемся последними достижениями, мы понимаем, что многое зависит от потребителя и его настроения, от настроения производителя, от обстановки в обществе. Но мы не говорим о том, что все это имеет колоссальные национальные отличия. Мы не пытаемся проанализировать наш характер, понять, чем мы такие особенные.
Для нас невозможна справедливость при наличии разницы в медицинском обслуживании, разницы в школьном образовании, при отсутствии равенства — хотя бы формального! — в старте. Не случайно в школе на церемонии награждения медалистов встает девочка и говорит, что у них в выпуске на медаль шло четыре человека, а тут вдруг из соседней школы перевели дочку руководителя районного управления образования, которая стала пятой медалисткой, притом что ни на одном уроке она не отвечала, — но у нее мама начальница. И вся страна на полном серьезе начинает эту тему обсуждать, споря, справедливо это или несправедливо! У нас такое восприятие. Где-нибудь в мире тема проскочила бы незамеченной — но у нас она задевает базовые струны души. Мы возмущены: как такое возможно — ведь это же несправедливо!
Мы, на мой взгляд, допустили колоссальную ошибку, когда решили отказаться от существовавшей в СССР системы образования и примкнуть к Болонской системе — чтобы было как на Западе. А давайте введем ЕГЭ! А давайте пойдем еще дальше — посмотрим, какие должны быть школы? На Западе ведь финансирование школ зависит от муниципалитетов — поэтому давайте тоже переймем этот опыт и переведем финансирование школ на уровень муниципалитетов и губерний. То же самое и с медициной. Но ведь так нельзя! Разве человек виноват, что он родился далеко от Москвы, в бедном регионе?
Или вот еще один пример на тему того, что справедливо, а что нет, — то, что происходит сейчас в Москве. Мэр Москвы Сергей Собянин говорит: «Послушайте, граждане! Хрущевки, в которых вы живете, через несколько лет придут в такое состояние, что миллион с лишним горожан будут жить в аварийном жилье!» На Западе такая формулировка вообще невозможна. Там сказали бы: «Ну и? У вас аварийное жилье? Это ваша частная собственность, поэтому что хотите, то и делайте. Хотите — скидывайтесь на ремонт, хотите — продавайте, хотите — стройте себе новый дом. Ваше дело!» Но наши граждане говорят: «Как — наше дело? Да, это наша частная собственность, но дело это не наше! Город нам обязан!»