Из войсковых соединений участвовать в восстании должны были все те революционные части, которые месяц тому назад на баррикадах Октября завоевали победу плечом к плечу с восставшими рабочими: батальоны понтонеров, телеграфный и железнодорожный, оружейные мастерские фронта, тяжелая артиллерия, ополченские дружины — воронежская и рязанская, авиапарк.
Председатель ревкома Леонид Пятаков возглавлял тройку, которая должна была руководить боевыми действиями восставших.
— Погасите свет! — приказал Леонид. — Пускай снаружи не видно будет света в комитете. Мол, позаседали, поговорили и разошлись по домам…
Свет погашен.
И, словно в торжественную минуту, в комнате воцарилась тишина. Воцарилась только на несколько мгновений — пока глаза привыкли к внезапной темноте. Но миновали эти мгновения, и темноты не стало: сквозь окна сочилось в комнату бледное, зеленовато–серебристое сияние. Вечер уже уступил место ночи, было поздно, но промерзшую землю только что припорошило первым снежком, и в лунном сиянии привядшие газоны перед Мариинским дворцом заискрились, а деревья в Царском саду стояли, точно светильники под причудливыми матового стекла абажурами.
Тишина длилась только миг, и вдруг все заговорили — взволнованно, страстно, горячо, но, незаметно для себя, перейдя на шепот.
Вечер уступил место ночи — и была это ночь под тридцатое ноября.
5
Однако ночью произошло то, что изменило весь ход дальнейших событий.
Молодой месяц скоро зашел, разлился бледный сумрак первой зимней ночи, но город, вместо того чтоб уснуть, вдруг зажил необычной — не дневной и не ночной — жизнью.
Из воинских казарм на Сырце, на Лукьяновке, Подоле, на Кадетском шоссе — отовсюду — вышли воинские части и по Набережной, Александровской, Институтской, Прозоровской и по Военной дороге — пятью стрелами, направленными в одну цель, — двинулись на Печерск. Здесь маршевые колонны мигом перестроились в боевые порядки и, не теряя ни минуты, окружили цепью воинские казармы понтонного, телеграфного и железнодорожного батальонов, оружейные мастерские фронта, авиапарк. Со всех сторон были выставлены пулеметы, стрелкам подана команда: «Готовсь!» — и каждой взятой в кольцо части, под дулами винтовок и пулеметов, предложено:
— Оружие и огнеприпасы оставить на месте! Солдатам построиться перед казармой на плацу!
Арестованных солдат, одурелых спросонок, в одних исподних, а иных без сапог, босых, на молодой снежок, — гайдамаки, сечевики и «вильные козаки» выгоняли прикладами, а то и нагайками:
— Быстро! Ать–два! Не задерживай…
Операцией — с бронированного автомобиля — руководил удивительный триумвират: чотарь Мельник, барон Нольде и Наркис Введенский — начальник штаба куреня «сечевых стрельцов», начальник контрразведки генерального секретариата и командир личной охраны Симона Петлюры.
Петлюра действовал решительно. План операции разоружения разработали для него крупные военные специалисты, а выполнять операцию он поручил мелкоте: чтоб не с кого было спрашивать, чтоб некому было и отвечать. Никто из высшего командования в операции не участвовал, не вышли даже старшины рангом выше сотника: операция задумана как якобы самоуправство казацких масс, войск Центральной рады, преисполненных национального энтузиазма.
Построенным на плацах босым, полуодетым солдатам подана команда:
— Великороссы — направо!.. Украинцы — налево!..
Украинцам скомандовали:
— В казармы — бегом! Надеть штаны и обуться! Великороссов перестроили по четыре в ряд, и им было
Приказано:
— Прямо по улице — марш! Направление — товарная станция!
Конные гайдамаки взяли босую и голую колонну в каре и свистнули нагайками:
— Бегом — марш–марш! А то поморозите пятки!.. Обчихаетесь, кацапня!
На товарной станции стояли уже, вытянувшись друг за другом, составы порожняка. Полуодетых и вовсе раздетых людей загоняли в холодные теплушки, двери задвигали, вешали замки и запечатывали пломбами. На дверях писали мелом:
«В Россию!»
Или:
«На тебе, Ленин, твоих большевиков!»
Потом прицепляли паровоз, он давал гудок — и эшелон за эшелоном уходили через Днепр на север: вон с Украины, в Россию…
Разоруженных украинцев и прочих, когда они обулись, натянули штаны и гимнастерки, снова построили на плацах перед казармами. Теперь каждая часть стала вдвое, а то и втрое меньше. Приказ: стоять смирно и ждать!
Ждали — в позиции «смирно» — час и два, пока руководители операции объезжали на броневике разоруженные части, чтобы проследить, как отобранное оружие погрузят на машины и вывезут из казарм. Лишь тогда броневик останавливался перед фронтом иззябших, закоченевших на морозе в позиции «смирно» солдат — украинцев и других национальностей.
Из броневика выходил чотарь Мельник или барон Нольде, дышал на озябшие пальцы и произносил речь.
Чотарь Мельник говорил:
— Не замерзли, хлопцы?.. Славные вояки! Вон как дробь зубами выбиваете! Ай–яй–яй!.. — Потом, бросив ласково–шутливый тон, заканчивал: — Ну как, выморозило уже большевистскую дурь из головы?.. Глядите! У кого не выморозило из головы, будем выгонять задом — нагайками! A не то и пулей в сердце!.. Оружия у вас теперь нет. Поживете так — пока забудете про большевистских агитаторов!.. А теперь по казармам — под стражу!.. На–лево! Шагом марш!..
Сотник Нольденко, барон Нольде, был лаконичнее:
— Не пора, не пора, не пора москалю–большевику служить!.. — Украинским языком барон Нольде еще не овладел, но хорошо запоминал стихи, потому и высказывался поэтически. — Трам–та–ра–рам–там–там!.. И ваших нет!.. Марш по местам, хохлы дубоголовые, большевистская сволочь!..
Про себя он еще прибавлял обычное: «Миф, блеф, фантасмагория!»
6
С авиапарком карателям пришлось повозиться.
Впрочем, так и предполагалось заранее: здесь была самая большая в Киеве большевистская организация, а солдатская масса и технический персонал почти сплошь большевизированы, кроме того — сотни пулеметов, мелкокалиберные орудия, неисчерпаемые запасы патронов и снарядов. Потому–то на этот лакомый кус и брошена была значительная часть сил наступающих: авиапарк окружили два пехотных полка, несколько кавалерийских сотен, пулеметная рота и броневики. Кроме того, прибегли к военной хитрости: маневр «троянский конь».
Кольцо окружения замкнуло все подступы к территории авиапарка — от лавры, от Зверинца и с Наводницкого шоссе, а к главному входу подкатил броневик руководителей операции и за ним — с десяток конных гайдамаков. Курень сечевиков расположился за углом, под высоким забором ипподрома.
Броневик остановился и громко засигналил.
— Кто? — сразу отозвался часовой из–за тяжелых чугунных ворот Петровских времен.
— Комендантский патруль, — пророкотал сонным и ленивым басом Наркис в щель брони. — Отворяй ворота — ночная проверка караулов… О–xo–xo–xo, и спать же охота! Не уснули, хлопцы?..
Комендантские патрули — пешие, конные или, как этот, на броневике — ездили по городу каждую ночь и раза два в неделю инспектировали посты в авиапарке тоже: дело было привычным, и охрана отворила ворота.
— Мандат? — потребовал караульный начальник.
Дверца броневика приоткрылась, и рука барона Нольде протянула бумагу. То был подлинный мандат ночному комендантскому патрулю на инспектирование караулов по всему городу. Караульный начальник взял бумагу и направил на нее луч электрического фонаря. В тот же миг дверца броневика захлопнулась, бас Наркиса гаркнул: «Айда!», тенорок Мельника: «Алярм!», мотор заревел на максимальных оборотах, и машину рвануло вперед.
Табунок гайдамаков влетел в ворота, подминая под копыта караульных, и с воплями «слава» курень сечевиков ворвался через ворота на территорию крепости. Пулемет броневика дал длинную очередь по окнам зданий, амбразурам подвалов и дощатым баракам гарнизона, а из печерских оврагов, из–за валов и бастионов отозвались «славою» три тысячи голосов осады.
Сонные авиапарковцы вскакивали с постелей и кидались к оружию.
Но в каждую казарму уже ворвались сечевики и бежали прямо к козлам с винтовками, а у оружейных складов и пороховых погребов конные гайдамаки лупили нагайками караульных.
Впрочем, авиапарковцы не сразу сдались. Стрельба возникала то тут, то там; у кого был пистолет, тот защищался и падал под пулями гайдамацких карабинов. Koe–кто успел бросить гранату в гущу нападающих — и каратели тоже прощались с жизнью. Минут десять длился этот неравный бой — в закоулках между погребами и каменными зданиями, под высокими крепостными стенами, а то и прямо в казарме, за баррикадой из табуретов и тюфяков.
Через полчаса оборванных и полураздетых людей согнали на плац, и гайдамаки нагайками построили их в колонну.
— Русские, два шага вперед! — подал команду чотарь Мельник.
Колонна авиапарковцев — ободранных, окровавленных, угрюмых — стояла неподвижно.
— Кацапы, два шага вперед! — заверещал барон Нольде. Он выхватил из кобуры пистолет и щелкнул предохранителем.
По колонне авиапарковцев пробежал шелест, прокатился гомон:
— Товарищи… братцы… вместе кровь проливали… как же теперь? — Вместе революцию делали… нет среди нас таких, чтоб товарищей продавали…
— Тихо! — гаркнул Наркис. — Ша!.. Смирно!.. Сказано: москалям выйти на два шага вперед!
Колонна притихла и подтянулась.
Но в эту минуту вперед выбежал авиатехник Федор Королевич.
— Товарищи! — крикнул Королевич, обращаясь к фронту. — Вспомните, что мы вчера записали в свою резолюцию: наш парк сплочен в единую семью, без национальной розни! Украинец, которому дороги интересы рабочего класса, не допустит…
Барон Нольде нажал спуск, щелкнул короткий и сухой пистолетный выстрел — и горячая речь Королевича оборвалась на полуслове. Федор широко раскинул руки, выпрямился во весь рост, сделал два шага — и упал ничком. Пуля попала ему в лоб: барон Нольде был премированный стендовый стрелок.
Жизнь большевика окончилась. Смерть настигла его в борьбе.