12 тысяч колебаний в секунду. Наконец он улавливает отдаленные частицы, подтверждающие, что где-то впереди муравьиная тропа. Есть! Направление запад – юго-запад, 12 градусов от сияющей луны. Вперед!
ИНТЕРЕС В РАЗЛИЧИИ. Мы все победители. Потому что произошли от одного сперматозоида-чемпиона, который одержал верх над тремя сотнями миллионов своих соперников.
Он заслужил право передать вам свою серию хромосом, благодаря чему вы – это вы, и никто другой.
Ваш сперматозоид – настоящий талант. Он избежал всех ловушек. И смог найти верную дорогу. Возможно, он даже изловчился учинить препятствия на пути других сперматозоидов, своих соперников.
Издавна считалось, что оплодотворить яйцеклетку способен только самый шустрый сперматозоид. Ничего подобного. К яйцеклетке подбираются одновременно несколько сотен сперматозоидов. И ждут своего часа, покачивая жгутиками. Но выбор падет лишь на одного из них.
Таким образом, яйцеклетка сама выбирает достойного сперматозоида среди всего скопища сперматозоидов-претендентов, что толкутся у ее двери. По каким же критериям она выбирает? Исследователи давно задумывались над этим. И недавно нашли ответ: яйцеклетка останавливает свой выбор на том из претендентов, у которого «генетические свойства существенно отличаются от ее собственных». Вопрос выживания. Яйцеклетка не имеет ни малейшего представления о двух партнерах, сливающихся в объятиях где-то там, сверху, главное для нее – избежать осложнений, связанных с кровосмешением. Природе угодно, чтобы наши хромосомы стремились обогащаться признаками, отличными от тех, что подобны их собственным.
Шаги по земле. Было семь часов утра, и звезды мерцали высоко-высоко на небосводе.
Продвигаясь вперед вместе с собакой по крутым тропинкам, Гастон Пенсон чувствовал себя превосходно посреди Фонтенблоского леса на вольном воздухе, в тиши и в компании пса. Он пригладил свои рыжие усы. Ему довольно было оказаться в лесной чаще, чтобы наконец ощутить себя свободным человеком.
Слева извилистая тропинка тянулась вверх, к груде камней. В конце подъема он выбрался к башне Денекур на краю скалы Касспо. С высоты открывался замечательный вид. Этим ранним теплым утром, расцвеченным еще не померкшими звездами, панораму освещала главным образом громадная тусклая луна.
Он сел и велел собаке последовать своему примеру. Но пес остался стоять. И тем не менее они вдвоем стали любоваться небом.
– Видишь ли, Ахилл, в незапамятные времена астрономы чертили карты звездного неба в форме плоского свода. И делили его на восемьдесят восемь созвездий по принципу восьмидесяти восьми провинций, образующих небесное государство. Большая часть созвездий если и видна, то не во всякую ночь, за исключением Большой Медведицы, которую наблюдают обитатели Северного полушария. Созвездие это походит на квадратный ковш, сложенный из четырех звезд и оснащенный ручкой из трех звезд. А Большой Медведицей его назвали греки в часть принцессы Каллисто, дочери царя Аркадии. Она была до того прекрасна, что Гера, супруга Зевса, из ревности превратила ее в Большую Медведицу. Вот-вот, Ахилл, все женщины такие – ревнуют друг к дружке.
Пес тряхнул головой и тихонько и жалобно проскулил.
– Наблюдать это созвездие – занятие интересное, потому что, если продолжить профиль ковша, отложив расстояние в пять точно таких же ковшей, легко заметить, как над ним парит эдакая воздушная кукурузинка – Полярная звезда. Понимаешь, Ахилл, по ней можно определить точное направление на север, и так ты уже никогда не заплутаешь.
Пес ничего не понимал из того, что ему растолковывали. Все, что он слышал, так это «бу-бу-бу, Ахилл, бу-бу-бу, Ахилл». Во всем человеческом языке он различал разве что сочетание звуков «А-хилл», которое, как он знал, означало его самого. Устав слушать все это «бу-бу-бу», ирландский сеттер предпочел улечься, прижав уши и приняв степенный вид. Но его хозяину уж очень нужно было выговориться, и умолкать он вовсе не собирался.
– А вторая звезда, если считать от конца ручки ковша, – продолжал он, – это не одиночное светило, а двойное. Когда-то арабские воины измеряли зоркость способностью различать эти две звезды – Алькор и Мицар.
Гастон, прищурившись, воззрился на небо – пес зевнул. Солнце уже пустило первые остроконечные лучи, звезды стали едва заметно блекнуть и вскоре, уступив ему место, померкли совсем.
Он достал из рюкзака нехитрую снедь – бутерброд с ветчиной, сыром, луком, корнишонами и перцем, съел его вместо легкого завтрака. И довольно вздохнул. Нет ничего лучше, чем проснуться вот так ранним утром и отправиться в лес, чтобы полюбоваться восходом солнца.
Дивный праздник красок. Дневное светило меняло окрас от красного, розового и оранжевого до желтого, пока наконец не побелело. Не в силах соперничать с эдаким великолепием, луна предпочла ретироваться.
Гастон перевел взгляд со звезд на солнце, с солнца на деревья, с деревьев на раскинувшуюся панораму долины. Теперь ему была четко видна вся неоглядная ширь девственного леса. Фонтенбло представлял собой равнины, холмы, полосы песка, песчаника, глины и известняка. Кроме того, там было множество ручьев, оврагов и березовых рощ.
Картина на удивление разнообразная. Это, несомненно, самый многоликий лес во Франции. Его населяют сотни видов пернатых, грызунов, пресмыкающихся и насекомых. Он не раз встречал здесь кабанов с кабанчиками, а однажды видел даже олениху с олененком.
В этом краю, в каких-нибудь шестидесяти километрах от Парижа, все еще казалось, что человеческая цивилизация вроде как не успела ничего испортить. Ни тебе машин, ни гудков, ни всякой грязи. Ни забот, ни хлопот. Сплошная тишь, и только шелест листьев, ласкаемых ветром, да неумолчный щебет птиц.
Гастон закрыл глаза и жадно вдохнул теплого утреннего воздуха. На эти двадцать пять тысяч гектаров дикой благоухающей природы еще не ступала нога парфюмера. Кругом лежали несметные богатства. И все даром.
Начальник юридической службы лесного ведомства достал бинокль и вооруженным глазом обвел всю эту красотищу. В здешнем лесу он знал каждый уголок. Справа виднелись Апремонские ущелья, Обер-егермейстерское распутье, Котельная дорога, Большая башня, Разбойничья пещера. Впереди Франшарские ущелья, Старая хижина, дорога Плачущей скалы, Друидская башня. А слева Девичья арена, распутье Вздохов, Изумрудная гора.
Отсюда можно было разглядеть Ланды, обиталище лесного жаворонка. А немного дальше простиралась долина Шанфруа с ее остроконечными седыми горными вершинами.
Гастон настроил бинокль и направил его на древо Юпитера – громадный четырехсотлетний дуб, вздымавшийся ввысь на тридцать пять метров. «Как же красиво в лесу!» – изумился он про себя, убирая обратно бинокль.
В это самое мгновение на футляр от бинокля взгромоздился муравей. Гастон хотел было смахнуть его, но тот вцепился ему в руку и мигом перебрался на рукав свитера.
Гастон сказал псу:
– Боюсь я за муравьев. До сих пор они строили себе муравейники отдельно друг от друга. А потом по каким-то непонятным причинам стали их перестраивать. Они объединились в федерации, и теперь вот их федерации образуют целые империи. Такое впечатление, что они собираются провести какой-то «надобщественный» опыт, который мы, люди, так и не смогли довести до конца.
Гастон читал в газетах о том, что люди все чаще стали натыкаться на муравьиные суперколонии. Во Франции, в Юрских горах, были обнаружены целые скопления (от тысячи до двух тысяч) городов, связанных меж собой тропами. Гастон был убежден: муравьи готовились довести опыт обобществления до полного совершенства.
Пока он осматривал окрестности, его взгляд вдруг привлекло необычное зрелище. Он нахмурился. Вдалеке, в направлении песчаниковой скалы и оврага, на которые наткнулась его дочь, поблескивало что-то треугольное. Но это был не муравейник.
Блестящая куча была прикрыта ветками, но сквозь них проступали ее ровные грани – ошибиться было невозможно. Природе неведомы прямые линии. А значит, это палатка, и разбили ее, должно быть, туристы, которым здесь ровным счетом нечего делать, или же огромная куча мусора, которую оставили посреди леса какие-нибудь беспечные грязнули.
Раздосадованный Гастон кинулся по тропинке вниз, к этой блестящей пирамиде. По дороге у него возникали самые разные предположения: быть может, это автофургон новой модели? Или машина с металлическим отливом? А может, шкаф?
У него ушел целый час, чтобы, продравшись сквозь колючие кусты ежевики и заросли чертополоха, добраться до таинственной кучи. Он вконец обессилел.
Вблизи непонятная штуковина казалась еще более чудной. Это была никакая не палатка, никакой не фургон и даже не шкаф. Прямо перед ним громоздилась почти трехметровая пирамида с целиком зеркальными боковыми поверхностями. А вершина у нее была полупрозрачная, как кристалл.
– Ты только погляди, славный мой Ахилл! Вот так сюрприз!..
Пес одобрительно гавкнул. А потом зарычал, обнажив разъеденные кариесом клыки, и прибег к своему тайному оружию – дыхнул зловонием, которое сбило с толку не одну домашнюю кошку.
Гастон обошел конструкцию кругом.
Пирамида на первый взгляд надежно скрывалась за высокими деревьями и купами папоротника-орляка. Если бы прямо в нее не ударил луч утреннего солнца, Гастон нипочем бы ее не заметил.
Чиновник внимательно осмотрел строение: ни дверей, ни окон, ни вытяжной трубы, ни почтового ящика. И ни тропинки, что вела бы к нему.
Ирландский сеттер все нюхал землю и рычал не переставая.
– И ты так думаешь, Ахилл? Мне уже случалось видеть такие штуки по телевизору. Может, это… инопланетяне?
Но собаки сперва собирают информацию, а уж потом строят предположения. Особенно ирландские сеттеры. Ахилл, похоже, заинтересовался зеркальной стенкой. Гастон приложился к ней ухом.