— О! Василек! — скорее удивился, чем обрадовался доктор. — Ты же обещал зайти еще три месяца назад! Какая жалость, но я должен торопиться: меня вызывают к больному. Понимаешь, кровотечение из легких: Виноградный переулок, шесть, Иванов Андрей… гм… — Гервасий Аникеевич заглянул в записочку, — Васильевич, тридцать семь лет.
— Фу! — Боженко, кажется впервые за эти несколько минут, которые он мчался от царского дворца на Рыбальскую, перевел дыхание. — Позаботились все–таки… Молодцы хлопцы… Тогда пошли!
Он ухватил доктора Драгомирецкого за рукав и потянул вниз по лестнице
— Подожди! Подожди! — взмолился Гервасий Аникеевич. — Я не могу так!.. Я же не мальчик… А ты тоже от него?..
Но Боженко уже выпустил рукав доктора. Он смотрел через голову доктора на дверь его квартиры: на пороге стоял стройный юноша в синей косоворотке, но в офицерском галифе с красным кантом.
— Слушай… Гервасий, это же. видно, тот, твой второй… Владислав?
— Ростислав! — Доктор Драгомирецкий на миг заколебался, но сразу же взвесил: Василек ведь свой парень, друг детских лет и большевик, выступающий против войны. — Да, это он…
— Тот самый?
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, дезертир?
— Гм!.. — Доктору Драгомирецкому было неприятно это слово вообще, а в приложении к собственному сыну особенно. — Ну, то есть тот, о котором я тебе рассказывал… война войне и вообще, понимаешь, все эти ваши антивоенные призывы.
Боженко прыгнул назад через десять ступенек на площадку и схватил за руку юношу, вышедшего прикрыть дверь за отцом. На человека с взлохмаченной бородой и огромным наганом на боку юноша посмотрел с удивлением и испугом:
— Простите. Что вам угодно? Папа, это твой знакомый?
Но Боженко тянул его уже за руку через порог, из квартиры на площадку.
— Слушай, Мирослав…
— Меня зовут Ростислав!
— Не важно! Потом разберемся. Бери шапку — пойдешь со мной!
— Позвольте! Я ничего не понимаю…
— Потом поймешь. Нет времени рассусоливать. По дороге скажу. Понимаешь, дружок истекает кровью, твой папаша спешит туда!.. А мы с тобой…
Ростислав высвободился на цепких пальцев Боженко и отодвинулся в сторону:
— Папа! — Он пошел за отцом, спустившимся уже этажом ниже. — Объясните, в чем дело?
— Гервасий! — закричал Боженко. — Да скажи ты своему отпрыску, что я не контрразведчик какой–нибудь и не пришел тащить его и тюрьму, пускай не опасается меня!
Гервасий Аникеевич ответил не останавливаясь:
— Бегом, Василек! Я спешу! И я не понимаю, чего тебе нужно от моего сына?
Боженко забежал спереди по ступенькам и даже умоляюще сложил руки на груди перед доктором Драгомирецким:
— Да я же тебе говорил еще в прошлый раз: дорогу ему укажу! Вот как раз сейчас и скажу, куда ему нужно идти!
Доктор Драгомирецкий сердито пожал плечами: там человек истекает кровью его нужно спасать, вырвать из объятий смерти, и он должен быть на своем посту, а тут его задерживают!.. Все трое они уже вышли из дому к обрыву.
— Говори, Василек, толком и, пожалуйста, поскорее: я спешу!
Доктор Драгомирецкий держал свой медицинский чемоданчик в одной руке, в другой — пузырек с кальцием–хлорати; при кровотечении из легких его нужно принимать три раза в день по столовой ложке. Какое счастье, что лекарства оказались дома, под рукой!.. Они на миг остановились у самого обрыва. Тропинка извивалась вниз, на Собачью тропу, и сразу от Собачьей другая бежала вверх, вдоль ограды парка Александровской больницы: там, в садике в приземистой халупе, и проживал сейчас Андрей Иванов. Не те годы были у Гервасия Аникеевича, чтобы мотаться по крутым тропинкам, по ведь случай опасный, нужна скорая помощь — и за две–три минуты можно успеть!.. — Гервасий Аникеевич попытался проскользнуть под рукой Боженко.
Но Боженко был уже начеку, преградил дорогу и выпалил сразу:
— Поднимаем же восстание против буржуазии и этой суки Керенского! Словом — как в Петрограде: мир — хижинам, война — дворцам! Понятно?.. Хлопцы у нас — во! Солдаты, матросы, Красная гвардия! Вот только офицера нет. Понимаешь, Ростислав. Некому наладить всякую там дислокацию, тактику и стратегию. Но и командование — по уставу полевой службы. Понятно? Ты, браток, честный хлопец: против войны, против этих продажных душ, словом — патриот и дезертир! Прими командование, помоги трудовому народу! Понятно? Бежим… в царский дворец, а твой папаша тем временем смотается к нашему дружку, подлечит его. Пошли!
Ростислав смотрел на Боженко, губы его были плотно сжаты. Он уже все понял: сторожить на огородик под Ворзелем больше не придется — картошка и капуста уже убраны. Да к тому же неужто век коротать в дезертирах прячась от контрразведки и собственной совести? Ростислав несколько дней тому назад пробрался тайком в город и теперь отсиживался в отцовской квартире. Но ведь юнкера и «ударники» уже устраивали облавы по домам. Куда же деваться? И надо же было делать что–то настоящее, важное — такое, чтобы и от собственной совести не прятаться. Но этот неизвестный дядька с взлохмаченной бородой предлагает ему… идти командовать большевиками… Большевики Ростиславу были не по душе: развалили армию во время войны! С другой стороны, большевистское восстание в Петрограде свергло власть презренных фигляров, лжепатриотов, спекулянтов из Временного правительства. Это Ростиславу было по сердцу.
Доктора Драгомирецкого слова Боженко взорвали:
— Ты предлагаешь моему сыну стать еще и бунтовщиком! Это… это… Да ты сим понимаешь, что говоришь?
— Говорю то, что ты слышал! — уже злобно огрызнулся Боженко. — Идти с народом и бить контру! Понятно?
Гервасий Аникеевич взмахнул руками с чемоданчиком и пузырьком:
— Против порядка и законности! С путчистами и якобинцами! С…
Доктор хотел еще что–то крикнуть — более страшное, чем путчисты и якобинцы, но в этот момент налетел порыв холодного ветра, заморосил дождик — и Гервасий Аникеевич закашлялся. Он, конечно, презирал всех этих полишенелей Керенских, наполеончиков Корниловых и всю камарилью Временного правительства и жаждал порядка и спокойствия, но не мог согласиться и с тем, чтобы сын его пошел с этими головорезами, о которых говорят, что они немецкие шпионы!
— Ленин приехал в запломбированном вагоне! — завопил он, наконец откашлявшись.
— Ах ты… фармакопей! — вспыхнул Боженко. — Болтаешь, как перекупка на базаре!
— Мой сын не может быть изменником отечества!
— Потому–то я и зову его идти против изменников отечества! Темный ты человек, хотя и доктор медицины!
— Я ни доктор медицины. Я просто врач!
— Не врач ты, и не фершал, и не санитар! Вроде — шлёндра из «сестровоза» земского союза!
Доктор Драгомирецкий от возмущения не сумел даже обидеться, только снова закашлялся: таких слов в свой адрес он еще никогда в жизни ни от кого не слышал.
Ростислав стоял между ними и смотрел себе под ноги. Нужно решать. И решить — Ростислав понимал это — на всю жизнь. Месяцами думал и гадал он, как же быть меж двух сил, а решать нужно сразу, за одну минуту.
К Гервасию Аникеевичу тем временем возвратился дар речи, он провозгласил патетически:
— Мой сын… ушел от кровопролития, а ты зовешь его снова лить кровь…
— Что же, — хмуро сказал Боженко, — когда нужно будет, то и прольем… Буржуйскую прольем и своей не пожалеем…
— И после этого вы осмеливаетесь звать меня спасать вашего товарища, истекающего кровью…
Это было сказано неосмотрительно, и Боженко разъярился.
— Не нужно! — завопил он. — Не зовем! — Он ухватился за чемоданчик с медикаментами и начал вырывать его из рук Гервасия Аникеевича. — Не пойдешь спасать его! Пускай утопнет в крови — так в своей собственной! Без тебя обойдемся! Погибнем, но в твоей милости не нуждаемся!
— Пусти!
— Не пущу! Беги к своему Алексашке–адъютанту: пускай насылает на нас контрразведку! Беги! Доноси!
— Как ты смеешь! Отдай чемодан! Хулиган!
— Папа! Успокойся!.. Товарищ… оставьте, пожалуйста!
Потом Ростислав угрюмо бросил отцу:
— Папа, я иду…
— Куда? — не понял доктор Драгомирецкий. Он задыхался и через силу набирал воздух в легкие. — Куда идешь?
— Туда… — Ростислав не знал, как сказать, — с этим человеком.
— Молодец! Пошли, Ростислав!
— Прокляну!
— Успокойся, папа. Так нужно. Так будет правильно. Человек не может, не должен быть меж двух сил! — с мукой почти крикнул он. — Или вы хотите, чтобы обе нас раздавили?.. Идите к вашему больному поскорее!.. А я пойду…
— Ты не смеешь! Я не разрешаю!
— Папа, я взрослый человек… — Ростислав горько усмехнулся. — Пожалуй даже слишком взрослый. — Он обернулся к Боженко, — Не будем же терять времени. Пошли,
Он сделал шаг в сторону — Боженко смотрел на него влюбленными глазами и вымолвить ничего не мог, — но Ростислав еще остановился:
— Иди же, папа, тебя ожидает больной! Пойми! И… береги себя! — крикнул он еще, отойдя несколько шагов.
Доктор Драгомирецкий на какое–то мгновение оцепенел и стоял в полнейшей растерянности. Потом замахал руками, с докторским чемоданчиком в одной и пузырьком кальция–хлорати в другой, и завопил:
— Проклинаю! Именем матери проклинаю!
Боженко сплюнул в сторону.
— Словом: изыдите, оглашенные? Так, что ли? Это нам, брат, еще поп в церкви заливал. Так мы, знаешь, на попа наплевали. А ты…
Боженко очень хотелось сказать еще одно словечко, но он уже овладел своим гневом: зачем оскорблять отца хорошего сына? Он только плюнул снова и побежал за Ростиславом.
А Ростислав решительными шагами пошел направо, вдоль обрыва, к Кловскому спуску.
Гервасий Аникеевич еще крикнул:
— Ростик! Ты же без пальто! Ты простудишься!..
Догнав Ростислава Боженко ухватил его за руку и пожал:
— Спасибо, Ростик! Ух и хороший же ты, парень! Свой парень! Честное слово, таким и твой отец был… пока его в гимназиях да университетах на фармакопея не обучили. А! — Он отвернулся, смахнув рукавом слезу.