Действительно, представлены были: Совет рабочих депутатов, Совет фабрично–заводских комитетов, Совет профессиональных союзов, ревком, комитет большевистской партии.
— Чего же вы хотите, господа… товарищи? — Грушевский засуетился.
— Только короче, — сказал Винниченко. — Час грозный: некогда тратить время на длинные разговоры… Перед вами — руководители государства, обремененные заботами…
— Понятно, — сказал Иванов, — у нас тоже достаточно забот и мало времени. Но перед вами — представители трудящихся, которыми вы также претендуете руководить…
— Не претендуем! — крикнул Петлюра. — А руководим! Только мы руководим Украиной, а не… не…
— Понятно! — помог ему Иванов. — Русских вы выгоняете с Украины, евреям устраиваете погромы…
— Добродий Иванов! — взвизгнул Петлюра.
Грушевский замахал руками:
— Панове!.. Товарищи!.. Оставим полемику!.. Давайте по–хорошему!.. Товарищ Иванов!.. Симон Васильевич!.. Владимир Кириллович!.. Выслушаем, поговорим…
— Итак? — Винниченко поднял глаза на Иванова. — Ваши претензии?
Винниченко один сидел — у стола Грушевского. Петлюра стоял в стороне, у окна, заложив палец за борт френча. Грушевский метался туда и сюда. Пятеро делегатов стояли в один ряд посреди обширного кабинета председателя Центральной рады.
— Мы не с претензиями, — сказал Иванов. — Мы пришли с протестом и требованиями!
Винниченко вздохнул: боже мой, в который уже раз — претензии, протесты, требования… И всё — либо Иванов, либо Пятаков, если не один, так другой! А тут и без того дел выше головы: вон харьковские железнодорожники выбили гайдамаков и «вильных козаков» из Люботина, и похоже на то, что красные собираются двинуться… на Полтаву. На Полтаву! А за Полтавой что? Может быть — Киев?..
Винниченко вздохнул и поднял взгляд на Иванова:
— Коротко: ваши… протесты и… требования?
Тогда вперед выступил Леонид Пятаков. На Винниченко он не смотрел. С Винниченко уже был разговор — месяц назад. Даже был ультиматум. Что вышло? В ночь накануне назначенного ультиматумом срока предательски были разоружены воинские части, на силы которых ультиматум опирался… Теперь вооруженной силы за протестами и требованиями нет!.. Леонид Пятаков не хотел даже идти с этими протестами и требованиями. К чему?.. Надо поднимать восстание! Все равно — восстание, пускай даже опираясь на одни красногвардейские отряды: две тысячи бойцов против многотысячного радовского гарнизона. Но Леониду пришлось подчиниться большинству…
Протесты и требования он изложил коротко и сжато. Протест против ущемления профессиональных союзов: гайдамаки и «вильные козаки» врывались на профсоюзные собрания и разгоняли их — под предлогом, что они занимаются якобы антигосударственной, большевистской деятельностью… Протест против дискриминации фабрично–заводских комитетов; комиссары предприятий, поставленные генеральным секретариатом, не разрешали функционировать завкомам — на том, мол, основании, что для защиты профессиональных интересов существуют… профессиональные союзы. Те самые, которые ими разгонялись… Протест против бесчинств, творимых в городе: гайдамаки, сечевики и «вильные козаки» вламывались в частные квартиры и забирали деньги, не выдавая даже расписок… Протест против того, что на заводах и фабриках города по два и три месяца не выплачивается заработная плата…
Винниченко фыркнул:
— Господа! Но ведь это же… нонсенс: вы протестуете против изъятия денег у… буржуазии! Для того же мы и осуществляем… выемку денежных излишков у обеспеченных слоев, чтобы заплатить… трудящимся…
— У буржуазии! — усмехнулся Смирнов. — От банкира Доброго, промышленника Демченко, сахарозаводчика Терещенко и других миллионеров не поступало заявлений о грабежах! Зато ограблены десятки семейств трудовой интеллигенции: инженеров, врачей, нотариусов…
— И к тому же, — воскликнул Картвелишвили, — среди ограбленных нет ни одного украинца! «Выемка излишков» производится лишь у граждан русской, еврейской, польской национальности… Как видим, вы действительно… самоопределились! И осуществляете вашу… «национальную политику»! Политику науськивания одной нации на другую…
Грушевский замахал руками:
— Господа! Господа! Прошу спокойно!
— Да, лучше — спокойно, — сказал Иванов. — И коротко. На каком основании отряд гайдамаков, под командованием сотника по имени Наркис, ворвался в завком завода «Арсенал» и пытался забрать не «излишки буржуазии», а деньги, которые делегация арсенальцев привезла из Петрограда, из Государственного банка — для выплаты задержанной за три месяца заработной платы рабочим?
— Это — деньги Совета Народных Комиссаров. — Винниченко пожал плечами. — Они подлежат… национализации, раз с Советом Комиссаров у нас…
— Эти деньги на агитацию против УНР! — перебил его Петлюра. — Дотация большевистским агентам и шпионам!
Иванов в ответ на эту провокацию хотел дать им достойную отповедь, но вперед выступил Гамарник. Он — тоже спокойно, как Иванов, — сказал:
— Тогда, может быть, внятно и коротко ответите по «совокупности обстоятельств»: почему одновременно другой отряд, сечевиков, под командой чотаря Мельника, ворвался в цехи «Арсенала» и на арсенальский материальный двор и пытался — если б не отстояли рабочие — вывезти с заводского двора угольные запасы, а из цехов — продукцию: пушки, пулеметы, снарядные гильзы и головки — словом, все то, что производит на нужды армии военный «Арсенал»?
— Потому что ваш «Арсенал» — гнездо большевистской заразы! — снова крикнул Петлюра.
— Понятно, — сказал Гамарник. — Вы хотели разоружить и парализовать «Арсенал» — оплот революционного пролетариата в Киеве. Значит…
— А если и так? — с вызовом бросил Винниченко. — Законы ведения войны…
— Значит, вы считаете войну — фактом? — не удержался Смирнов.
— И первым врагом — пролетариат свой же столицы? — подхватил и Картвелишвили.
— Господа! — взмолился Грушевский. — Ради бога! Так же мы никогда не кончим! Выкладывайте ваши претензии до конца…
— А вот и конец, — сказал Иванов. — Мы требуем сегодня же прекратить грязную историю с товарищем Чудновским!
Делегат Юго–Западного фронта на Втором съезде Советов большевик Чудновский, вернувшись на фронт, был сразу арестован, привезен в Киев, брошен в Косый капонир и уже две недели томился там — даже без предъявления обвинительного акта. Чудновский, один из руководителей вооруженных групп во время Октябрьского восстания, был ранен, рана гноилась, но в каземате ему не была даже оказана медицинская помощь. Чудновский объявил голодовку и голодал уже вторую неделю. Жизнь его была в опасности.
Леонид Пятаков язвительно кинул Винниченко:
— Вам, господин Винниченко, должны быть хорошо известны условия заключения в Косом капонире? Если не ошибаюсь, пятнадцать лет назад, когда вы уклонились от отбывания воинской повинности, вам довелось отсидеть… в том же Косом капонире?
— Не ваше дело, где, когда и за что я сидел в тюрьмах! — буркнул Винниченко. — Меня засадила царская жандармерия!
— И вы недурно овладели методами царской жандармерии! — бросил Смирнов.
— Были царские застенки, а стали — винниченковские! — добавил Картвелишвили.
— Ну, знаете! — Винниченко наконец вскочил с кресла.
Но Грушевский уже суетился и махал руками:
— Господа! Умоляю! Так же нельзя… И вообще, мне ничего не известно ни о каком… Чудновском. А вам, Симон Васильевич?
— Ничего!
— А вам, Владимир Кириллович?
— Первый раз слышу…
— Так отвечал и шеф жандармов… — заговорил было Леонид.
— Хватит! — завопил Винниченко. Он стоял и стучал карандашом по столу. — Мы выслушали все ваши… протесты и требования, изложенные… в наглой форме… и считаем, что разговор окончен.
— Но… — начал было Грушевский.
Винниченко, даже не взглянув на него, повторил:
— Разговор окончен!
— Ответ? — спросил Иванов.
— Ответа не будет! — прорычал Петлюра. Наконец–то они с Винниченко действовали, по–видимому, как единомышленники.
— Ответ, — сказал Винниченко, — получите… официальным порядком. — Он смотрел, не скрывая насмешки. — Ваши претензии мы поставим на рассмотрение генерального секретариата, генеральный секретариат доложит… Малой раде, Малая рада… если сочтет нужным, интерпеллирует к Центральной раде…
Последние слова он говорил уже в спину товарищам. Иванов, Леонид Пятаков, Картвелишвили, Смирнов и Гамарник, не дослушав, выходили из кабинета.
Когда дверь за ними затворилась, Винниченко сел, швырнул карандаш и пробормотал какое–то ругательство — возможно, что нецензурное.
Грушевский схватился за голову и застонал.
Петлюра подошел к столу и нажал кнопку.
На пороге появился секретарь Грушевского.
— Сотника Нольденко! — приказал Петлюра.
— Что вы думаете делать? — спросил Грушевский, оставляя свои волосы и хватаясь за бороду.
Петлюра дернул плечом и не ответил.
Винниченко тоже молчал. Брови его хмурились, опускались все ниже. Такое нахальство! Но что делать? Все ж таки — протесты и требования от… от доброй половины населения столицы. И как раз… агрессивно настроенной половины. От половины, которая… гм… претендует на власть в городе и во всей стране. А тут на носу война, военное время, и вообще…
Вошел барон Нольде.
— Пан сотник, — спросил Петлюра, — вы хорошо знаете всех этих пятерых, которые сейчас вышли?
— Еще бы! — Барон Нольде хотел даже свистнуть, но спохватился и только щелкнул каблуками. — Так точно!.. Собственно, я хотел сказать: так есть, пан генеральный секретарь!
— Немедленно пять штатских агентов — следом! Чтоб не спускали с глаз! Когда придут домой, — неусыпное внешнее наблюдение! До ночи! А там…
Барон Нольде снова щелкнул каблуками и вытянулся:
— Так есть!.. Собственно — так будет! Я хотел сказать: будет исполнено!
Винниченко заерзал в кресле:
— Ну, что вы…
— Можете идти! — сказал Петлюра начальнику контрразведки.
Барон Нольде четко выполнил поворот «кругом» и, печатая шаг, вышел.