Она мысленно возвращается к открытию той выставки в эдинбургской Рыночной галерее. Успех вскружил им голову, они потягивали вино и болтали. Вдруг она спохватилась, что нигде не видно Джима, чьи работы получили большинство похвал. На одну ужасную секунду ей показалось, что, несмотря на ножной электронный браслет, Джим воспользовался выставкой как прикрытием для побега. Но потом она вышла на пожарную лестницу и увидела его.
Когда она спросила, что он делает один в полумраке, стоя на сквозняке, Джим посмотрел на нее так, словно хотел сказать: «Жду тебя». На самом же деле он с приглушенной убежденностью сказал, что это лучший день его жизни. А потом, глядя на нее пытливо и проницательно, прошептал:
– Наверное, я слишком многого хочу, но есть одна вещь, которая могла бы сделать его еще лучше, – и закрыл глаза.
Тогда-то Мелани и поцеловала его в губы – все, что она могла сделать. Только о нем она и думала. Это был самый душевный поцелуй в ее жизни – простой, сладкий и кайфовый. Джим не открывал глаз, и она тоже. Когда они услышали шум из галереи и резко разомкнули губы, он улыбнулся и сказал:
– Спасибо.
– Всегда пожалуйста, – поспешила ответить она, а потом они крепко взялись за руки и отправились обратно на вечеринку.
«Партнер по танцу», портрет безмятежного как исусик Крейга Лиддела, был продан. Мелани слушала, как Джим разговаривает с богатыми коллекционерами, заплатившими за картину кучу денег. Это была моложавая супружеская пара. Женщина – в синем вечернем платье с блестками.
– Этот человек, которого вы убили… откуда вы знаете, что он мог бы превратиться в эту фигуру святого?
– Этого я не знаю, но суть не в том, что бы он мог, а чего не мог сделать. После того как я его убил, об этом можно только строить догадки. Суть в том, чем сейчас занимаюсь я. Чтобы лишить его жизни, мне пришлось дегуманизировать его и расчеловечиться самому. А теперь, чтобы спасти свою собственную жизнь, я должен вернуть нам обоим человеческий облик. И это непросто, – сказал он спокойно и искренне, – это битва, которую я вынужден вести каждый день.
«Фрэнсис Джеймс Бегби».
Она принимается искать номер Элспет, но в блокноте ничего не записано: вероятно, он вбил его прямо в свой айфон. Потом, как раз когда Мелани уже собирается положить сотовый на журнальный столик, на экране всплывает целая серия эсэмэсок или, точнее, повторяются три одни и те же:
Это мой новый номер.
Потерял айфон.
На похоронах – люблю – позвони, когда получишь.
Мелани перезванивает. Муж моментально отвечает.
– Джим… Я уже начала немного волноваться… Эсэмэски пришли все сразу… Как похороны?
– Так прриятно слышать твой голос! Эта ебанутая трруба! – Джим радостно выдыхает в микрофон. – Похорроны – норрмально… Слава богу, сдыхался. Я тут еще ненадолго. Прросто хочу парру человек повидать…
Внутри у Мелани идет борьба: сказать или нет о Гарри и выброшенном на берег трупе Сантьяго? Джим имеет право знать, но это же ее косяк, и она сама виновата. Нечестно грузить его прямо сейчас. Пока она прислушивается к снова появившейся у него шотландской картавости, ей кажется, будто кто-то стучит в дверь, а затем с улицы доносится шорох, и в ту же минуту связь обрывается. Направляясь к двери, Мелани снова звонит по новому номеру Джима. Открывает дверь, выглядывает наружу; в телефоне – лишь громкий непрерывный сигнал.
За дверью никого.
Потом она видит у гаража фигуру мужчины – он пытается заглянуть в мастерскую Джима и в полутьме повернут к ней спиной. Ее первая мысль: «Гарри…» У нее сжимается сердце.
Потом человек оборачивается и смотрит на нее.
Это не Гарри, а Мартин, агент Джима.
– Привет, Мелани, – говорит он.
20Хозяин
Фрэнк Бегби оставил Фрэнсис Флэнаган и двинулся к Йорк-плейс, чтобы заскочить в трамвай. Не успел он войти и сесть, как зазвонила труба из «Теско». Так приятно было услышать голос Мелани, но, как назло, связь почти сразу оборвалась, и он заорал:
– ЕБАНЫЙ В РОТ!
Это привлекло внимание сердитой старухи, поэтому он втянул воздух и скупо ей улыбнулся.
Он принялся разбирать телефон и врубился, что, видимо, не контачит батарея. Вынул ее, засунул устройство в рот и, вцепившись зубами в контакт, потянул. Почувствовал, как откололась эмаль на обратной стороне зуба, но когда отжал контакт, тот немножко выдвинулся, и теперь батарея вроде бы прилегала поплотнее.
Добравшись до хаты Элспет, он решил после ужина уйти к себе и поставил трубу заряжаться. Взял киндл и начал читать «Заводной апельсин». Вскоре его срубило, и он провел самую мирную и спокойную ночь с тех пор, как вернулся в Шотландию.
На следующий день Фрэнк встает спозаранку и моргает в слабом утреннем свете, пробивающемся сквозь тонкие шторы. В комнате холодно: температура за ночь упала. Труба из «Теско» зарядилась и призывно мигает зеленым огоньком. Он хватает ее и звонит Мелани, надеясь, что та еще не ложилась и работает или расслабляется, пока девочки спят. Голос мгновенно сообщает, что для совершения трансатлантического звонка необходимо пополнить телефонный счет.
– Та ебал я твой трансатлантический звонок, пиздюк, – отвечает он невозмутимому механическому голосу. Впрочем, у него хватает кредита, чтобы позвонить Ларри. – Надо твой фургон. Ты ж говорил на похоронах.
Судя по молчанию, Ларри пытается скрыть досаду от того, что его подловили на слове, и теперь жалеет о своей накладной алкогольной щедрости. В конце концов он неохотно выдавливает из себя:
– Не вопрос… подкатывай, – и называет адрес.
Франко забрасывает на плечо спортивную сумку, собираясь потом еще наведаться в боксерский клуб, и направляется на хату к своему дружку в Марчмонте.
Самое большое потрясение – квартира Ларри, просторная и роскошная. По-видимому, в эдинбургском наркобизнесе крутится больше денег, чем Франко предполагал. Ларри с бодуна, но все же недовольно протягивает ключи.
– Ладно… только осторожно с ним… и не ехай по правой стороне, – говорит он с вымученной улыбкой.
Снова оказавшись на колесах, Франко словно вырывается на свободу. Первый порт захода – Лит. Проезжая мимо «Литской академии», он опять вспоминает мучительные дислексические дни, проведенные там. Хезерингтон вскоре махнул на него рукой, если не считать отпускаемых от случая к случаю насмешливо-презрительных замечаний: «Мы не будем просить Фрэнсиса почитать. Ведь у нас всего два урока, а не два дня». Смех отдавался эхом в ушах, а внутри поднималась злость, и он подавлял ее выброс. В памяти всплывает тот случай, когда пришлось отдуваться Марку Рентону.
– Нет, – сказал Рентон.
– Что? Что значит «нет», Рентон?
– Я не буду читать.
– Почему?
– Лень, – сказал он, и в классе послышались сдавленные смешки.
– Ну, тогда я возьму кое-что, чтобы выбить из тебя лень, – повысил голос Хезерингтон и достал из верхнего ящика стола ремень. – Читай отрывок, Рентон, – приказал он.
Марк Рентон уставился в парту.
– Не-а.
– Ладно, тогда выходи сюда!
Рентон встал, вышел вперед, вытянул руки одну над другой и получил четыре удара ремнем. Фрэнк Бегби считал, стиснув зубы. Рентон слегка улыбался, как бы признавая, что ему очень больно, но давая понять, что для него все это комедия и бред. Потом сел на измочаленные кисти.
– Мудозвон, – шепнул Марк так, чтобы слышал только Франко.
Фрэнк Бегби понял, что это был жест солидарности. После этого он полюбил Рентона и ради него сделал бы все, что угодно. Они были не разлей вода. Но потом вконец разосрались. Наркота. Она сломала Рентона, так же как Шона.
В «Теско» на Дьюк-стрит Франко кладет на мобилу аж тридцать фунтов. Продавщица, уже другая, смотрит на него как на придурка. Он сходу набирает Мелани, но американский голос говорит:
– Извините, мы не смогли соединить вас в данный момент. Пожалуйста, попробуйте позвонить позже.
– Та пошел ты нахуй, пиздюк! – снова орет он в трубу, а потом, глядя на продавщицу, умолкает и выполняет дыхательные упражнения. Жизнь может добить до тебя сотней резаных ран, а может и одним маниакальным броском.
Следующий адрес на волне памяти – Гордон-корт. Агнес Дункан встречает его с радостью: как давно они не виделись! Старушка божий одуванчик сожалеет о смерти его сына, но веселеет, когда Фрэнк показывает ей фотку своих девочек. Фотка немного протерлась в бумажнике, но снимки с айфона плавают где-то в городской канализации, так что чем богаты, тем и рады, объясняет он.
– Ой-ой-ой, еще одна плохая новость, – говорит она.
Плохие новости буквально преследуют Росса Фэллона. Пару лет назад смерть парня на вечеринке у него дома вызвала целую вакханалию в таблоидах, подогретую сенсационными разоблачениями корыстолюбивых мальчиков по вызову. Фрэнк Бегби смутно припоминает, что читал об этом.
С тех пор эдинбургский бизнесмен и бывший потенциальный кандидат в члены парламента от консерваторов (что в Шотландии почти равносильно статусу полного лузера) подмочил себе репутацию еще сильнее. Не сказать, что упитанной особе неловко уплетать гурманскую пасту с бокалом белого вина в «Валвоне и Кролле». Инфа Фрэнсис Флэнаган насчет его привычки ходить на бранч оказалась совершенно достоверной.
Фрэнк Бегби размещается за ближайшим столиком и наблюдает, как Фэллон запихивает в себя хавчик. Трудно поверить, какое богатство ароматов и ассортимента царит в этом чудесном заведении, мимо которого он проходил миллион раз, хотя его нога никогда туда не ступала. Почему-то считалось, что оно не для таких, как он. Наверное, тому, кто обычно отоваривается не в «Скотмиде»[11], а в «Валвоне и Кролле», родной город Франко кажется совершенно другим.
Когда подходит официантка, Франко интересуется, можно ли заказать омлет из яичного белка, и она таращится, как будто у него две головы. Тогда он выбирает вегетарианский завтрак из овощей, с которым быстро расправляется, прикрываясь свежим номером «Скотсмена». Грег говорил, что парламент Шотландии выселил эту газету из ее образцово-показательной, специально оборудованной штаб-квартиры в чулан для метел на Орчард-бри. Ясное дело, что у этого доходяжного издания гунявая, вымученная, депрессивная интонация и такое же содержание. Каждая статья либо вялая и сырая, либо отчаянно передержанная, как будто газета тонет в собственной бессмысленности, изредка охватываемая внезапными, паническими приступами осознанности. Франко переходит на спортивные страницы, но достижения эдинбургских клубов старшей лиги тоже не впечатляют. Фэллон долго сидит и читает «Файнэншл таймс». «Этим мудакам нехер делать или чё?» – удивляется Франко, и до него доходит, что он ужасно скучает по своей студии. Он понимает, как отчаянно хочется вернуться к работе.