— Добрый, — пролепетал человечек, совершенно расплываясь в радостном сиянии.
Человек этот, и правда, должен был обладать весьма добрым сердцем. Только что ж это он, сам первый похваляется своей добротой? Нескромно, знаете, как–то… Но Винниченко вдруг сообразил: да это же фамилия — Добрый! И какая фамилия, господи боже мой! Без этой фамилии разве Киев мог бы существовать? Ведь мосье Добрый был банкир, да еще глава корпорации всех частных банков Киева и Украины. Когда государство не имеет ни копейки за душой, то спасти его может только мосье Добрый — добрый он или нет.
Винниченко — даром что уже до смерти устал склонять голову, а рука от пожатий болела даже в плече — приветствовал мосье Доброго особенно уважительно.
4
Итак, процедура знакомства закончена и должен начаться разговор.
Собственно, какой там разговор — битва!
И даже не битва, потому что в битве может победить та или другая сторона, а просто — погром, резня, Варфоломеевская ночь!
Владимир Кириллович был настроен воинственно и кровожадно. Революция в феврале положила этих пауков и шкуродеров на одну лопатку, Октябрьская революция — на обе, теперь надо прижать их к земле и выжать из них все соки–молоки!
Винниченко сел и, перед тем как начать кровопролитие, поглядел на свои жертвы — деятелей пускай и местно–украинского масштаба, однако же акул всероссийского империализма на Украине. Взгляд его был взглядом тигра, что готовился к прыжку на трепетную лань. Сейчас он получит наконец сатисфакцию за все свои чуть не двадцатипятилетние мытарства гонимого и преследуемого подпольщика–революционера.
— Рад встретиться… господа, — медленно произнес Винниченко. — Счастлив… побеседовать с вами по душам.
Голос его звучал зловеще.
— Вот именно, вот именно: по душам, по душам… — сразу же откликнулся со своего места банкир Добрый и весь так и расплылся в сияющей улыбке.
Винниченко бросил на него мрачный взгляд. Черт побери, пока Украинское государство станет на ноги, с господином Добрым, пожалуй, придется поддерживать отношения… благопристойные. Ведь одно слово банкира Доброго может открыть либо закрыть кредиты во всех частных банках страны! А когда государство еще молодое и ему нечем заплатить жалованье даже премьер–министру…
Винниченко заставил себя приятно улыбнуться господину Доброму, но тут же сурово посмотрел на почтенное общество, собравшееся перед ним:
— Итак, слушаю вас, господа.
— Разрешите мне? — прозвучал голос Демченко.
И Винниченко посмотрел и на Демченко. Что касается Демченко, то Владимир Кириллович тоже решил сделать некоторую… уступку. Фигура Демченко была ему, литератору и исследователю человеческих душ, симпатична: национальный, знаете, самородок… Да и на первых порах, пока государство не станет на ноги, такого человека стоит, знаете, использовать — для организации торга и промысла в родной стране.
— Прошу! — кивнул головой Винниченко.
Демченко не встал, чтоб произнести свою речь, он продолжал сидеть в глубоком кресле, слегка откинувшись назад и постукивая пальцами правой руки о кожаный подлокотник; левая рука лежала на своем подлокотнике спокойно. Черный шелковый котелок с муаровой лентой стоял, кверху полями, на полу у его ног.
— Мы недовольны вами, господин председатель генерального секретаря Центральной рады! — сказал Демченко.
Винниченко захлопал глазами. Кто недоволен? Кем недоволен? Винниченко прямо остолбенел. В голове у него загудело, перед глазами пошли круги.
Среди этих кругов он увидел лицо банкира Доброго.
Господин Добрый снова весь расплылся в радостной улыбке и кротко, ласково кивал головой:
— Да, да, господин Винниченко, недовольны!..
Винниченко почувствовал, что это ласковое, добренькое и располагающее лицо — эту зловещую морду акулы отечественного капитализма — он ненавидит всеми фибрами своей души.
— Простите?.. — машинально переспросил Винниченко.
Тогда Демченко встал:
— Широкие деловые круги, господин Винниченко, не одобряют третьего «универсала». Мы протестуем против него!
— Протестуем, протестуем! — закивал и, кажется, весь с головой потонул в улыбке толстячок Добрый.
Какое–то мгновение Винниченко казалось, что он в горячке и это ему только мерещится, потом мелькнула мысль: в своем ли уме эти два господина?
А господин Демченко тем временем продолжал:
— Мы, конечно, всей душой приветствуем ваш мудрый и смелый акт: осуждение большевистского восстания в Петрограде и отказ признать Совет Народных Комиссаров. Не станем возражать и против возрождения государственности нашей родной нации. Но, господин председатель генерального секретариата, мы категорически возражаем против провозглашенной вами… большевистской программы действий в государственном строительстве.
По залу пробежал шелест — совсем негромкий, но этот тихий шелест в ушах Винниченко прозвучал грохотом урагана. Было такое ощущение, что горная лавина несется прямо на него.
— Позвольте!.. — начал было Винниченко, пытаясь вложить в голос звон металла и твердость кремня.
Но господин Демченко не позволил. Он говорил сам:
— Мы решительно протестуем против отмены «универсалом» права собственности на землю!
До сих пор Демченко говорил один. Но тут сразу раздались реплики.
Граф Бобринский крикнул:
— Попав в руки темного мужика, высокая сельскохозяйственная культура Украины деградирует!
Егермейстер двора его императорского величества Балашов:
— Сахарная промышленность требует больших массивов под плантации. На крестьянских полосках сахароварение обречено на гибель!
Харитоненко:
— А машины? Разве интенсивный сельскохозяйственный инвентарь можно использовать на мелких наделах? Земледелие Украины вернется в первобытное состояние! Чем же будет кормиться ваше государство?!
Весь зал вдруг загудел — реплики посыпались со всех сторон, и почтенное собрание превратилось бы в настоящий базар, если бы Демченко не был и впрямь опытным организатором. Он вышел вперед, стал между столом президиума и залом и махнул рукой.
— Прошу спокойствия, господа! — крикнул он, точно именно он и был здесь хозяином, а вовсе не Винниченко. — Вы уполномочили говорить меня, я этот разговор начал, и я его закончу. — Потом он обернулся к Винниченко и произнес решительно, как бы подытоживая все вышесказанное и ставя точку после резюме: — И вы, господа государственные мужи, должны понять, что финансовые круги и банковские сферы не сочтут для себя возможным… в дальнейшем финансировать какую бы то ни было отрасль сельского хозяйства Украины.
Винниченко видел словно сквозь туман, как улыбающийся господин Добрый закивал, и услышал сквозь шум в голове, потому что в зале уже снова стояла абсолютная тишина, как Добрый ласково приговаривал:
— …Какую бы то ни было отрасль… не сочтут возможным…
Демченко сделал шаг к своему креслу, наклонился и поднял свой котелок. И вслед за ним — будто продолжая его движение — наклонился и поднял с полу свой черный цилиндр и банкир Добрый.
Уйдут? Неужто уйдут? Вот так сразу и… уйдут?.. А как же — битва, резня, Варфоломеевская ночь?.. И кто кому устраивает погром? Уйдут?! А как же торговля и промышленность в молодом Украинском государстве? Кто их будет финансировать?..
Винниченко уже видел: котелки и цилиндры появляются в руках у многих. Винниченко стало нехорошо.
— Г.. господа… — начал он, но должен был повторить снова, так как сам себя не услышал. — Господа!.. — возопил он наконец. — Я вас не понимаю!..
Да, да, надо спасать положение: банкир Добрый не должен уйти! И этот организатор торга и промысла, самородок Демченко тоже! Да и все остальные…
— Тут… какое–то недоразумение, господа!.. Да, да, мы просто не достигли еще… гм… взаимопонимания.
Взаимопонимание действительно не достигнуто, но как примирить непримиримое?.. Ах, чертова земля, собственно — чертов земельный вопрос! Вечный… камень преткновения… камень за пазухой… «И кто–то камень положил в его протянутую руку»… Тьфу, черт, в такие минуты непременно лезет в голову всякая чепуха!.. Камень… не бросай камешков в чужой огород… Тьфу!
А впрочем, какое ему, социал–демократу, дело до этого сакраментального земельного вопроса? Пускай разбираются в нем и выпутываются… социалисты–революционеры.
— Господа! — кое–как овладел собой Владимир Кириллович. — Я вижу, вас взволновали слова «универсала» о том, что право собственности на землю… отменяется?.. Господа! Но вы должны понять… должны понять… — Господи, что, собственно, они должны были понять? Ведь в «унверсале» так и записано: отменяется, и земля должна, принадлежать трудовому народу! — Должны понять, господа, что…
Нет, все, что он скажет сейчас, надо сформулировать так, чтобы комар носа не подточил — ни с той, ни с другой стороны: ни комар этих акул капитализма, ни комар социалистических фракций Центральной рады, которую он, Винниченко, представляет. И Винниченко взял–таки себя в руки и произнес спокойно и веско:
— Вы должны понять, господа, что «универсал» ни в коей мере не решает вопроса о праве собственности на землю, а лишь отражает взгляды Центральной рады по этому вопросу. Решение же его зависит исключительно от Учредительного собрания.
— Учредительное собрание в большевистском Петрограде? — крикнул кто–то насмешливо и злобно. — Да большевики разгонят его либо под пулеметами заставят признать свою большевистскую программу!
Тут Владимир Кириллович разрешил себе саркастически улыбнуться. О! Как это хорошо, что нашелся повод для саркастической улыбки! Владимир Кириллович отлично знал, что его саркастическая улыбка — неотразима. Недаром киевские шутники пустили уже игривую остроту: у Центральной рады два преимущества перед Временным правительством: винниченковская бородка — для женщин и улыбка «курносого Мефистофеля» — для мужчин… Словом, Владимир Кириллович тонко и загадочно улыбнулся — двусмысленно, трехсмысленно, многозначительно и дипломатично:
— Но, господа, я имею в виду не Всероссийское учредительное собрание, а наше, украинское, Учредительное собрание, где хозяевами будем мы… с вами, — добавил он.