Марина подвинулась ближе к Флегонту и припала лбом к его руке. Лоб был горячий.
— Ах, Гонта…
— Марина!..
Флегонт наклонился к Марине. Он уже сказал ей «люблю» — тогда на круче над Днепром, а Аносовском парке… Боже мой! Это же было как раз там, где убит — Харитон… Любовь и смерть — на одном и том же месте! Какая судьба выпала их поколению… И с тех пор о любви так ни слова и не было между ними сказано — ведь какие же события! Но сейчас он мог бы снова заговорить о любви. Когда у Марины так горько, так тоскливо на душе. Когда она так нуждается в сочувствии и утешении. Когда ей нужен близкий человек. Когда в слово любви можно вложить всю нежность и всю близость… И он сейчас заговорит, он скажет…
— Марина…
Но Марина как раз подняла голову и приложила ладонь к его губам: из столовой через прихожую долетал голос Александра — он нашел уже дверь, открыл ее и так и бросил открытой. Марина прислушивалась.
— A! Наше вам… поручику крас… красной… гв… гвардии ее большевистского величества… от старшины неньки Украины! Банзай!
Ростислав молчал. Слышно было, как он выскребает ложкой кашу из кастрюльки.
— Имею честь!.. — снова начал ломаться Александр, подождав немного. — Молчите? Не желаете говорить с род… родным братом?
Ростислав молчал. Слышно было, как звякнула ложка о тарелку: Ростислав начал есть.
Загремел стул — Александр, очевидно, споткнулся о ковер на полу. Потом взвизгнули и тяжело заскрипели пружины: он плюхнулся в кресло.
Марина сжала руку Флегонта:
— Мамино кресло… Пьяная свинья!
Из столовой долетел спокойный, но резкий голос Ростислава:
— Встань с маминого кресла!
Пружины снова взвизгнули и застонали.
— Пардон… Извиняюсь, прошу прощения!.. Нечаянно…
Минутку в столовой было тихо — только позвякивал ложка о тарелку, потом Ростислав крикнул:
— Алексашка, что ты делаешь! Зачем целуешь кресло?
Тогда послышались всхлипывания Александра:
— Мамочка моя, мамочка…
— Встань! — крикнул Ростислав.
Александр ползал на коленях, обнимал и целовал кресло покойной мамы.
— Боже! — Марина снова упала головой в подушку.
В столовой послышалась какая–то возня: старший брат, очевидно, отрывал от кресла и подымал с пола младшего — пьяного, в слезах.
— Брось, Александр, — говорил Ростислав. — Да ну же, вставай! Как тебе не стыдно? Ты позоришь и оскорбляешь… память матери.
Потом скрипнул отодвинутый от стола стул и в столовой стало совсем тихо — Александр, очевидно, сел и угомонился. Снова зазвякала ложка о тарелку.
Марина передвинула голову с подушки на руки Флегонта и зарылась лицом в его ладони. Флегонт сидел, боясь шевельнуться.
В столовой зазвучал голос Александра — он уже не заикался:
— Да, я подлец!
Ростислав не ответил. Он продолжал есть.
— Подлец я!.. К неньке Украине перекинулся… пан старшина! Поручик армии его императорского величества… Анна, Георгий…
— Брось, Александр! — тихо обронил Ростислав.
В столовой снова воцарилось молчанье. Потом опять заговорил Александр:
— Однако и ты хорош: в денщиках у этих красножо…
— Александр! — крикнул Ростислав. — Прощу тебя замолчать!
Александр хмыкнул, но умолк.
Через минуту прозвучала еще одна его фраза:
— А впрочем, кажется, я тебя понимаю… А, Ростислав, я понимаю тебя, правда?
Ростислав молчал.
Прошла еще минута, и Александр снова заговорил:
— Сегодня на Дон, к Каледину, выехало и Николаевское училище. Шестьсот юнкеров с полным вооружением… Вчера уехало Александровское. Позавчера — Константиновское… Геть кацапов–юнкеров с нашей неньки Украины! Ррреволюционный генеральный секретарь пан Петлюра высылает к чертям собачьим контрреволюционную кацапню–офицерню…
Ростислав молчал.
— А завтра–послезавтра двинется сводный офицерский эшелон. Все офицеры, кто только пожелает. Запись проводит комендатура. Геть с неньки Украины и из большевистского рая! Правда, только с личным оружием: пистолет и шашка…
Ростислав молчал.
Александр хлопнул ладонью по столу:
— А я думаю: не Петлюра избавляется от кацапов и контрреволюции, а сила и слава русского оружия собирается под рукой атамана Каледина на Дону!
Ростислав молчал.
Стул заскрипел — слышно было, как мягко прозвенели шпоры.
— Чего тебе? — послышался голос Ростислава.
Очевидно, Александр обошел вокруг стола и остановился возле брата.
— Ростислав! — Голос Александра казался совершенно трезвым. — Я тоже уеду, Ростислав.
— Ты ведь не захотел бежать со штабом?
— То — бежать, а то… И одно дело тогда, а другое — теперь…
— Скатертью дорога…
В столовой стало тихо.
Тихо было и в комнате Марины. Марина снова подняла голову и напряженно вслушивалась. Слушал и Флегонт.
— Ростислав! — снова заговорил Александр. — Ты тоже можешь пойти завтра в комендатуру…
В столовой было тихо.
Марина сжала руку Флегонта. У Флегонта колотилось сердце. И он слышал, как колотится сердце Марины. Александр говорил:
— То, что ты возился с красногвардейцами во время восстания, об этом никто не вспомнит… все это понятно каждому…
Тихо было в квартире Драгомирецких. В комнатке Марины Драгомирецкой быстро–быстро, словно спеша за неумолимым и безвозвратным бегом времени, тикали часики: атлант с земным шаром на плечах. Теперь, когда маятник оторвался, минутная стрелка обегала циферблат за одну минуту.
— Слышишь, Ростислав, и о твоем дезертирстве с фронта никто не станет поминать: боевыми делами, кровью смоешь позор… А!
Гулко и звонко прозвучала пощечина. Грохнул и покатился опрокинутый стул. Марина вскочила. Флегонт схватил ее за руку.
— Пусти!
Марина бросилась к двери. Но Флегонт перехватил ее:
— Не надо! Сейчас не надо!
— Пусти!..
Они боролись у запертой двери в темноте.
— Тише! — Марина замерла в руках Флегонта: она слушала.
Но в столовой все было тихо. Потом шпоры зазвенели, быстро приближаясь сюда, в прихожую. Александр шел, не произнося ни слова.
Но на пороге столовой он остановился.
— Сволочь! — хрипло выкрикнул он. — Сволочь! Я тебе… ничего не забуду!.. Дезертир! Красная сволочь…
Слышно было, как Александр рванул с вешалки свою шинель. Наружная дверь хлопнула, быстрые шаги протопали вниз по лестнице — дальше и дальше, ниже и ниже. Потом они затихли, но еще раз гулко хлопнула дверь, в подъезде.
Марина в темноте нашаривала крючок.
— Марина!
— Подожди меня здесь.
4
Ростислав наливал себе из чайника чай, когда Марина появилась на пороге столовой. Рука Ростислава дрожала, он был бледен.
— Ростик!
— А! Ты проснулась? Разбудил этот…
— Ростик! — Марина кинулась к брату. Схватила его за плечи. Припала щекой к груди.
— Что такое?..
— Ростик!
— Ты слышала…
— Ты его ударил!
— И наш разговор ты слышала?
— Слышала… слышала все…
Марина обнимала брата, терлась щекой о щеку.
— Ростик, бедный… Ростик, какие мы с тобой бедные!..
Ростислав освободил руку и похлопал сестру по спине:
— Ничего. Успокойся, Марина. Иди спи…
— Ты выгнал его?
— Он сам ушел.
— Ах, Ростик…
Ростислав освободил и вторую руку и стал размешивать ложечкой чай в стакане.
— Ведь ты не положил сахару. Я сейчас!
Марина метнулась к буфету.
— Боже мой, и чай–то холодный. Я согрею!
Она схватила, чайник, хотела бежать на кухню.
— Не надо, Марина. Ты же знаешь, я люблю холодный.
— Hy, так… я тебе поджарю сейчас свежих блинчиков!
— Не надо. Спасибо. Я уже поужинал.
Марина отодвинула стул и села против брата. Локтями она оперлась о стол, лицо положила на ладони. Она смотрела на брата. Во взгляде ее было все: и сочувствие, и боль, и тревога, и как будто бы радость, а больше всего — растерянность.
— Что скажет… отец? — прошептала Марина.
Ростислав не ответил. Он пил чай маленькими глоточками и смотрел поверх Марининой головы куда–то на стенку.
— Он правда уедет на Дон?
Ростислав не ответил.
— Их в самом деле уезжает сейчас много: три военных училища, пять школ прапорщиков… Нет, — поправилась Марина, — школ прапорщиков четыре: украинская школа прапорщиков остается…
Ростислав поставив на стол пустой стакан. Не глядя на сестру, он спросил:
— Ты… очень сердишься, что я его… ударил?
Теперь не ответила Марина.
Ростислав поднял на нее глаза. Марина смотрела на него, в ее взгляде были недоумение, укор, гнев. Ростислав кивнул. Марина смотрела на него — вот–вот заплачет.
Ростислав скользнул взглядом по Марининой голове и улыбнулся:
— Какая ты трепаная, Маринка!
Маринина грива, и всегда вихрастая, теперь, после того как она повалялась по подушке и Флегонтовым коленям, была похожа на перевернутый сноп прошлогодней соломы. Марина покраснела — ей в эту минуту подумалось, что Ростислав видел, как она… Она встрепенулась и стала приглаживать волосы руками.
Ростислав встал.
— Знаешь что, Маринка? — сказал он. — Давай и впредь друг у друга ни о чем не спрашивать? Согласна?
Марина тоже поднялась.
— Разве я о чем–нибудь спрашивала?
— Нет, это я так… — Ростислав снова усмехнулся. Усмешка была какая–то кривая, горькая. — Просто, чтоб тебе не вздумалось…
— Я и не собиралась.
Марина подошла к брату и положила ему руки на плечи:
— Ах, Ростик!..
Она спрятала лицо у него на груди.
— Ах, Ростик, то–то и плохо, что я прекрасно понимаю, что… не понимаю тебя! И что ты меня… не понимаешь…
— Ax, какие же мы с тобою загадочные!
— А ведь мы — брат и сестра.
Ростислав помрачнел:
— Александр тоже нам… брат. Брат! — повторил Ростислав с болью. — И как нам с тобой… вытащить его из болота?
Марина молчала, молчал Ростислав. Они стояли посреди комнаты — Маринина голова по–прежнему у него на груди, а глаза смотрят куда–то в пространство, ничего не видя. Ростислав тоже уставился пустым взглядом неведомо куда. Найдутся ли у них силы, чтоб спасти брата? Есть ли способ его спасти? И что это означает — спасти? И кого из них надо спасать?..