– Почему, по-вашему, вы до сих пор живы? – перебила девушка желчно, с презрением.
Впервые я испугался ее больше, чем ее младшего двойника. Мальчик был вспыльчив, а она – холодна и расчетлива, что гораздо опаснее.
Мальчик тронул ее за колено и собрался продолжить, но я перебил:
– Что они сказали?
– Братство? – уточнил мальчик и произнес как бы про себя: – Как они вас называли?
– Человек, который всему положит конец, – сказала девушка.
Не успела она договорить, как я вспомнил эти слова, произнесенные Братством.
– Вы считаете, что речь о войне, – спокойно сказал я.
Я и сам думал об этом. Перед глазами встал силуэт «Демиурга», апокалиптический свет и огонь, и я приобнял себя правой рукой.
Кхарны промолчали.
По коже вновь пробежал холодок, словно некий безвоздушный ветер проник сквозь металлическую оболочку «Демиурга», чтобы пощекотать мою душу. Никогда прежде я не чувствовал себя таким испуганным, таким голым. Как человек, находящийся под тяжелым навесом, понимая, что лишь гений архитектора – в данном случае своенравного демона – защищает его от того, чтобы быть раздавленным.
– Думаете, они искажают нашу историю? – спросил я. – В какой степени?
– Кто знает? – произнес один Кхарн. – Но во Вселенной есть вещи, непонятные даже мне. Тихие – одни из них.
– Рыси, львы и волчицы, – сказал я, и мне наконец удалось согнуть пальцы слабой руки, и я почувствовал, как под плотью движутся тяжелые кости.
– Опять Данте, – одобрила девушка. – Я не слишком жалую вашу Империю, лорд Марло, но в наши темные времена им хотя бы хватает ума не предавать забвению классику.
– Я услышал это от Братства, – ответил я и вкратце рассказал о встрече с оракулом на борту «Загадки часов». – Существа, поселившиеся внутри этого ясновидца… они тоже из тех, что вы упомянули.
– Да, – согласился за обоих Кхарнов механический голос. – Ваша Капелла учит, что человек – первая и величайшая раса во Вселенной, но космос был древним еще в те времена, когда египтяне закладывали пирамиды. Полагаю, Омуты, а с ними и те существа – назовем их Глубинными – остались после какой-то древней могущественной расы. Есть и другие: мертвые и упадочные цивилизации, те, кто не обращает на нас внимания, как мы не обращаем внимания на муравейники, и такие, как Тихие, – те, кто нами заинтересовался.
Я снова сглотнул подкативший к пересохшему горлу комок.
– Братство говорило – точнее, намекало, – что Тихие живут в будущем и воздействуют на нас сквозь время.
– Кто знает? – ответил мальчик, медленно поднимая руку к потолку. – Даже в газовых гигантах кто-то живет. Есть существа, копошащиеся в квантовой пене самого космоса. Один путешественник как-то рассказывал мне о сущности, нападавшей на его команду в снах. Возможно, Тихие действительно из будущего; возможно, они там не одни.
В аквариуме позади Кхарнов проплыл косяк серебристых рыб, отбросив яркие солнечные зайчики на медицинское оборудование. Провода и кабели тянулись здесь по полу, как в тронном зале Кхарна. От осознания этой схожести у меня побежали мурашки.
– Все возможно, – заключили Кхарны механическим голосом. – Но будьте со мной откровенны. Это правда? Вы тоже умерли?
«Тоже». При такой постановке вопроса это слово приобретало особый контекст. Яркость, остроту и холодность, не присущую другим, когда-либо слыханным мной словам. Здесь собрались двое бессмертных. Трое. Сколько человек с начала времен могли похвастаться тем, что перешли черту и вернулись?
– Кхарн, вы ее видели? – спросил я, впервые обращаясь к Вечному по имени.
Я был словно сторонним наблюдателем, глядел на нашу троицу как будто со стороны, с табуретки. Слова как бы исходили из какого-то невидимого мне источника.
– Тьму? – уточнил я.
Яркая Тьма снова начала наполнять меня, застилать разум и пытаться унести куда-то далеко. Я вздрогнул и осознал, что это было лишь воспоминание. Мои собеседники непонимающе смотрели на меня.
– И серебряного стакана не надо… – задумчиво произнесла Кхарн-девушка.
Я не понял, что она имеет в виду.
– Мое сознание – то есть наше, – ответил мальчик, – переносится на имплантат-ресивер нового носителя, как только старый умирает. Мы как бы засыпаем.
– Только не видим снов.
– Я видел, – сказал я. – Какое-то темное место. И ветер. Я был не один. Там были другие люди, но я их не видел. Только себя. И я вернулся. Очнулся в реке на дальнем краю вашего сада. С головой на плечах…
В этот момент оба Вечных удивленно фыркнули, девушка прикрыла рот рукой.
– …Знаю, звучит безумно, но я помню, как умер. Помню… – Я потер шею, снова смутно вспомнив, как остался без головы.
Если подумать, то я помнил все – от момента, когда в моих глазах потемнело, до того, как я оказался в реке, слушая Гибсона. «Удобно разлегся». Скорее, мои воспоминания о ревущей Тьме существовали отдельно от других. Были герметичны. Обособлены. Находились на атомном уровне. За все прожитые мной годы они так и не померкли, не повредились и не исказились, в отличие от моих прижизненных воспоминаний.
– Думаете, у вас получится повторить этот фокус? – спросил мальчик.
Вот. Вопрос, ради которого эти двое ждали моего пробуждения. Вопрос, ради которого они восстановили мою руку.
– Я не могу это контролировать, – подчеркнуто ответил я. – Все произошло не по моей воле.
Оба Вечных презрительно скривились и поднялись.
– Вы уже бессмертны, – сказал я, тоже пытаясь встать, но мне по-прежнему мешали оборудование и бесполезная левая рука. – Чего вам еще желать?
К моему удивлению, ко мне обернулась девушка. Стайка летучих глаз закружилась надо мной, наблюдая.
– Мне нужно все, – сказала девушка одновременно с механическим голосом. Хор и корифей.
Ее большие глаза сверкнули. Что это было? Горячность? Нет. Страх. Она едва не умерла. Он едва не умер. Спустя пятнадцать тысяч лет и Земля знает сколько воплощений, вечный король-деймон Кхарн Сагара, темный властелин Воргоссоса, впервые вкусил смертность, почувствовал прикосновение Тьмы и осознал, что, несмотря на все предосторожности, на возможность менять тела как перчатки, на все машины, которые защищали его сознание… Братства, Юмэ и всех его телохранителей оказалось недостаточно.
Вечный. Но не бессмертный.
– Я не могу вам помочь, – сказал я.
– Тогда скажите. – Она положила руку на плечо своего второго «я». Отовсюду засияли синие глаза. – По-вашему, смерть – это конец? Для всех остальных. Что со мной будет, если я умру?
Один из древнейших вопросов человечества. Он повис в воздухе, дрожа, как струна. Я знал, что говорю не с детьми. Не с Реном и Сузухой. Дети не боятся смерти, она не давит им на плечи тяжким грузом, как взрослым. Мне кажется, страх смерти зарождается в нас, когда у нас появляются дети, когда мы осознаем, что значит иметь детей. Сами дети считают себя бессмертными. Вопрос был задан не ребенком, он был порожден страхом очень старого человека, демониака, чье тело почти целиком было механическим, – того, кого я встретил в перевернутой пирамиде в недрах Воргоссоса. Я почувствовал, что именно поиски ответа на этот вопрос, а возможно, не только этот, и заставили его подняться на трон и созерцать все то великое искусство прошлого. Он повидал почти весь внешний мир, путешествовал по диким путям, по незнакомым космическим океанам среди незнакомых звезд, но так и не нашел ответа. Ответ был внутри. Внутри литературы, искусства и того смысла, которым мы, люди, окружили себя – как ковчегом или занавесом, отделяющим нас от мира и волн хаоса. Поэтому мы молимся, поэтому возводим храмы и пишем великие книги: чтобы задавать вопросы и жить, – руководствуясь не ответами, ибо на такие вопросы нет ответа, но благородными поисками этих ответов, которые позволяют нам стойко преодолевать невзгоды и выживать, несмотря ни на что.
«Что со мной будет, если я умру?»
– Я умер, – ответил я, – но так и не понял, что со мной случилось.
Глава 77Сам Тесей
– Милорд, вы готовы? – спросил присланный за мной плюгавый лейтенант из плебеев – кажется, Курц. – Шаттл скоро отбывает.
– Еще минутку, солдат, – откликнулся я, стараясь сохранять спокойствие.
Несмотря на увечную левую руку, я смог одеться без посторонней помощи. Одежду мне принесли, пока я спал, до того как «Скьявона» со всем имперским персоналом была сброшена с «Демиурга». Эту одежду я носил при высадке на Рустам. Те же высокие кожаные сапоги, брюки с красными полосками, черная туника с узором по правому боку. С поясом-щитом пришлось повозиться, но в конце концов я справился, пристегнул меч на магнитную защелку, проверил станнер и пульт управления.
Я немного задержался, разглядывая свое отражение в темной воде аквариума. Казалось, из-за стекла на меня глядит какой-то костлявый серый призрак. Моя правая рука невольно поднялась к горлу, потрогала место, куда безболезненно вонзился мой собственный меч. Я не понял, что мертв, не почувствовал удара, пока голова не скатилась с плеч. Вновь ощутив то головокружение, я зажмурился и опустил руку.
Я знал, что найду ее в своей ташке. Не там, где оставил, а там, где она должна была быть. Скорлупа. Я достал ее и сжал в кулаке, словно хотел раздавить. Но из чего бы она ни была сделана, я не смог ни сломать, ни выкинуть ее. Когда меня отбросило взрывом, от последствий которого погибла Райне Смайт, скорлупа была во внутреннем кармане моей шинели, рядом со сгоревшим дневником. Не знаю, как она вдруг очутилась в ташке. Возможно, я принес ее с собой из ревущей Тьмы. Возможно, она стала моим обратным билетом. А может, она переместилась, когда Тихие вмешались в естественный ход вещей – а именно это они, вне всякого сомнения, сделали, – чтобы спасти меня.
Я покачал осколок в ладони. Диск не больше имперского хурасама, белее всего на свете, настолько белый, что его не трогал даже голубоватый свет аквариума. Я снова обратил внимание на свое бледное и далекое отражение. Та же одежда. Тот же человек. Та же аккуратно уложенная копна черных волос, те же лиловые глаза, слишком старые для тридцатипятилетнего мужчины. Я не изменился, лицо, смотрящее на меня, было по-прежнему знакомым, и, возможно, я знал его даже лучше, чем прежде.