Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том III
Отправляясь к пирамиде в третий раз, комиссар Максимилиан Линар прихватил с собой сумку с кое-каким детекторным оборудованием. Добравшись до основания конструкции, он достал из сумки микрофонный усилитель. Приложил его к стенке пирамиды и стал слушать.
Снова пальба, смех, фортепианная сонатина, аплодисменты.
Он прислушался получше. Разговаривали какие-то люди.
– …как с помощью только шести спичек составить не четыре, не шесть, а восемь одинаковых равносторонних треугольников, не склеивая, не складывая и не ломая спички?
– Вы можете дать мне еще одну фразу-подсказку?
– Разумеется. Вы знакомы с правилами нашей игры. У вас есть право приходить к нам в течение нескольких дней подряд, и каждый раз мы будем давать вам новую подсказку. Сегодня у нас такая фраза: «Чтобы найти… хорошенько подумай».
Максимилиан узнал загадку с шестью спичками, которую предлагалось решить в телепередаче «Головоломка». Все эти звуки могли исходить только из включенного телевизора!
Тот, та или те, кто находился внутри этой пирамиды без окон и дверей, просто-напросто смотрели телевизор. Полицейский строил всевозможные догадки. Самая вероятная: какой-нибудь отшельник заточил себя в пирамиду, решив провести остаток дней перед телевизором, чтобы ему никто не мешал. В таком случае у него должен быть с собой запас еды, а может, он даже лежит там под капельницей перед включенным на полную громкость телевизором.
«В каком безумном мире мы живем!» – подумал комиссар. Конечно, телевизор играет все возрастающую роль в жизни людей: на крышах, куда ни глянь, пышным цветом расцвели антенны, но заточать себя в темницу без окон и дверей ради того, чтобы без помех посмотреть телевизор… Какой же безумец выбрал для себя подобный способ самоубийства?
Максимилиан Линар сложил ладони рупором и припал к стенке пирамиды.
– Кто бы вы ни были, – воззвал он, – у вас нет права там находиться. Пирамида построена в охраняемой зоне, а всякое строительство здесь запрещено.
Звуки тотчас стихли. Шум прекратился. Ни аплодисментов. Ни смеха. Ни пулеметной пальбы. Ни «Головоломки». И ни единого ответа.
Комиссар воззвал еще раз:
– Полиция! Откройте! Это приказ!
Он расслышал глухой шум, как будто где-то открылся маленький люк. На всякий случай он вытащил револьвер, огляделся и обошел пирамиду кругом.
Ощущение стальной рукоятки придавало ему уверенности. Но револьвер не давал ему никаких преимуществ – он даже был помехой. Притуплял бдительность. И Максимилиан не уловил жужжание у себя за спиной.
Жжж… Жжж…
Он не почувствовал и легкого укола в шею за мгновение до этого.
Он сделал еще три шага – широко раскрыл рот, но не издал ни единого звука. Глаза у него выкатились. Он рухнул на колени, выронил оружие и растянулся во весь рост головой вперед.
Перед тем как закрыть глаза, он увидел два солнца – настоящее и то, что отражалось в зеркальной стене пирамиды. Веки будто налились свинцом – и упали, точно тяжелый театральный занавес.
Саранчовое море все прибывает.
Скорее, скорее что-нибудь придумать. Муравью, чтобы выжить, всегда приходится придумывать что-нибудь необычное. Хватаясь за кончики самых высоких веток черничного куста, тринадцать муравьев сближаются и сцепляются усиками. Их коллективный разум мечется между состоянием паники и желанием убивать. Кое-кто из них уже смирился со смертью. Только не 103-й. Возможно, он нашел выход – в проворстве.
Панцири саранчи внизу сливаются в один бескрайний ковер – и поверх него можно пробежать как по подстилке, правда, если бежать довольно резво. Переправляясь как-то через реку, старый воин видел, как иные насекомые шустро бегают по водной глади, не проваливаясь под воду, а отталкиваясь от нее лапами.
Идея кажется совсем уж несуразной: ведь саранчовые спины совсем не похожи на гладь реки. Но поскольку других предложений ни у кого больше нет, а куст под натиском саранчи уже начинает сгибаться, муравьи решают рискнуть – была не была.
103-й бросается вперед первым. И мчится по спинам саранчи так проворно, что та не успевает опомниться. Во всяком случае, саранчовые особи так заняты обжорством и совокуплением, что почти не замечают, что у них по спинам что-то прыгает.
Двенадцать молодых муравьев следуют за старшим. Они выписывают зигзаги меж торчащих усиков и коленчатых суставов саранчи. В какое-то мгновение 103-й поскальзывается на ходящем ходуном панцире, но 5-й тут же подхватывает его за край переднеспинки. Белоканцы несутся вперед что есть мочи, но им еще бежать и бежать.
Вокруг, куда ни глянь, сплошные саранчовые спины. Целое озеро, нет, море, океан саранчовых спин.
Рыжие муравьи несутся по волнам этого великого моря. Кругом все шевелится. С обеих сторон валятся кусты, срезанные челюстями саранчи. Орешники и смородина сгибаются под живым всесокрушающим дождем.
Наконец муравьиный отряд различает далеко впереди спасительные очертания больших деревьев. Они громоздятся неприступными башнями – такие прожорливой саранче нипочем не одолеть. Саранчовый поток замирает перед этими властителями растительного мира. Еще чуть-чуть – и муравьи окажутся под их защитой.
Ну вот! Добрались! Разведчики кидаются к длинной низкой ветке и спешно взбираются на нее.
Спасены!
Мир в мгновение ока становится прежним. Как приятно снова ступить лапкой на твердую древесину после столь долгих блужданий по песчаным озерам и оголтелой скачки по саранчовым спинам!
Муравьи подбадривают друг дружку, делясь лаской и пищей. Они приканчивают отбившуюся от стаи кобылку и поедают ее. С помощью уловителя магнитных полей 12-й определяет их положение и место, где находится великий дуб. И муравьиный отряд вскоре отправляется в путь. Дабы не спускаться на землю, где возле корней деревьев все еще копошатся полчища саранчи, муравьи передвигаются ве́рхом, перебираясь с ветки на ветку.
Наконец перед ними вырастает громадное дерево. Если большие деревья – башни, то великий дуб – самая широкая и высокая из этих башен. Ствол его до того широк, что кажется плоским. А крона расположена так высоко, что заслоняет небо.
Тринадцать муравьев ступают по толстому бархатистому ковру из лишайников, облепивших северную сторону великого дуба.
Среди муравьев ходят слухи, будто великому дубу двенадцать тысяч лет. Это много. Но он и впрямь необыкновенный. В каждой клетке его коры, листьев, цветов и желудей таится жизнь. У его подножия белоканцы сталкиваются с разнообразной дубовой живностью. Сигаровидные долгоносики сверлят хоботками дыры в желудях и откладывают в них яйца размером в миллиметр. Шпанские мухи с отливающими металлическим блеском надкрыльями обгладывают пока еще мягкие побеги, в то время как личинки дубового усача прогрызают ходы в сердцевине коры. А гусеницы бабочек-пядениц знай себе толстеют в свернутых трубочкой листьях, куда их упаковали родители.
Чуть поодаль гусеницы дубовых листоверток раскачиваются на кончиках нитей, силясь добраться до нижних ветвей.
Муравьи перегрызают эти оттяжные тросики и без лишних церемоний поедают гусениц. Когда пища свисает с веток, нет причин от нее отказываться. Тем более что дерево, умей оно разговаривать по-муравьиному, непременно сказало бы им спасибо.
103-й утешает себя мыслью, что они, по крайней мере, берут на себя роль хищников. Они запросто приканчивают и поедают всякую дичь, что попадается им на глаза. А Пальцы хотят забыть свое место в экологическом цикле. Они не могут съесть животное, которое убивают у них на глазах. Впрочем, они охотно едят только ту пищу, которая не напоминает им родственное животное. В общем, все перекроилось, перемололось, перекрасилось и перемешалось до полной неузнаваемости. Пальцы ни в чем не желают считать себя виновными, даже в истреблении животных, которых сами же и поедают.
Но сейчас не самое лучшее время для размышлений. Перед ними ровным полукругом в несколько рядов возвышаются грибы, как бы образуя ступени лестницы вокруг ствола. Муравьи переводят дух и начинают взбираться.
103-й замечает знаки «Ришар любит Лиз», вырезанные прямо на дереве внутри сердечка, пронзенного стрелой. 103-му не под силу разобрать пальчичьи закорючки – единственное, что он понимает, так это то, что острый нож причинил дереву боль. Ненастоящее сердце, пронзенное стрелой, не изливается слезами, зато из раны на дереве вытекает оранжевая смоляная слезинка.
Муравьиный отряд обходит кругом гнездо общественных пауков. Оттуда торчат призрачные тельца без голов и лапок, оплетенные мириадами шелковистых белых нитей. Белоканцы взбираются все выше на огромную дубовую башню. Наконец на средних ярусах они натыкаются на нечто вроде круглого плода с трубовидным основанием.
Это осиное гнездо великого дуба, – подсказывает 16-й, простерев прямой, как стрела, усик в сторону бумажного плода.
103-й останавливается. Близится ночь, и муравьи решают укрыться под сучком. Они вернутся сюда завтра.
103-му не спится.
Неужели его будущий пол таится внутри того бумажного шара? Неужели его скоро ждут превращение и возвеличивание в ранг принцессы?
СОЦИАЛЬНЫЕ ПЕРЕМЕЩЕНИЯ. Инки верили в детерминизм и касты. У них не существовало проблемы профессиональной ориентации: профессия определялась по праву рождения. Сыновья земледельцев непременно становились земледельцами, а сыновья воинов – воинами. Во избежание малейшей ошибки принадлежность к той или иной касте с рождения отмечалась на теле ребенка. С этой целью инки обжимали голову новорожденного младенца с мягким родничком специальными деревянными обручами, меняя таким способом форму его черепа. С помощью обручей голове ребенка можно было придать любую форму – например, квадратную, если это была голова царственного потомка. Эта операция была совершенно безболезненной – во всяком случае, боли от тех самых обручей было не больше, чем от современных брекетов, служащих для выравнивания положения зубов в определенных случаях. В деревянной форме череп постепенно затвердевал. Так, даже голый подкидыш царской крови оставался царевичем, которого все признавали, потому что только на царской голове мог поместиться венец квадратной формы. Что же касается потомков воинских родов, их черепам придавали треугольную форму. У сыновей земледельцев черепа отличались заостренной формой.