Он притопывал и плохоньких сапогах, чтоб согреть озябшие ноги, и левый, пустой рукав его шинели подпрыгивал и болтался: левая рука на перевязи была под шинелью — раненная в октябрьские дни в Петрограде.
— Расчищена только правая киевская колея, — сердито проворчал Фиалек. — Значит, из Киева поезд может прийти, а на Киев — шалишь!
— А теперь снегоочиститель пошел на правую харьковскую, — добавил Примаков, — таково распоряжение Викжеля и украинского главковерха Петлюры; магистраль питания Украинского фронта!.. А на Москву, — хмыкнул он, — не будут чистить ни правой, ни левой. В порядке… разрыва дипломатических отношений и… государственного самоопределения…
— Сволочи! — процедил сквозь зубы Коцюбинский.
А все четверо продолжали смотреть влево — на Харьков, на Курск и Москву ожидали: а вдруг будет все–таки оттуда поезд! Всем четверым надо было на Киев.
Чудновский — делегат Второго всероссийского съезда Советов от Юго–Западного фронт, — после участии в Октябрьском восстании должен был возможно скорее вернуться в ставку фронта: ставка стакнулась с Петлюрой и Каледиными и у большевистской организации фронта работы хватало! Задерживаться нельзя! Киевские делегаты съезда Фиалек и Примаков — после ликвидации путча Керенского на подступах к Петрограду — тоже возвращались домой в Киев. Примаков очень спешил. Ему с Коцюбинским до зарезу надо было быть в Киеве еще вчера.
И причин для спешки было две.
Во–первых, Коцюбинский и Примаков были делегатами от Чернигова на созванный в Киеве, еще на вчера, съезд Советов. Во–вторых, Центральный исполнительный комитет Советов и Центральный Комитет партии рассылали членов ЦИКа по всей стране — для организации советской власти на местах. От ЦИКа их напутствовал Свердлов. От ЦК — Ленин.
Ленин — это было лишь третьего дня — сказал:
— Не мешкайте! Сегодня мы направили Центральной раде ультиматум. Завтра — Украинский съезд Советов. События назревают. Съезд будет трудный. Ваше участие в нем обязательно. Съезд надо сделать советским! Крепко, крепко пожмите руки всем украинским товарищам!
Владимир Ильич положил свою ладонь — мягкую, но с сильными, как у пианиста пальцами — поверх руки Коцюбинского, другую руку положил на плечо Примакову, склонился совсем близко:
— …Как украинцы, вы можете устраивать у себя жизнь, какую хотите. Но мы протянем братскую руку украинским рабочим и скажем им: вместе с вами мы будем бороться против вашей и нашей буржуазии. Только социалистический союз трудящихся всех стран не оставит почвы для национальной травли и грызни.
Потом Владимир Ильич просил их, украинцев, делегатов Украинского съезда, которые прибудут на съезд непосредственно из Петрограда, после того как сами они принимали участие в установлении советской власти в стране, — особо отметить в своих выступлениях на съезде, что восстание в Петрограде было восстанием до имя будущего всех народов бывшей Российской империи и участие в нем принимали рабочие и крестьяне всех национальностей. Владимир Ильич подчеркнул также, что, как ни нужны сейчас воинские революционные части в гарнизоне Петрограда, Петроградский штаб не чинит никаких препятствий тому, что украинцы–солдаты возвращаются сейчас домой, чтобы принять участий в борьбе рабочих и крестьян на Украине. Солдаты–украинцы уезжали на Украину при оружии и согласно маршрутам, которые им давал специально созданный Украинский штаб.
Да, это будет серьезный аргумент в выступлении на съезде — в то время когда Петлюра на Украине разоружает солдат–русских и высылает их за пределы Украины даже без пищевых припасов и без одежды.
На прощание Ленин сказал еще:
— Нам говорят, что Россия раздробится, распадется на отдельные республики, но нам нечего бояться этого. Сколько бы ни было самостоятельных республик, мы этого пугаться не станем. Для нас важно не то, где проходит государственная граница, а то, чтоб сохранился союз между трудящимися всех наций для борьбы с буржуазией любых наций…
И вот они четверо стояли… на границе между Россией и Украиной. Они спешили на Украину — с ленинским заданием, и… опаздывали. Поездов не было. Заносы.
Юрий Коцюбинский сердито ковырнул ногой толстый слой пушистого влажного снега:
— Черт! А это что за эшелоны, не знаешь, Виталий?
Справа от станции на трех или четырех колеях выстроились длинные — один в один — ряды красных пульманов. Снег укрывал каждый вагон пухлой шапкой — поезда простояли здесь всю метель, они прибыли еще вчера и позавчера.
— Хлебные маршруты, — ответил Примаков. — На Москву и Петроград. Задержаны по приказу генерального секретариата. Винниченко с Петлюрой приказали прекратить отправку хлеба в Московщину — пускай рабоче–крестьянская власть пухнет с голоду!..
— Сволочи! — снова буркнул Коцюбинский.
Мягкий и застенчивый по натуре, Юрий никогда не ругался.
— Друзья! — Юрий бросил взгляд на эшелоны с зерном, потом посмотрел на товарищей. — А может быть, будет приказ вернуть эти эшелоны назад, в Киев? Мы бы пристроились на буферах… — Он тут же сердито хмыкнул. — Недурная была бы б картинка! Возвращаемся с хлебом, который Петлюра и Винниченко вырвали изо рта у петроградские и московских товарищей…
— Все равно! — махнул рукой Фиалек. — Колея на Киев еще не расчищена, расчищена только из Киева и на Харьков…
В это время они услышали гудок.
Гудок доносился справа, с киевской линии. Но они все равно смотрели налево и прислушивались: не загрохочет ли, не появится ли поезд из Харькова или Москвы?
Нет. Поезд шел из Кисла. Он вынырнул из–за белого полога черной змеей и пыхтел уже у семафора. Был день, но огни на паровозе светились: белая снегопад мгла стояла над просторами, словно туман, словно удивительный белый сумрак.
Это был пассажирский поезд — из зеленых, третьего класса, и сине–желтых «микст» второго и первого класса, вагонов: вчерашний пассажирский, задержанный в дороге бураном.
— Товарищи! — неуверенно заговорил Коцюбинский. — А может быть, поедем на Харьков? А оттуда — через Полтаву или даже через Екатеринослав — в Киев? Может быть, там, на юге, нет таких заносов?..
— Мне, как знаете, все равно, — ответил Фиалек.
Примаков молчал. Чудновский раздраженно дернул плечом, и его левый рукав снова запрыгал.
— Даже если там нет заносов, в Харькове мы будем завтра, а оттуда еще целые сутки… Уж лучше прямо пешком на Киев…
Лязгая буферами, поезд остановился у перрона. Бомкнул колокол — начальник станции сразу дал первый звонок. Поезд опаздывал на полсуток, начальник спешил отправить его дальше.
Из вагонов выскакивали пассажиры. По большей части это были транзитные — кому ехать из Киева в Ворожбу! По большей части это были люди с чайниками в руках — соскочив, они сразу спрашивали: где кипяток, где куб? Пассажиры промерзли, пассажирам хотелось горячего чаю.
— Саша! — вскрикнул Коцюбинский. — Ты?
Прямо на него налетел Горовиц с чайником в руке.
— Юрко?!
Встреча была совершенно неожиданная — ведь Горовиц должен был быть в Киеве на съезде Советов.
— Андрей!.. Лаврентий!..
За Горовицем — с чайниками в руках — спешили Иванов и Картвелишвили.
— Юрий? Коцюбинский?
— О! Затонский Владимир Петрович! Что за черт! Товарищи! Куда же вы? А съезд?
— А ни куда? Виталий! Гляди, и Чудновский! Здоров, Фиалек!
Все сбились в кучу, хватали друг друга за руки, спрашивали, но ответить еще никто ничего не успел. Ударил второй звонок.
— Кипяток! Где куб? Ребята, кипятку же надо!.. Не успеем!
— Съезд? Съезд! Почему вы здесь? — дергали каждого на них Коцюбинский, Примаков, Чудновский, Фиалек.
— Что случилось? Почему вы в харьковском поезде? Куда?
— Едем на съезд! — крикнул Саша Горовиц и пустился через перрон к бакам с кипятком, дымившимся рядом с вокзалом. — Товарищи, скорее! Опоздаем!..
Коцюбинский задержал Иванова:
— Андрей Васильевич, что такое! Да скажи толком!
— Садись! В поезде расскажем!
Иванов тоже бросился бегом к кубам.
Но Коцюбинский перехватил Картвелишвили:
— Лаврентий! В чем дело! А съезд?
Лавреитий с. сожалением посмотрел вслед товарищам, что, сверкая пятками, бежали к кубам с кипятком.
— Понимаешь! Петлюра сорвал съезд. Нас разогнали. Едем в Харьков — там и будет съезд.
Ударил третий звонок.
Саша Горовиц уже бежал с чайником назад — он все–таки успел набрать первым. Иванов спешил за ним, ругаясь: ему удалось нацедить лишь несколько капель. Остальные повернули обратно ни с чем.
Залился кондукторский свисток.
— Давай садиться, давай! — Лаврентий потянул Коцюбинского за руку. — Все едем, все делегаты, весь съезд! Ты же делегат. Садись!
Паровоз дернул, вагоны залязгали буферами.
Лаврентий уже был на ступеньке и тащил Коцюбинского на собой, Коцюбинский схватил за руку Примакова — и они тоже вскочили на тупеньки.
— Ничего не понимаю! — весело кричал Примаков. — Люблю, когда ничего не понятно!
Он подал руку Чудновскому, Фиалек подсаживал Чудновского сзади — с одной рукой трудно было вскарабкаться на ступеньку. К счастью, паровоз впереди забуксовал, и вагоны только дергались, но не могли сдвинуться с места.
Коцюбинский крикнул Чудновскому:
— Не садись! Тебе же надо скорее на фронт!
Чудновский отпустил руку Примакова:
— Ничего не понимаю!..
Паровоз уже не буксовал, и вагоны двинулись потихоньку.
Через головы Коцюбинского, Примакова, Лаврентия тянулся Иванов. Он кричал:
— Чудновский Пробирайся в Киев! Зайди сразу же к Леониду Пятакову. Он остался на хозяйстве. Он тебе все объяснит…
Поезд уже набирал скорость, и Чудновский с Фиалеком бежали рядом с вагонами.
— Сразу зайди к Леониду! — повторил Иванов стараясь перекричать стук колес, дребезжание вагонов, — Война!
Поезд уже шел полным ходом, вагоны мелькали перед глазами. Лица товарищей на ступеньках едва виднелись сквозь пар, Иванов еще кричал что–то, но расслышать было невозможно.