25Хата
В отличие от фургона, размышляет Франко, квартира в Марчмонте явно не в стиле Ларри. На этот раз он решает как следует рассмотреть просторное, светлое жилище с эркерными окнами: деревянные полы с отшлифованным защитным покрытием и изящная обстановка наводят на мысль, что его старый дружок в проекте оформления интерьера не участвовал.
– Классная хата, – отмечает Франко, разглядывая фотографии в рамках, создающие домашний уют.
Это портреты одного и того же мальчика – от новорожденного до лет семи. У мальчика озорная улыбка Ларри, но без подспудной злобы, которая, как подозревает Франко, видимо, появится с возрастом. А может, не появится. Бросается в глаза, что снимки тщательно отредактированы: из них убраны всякие следы присутствия матери. Отношения закончились хреновато, прикидывает он.
– Угу, норм, – соглашается Ларри, берет игровую приставку и включает большой телик с плоским экраном, к которому она подсоединена.
– Видать, дела классно идут, – говорит Франко.
Ларри поворачивается к нему лицом, минуту смотрит так, будто собирается соврать, но потом решает, что правда все же прикольнее.
– Выиграл в лотерею полтора лимона фунтов, – щерится он, и по его ослепительной улыбке Франко впервые врубается, что Ларри вставил себе зубы. – Думал, ни одной живой пизде не скажу, но кое-кто пронюхал. Я подумал, ты заценишь. Многие такие: «Почему именно ты?» – и начинают за то, куда я типа там должен был их потратить.
В ответ Франко безразлично пожимает плечами:
– Ты получаешь то, что получаешь, а не то, чего заслуживаешь.
– Так и знал, что ты это скажешь. – И Ларри сверкает большими белыми зубами, несуразными при его хлипком, худосочном телосложении. – У меня ж спидок, до смертинки две пердинки, но большую часть я вложил в фонд ради шпингалета. – Он поглядывает на фотки на серванте и на стене.
– Ништяк, – говорит Франко. – С маманей паренька еще видишься?
Ларри тут же поворачивается к нему:
– С этой блядью ебучей? Та она как пронюхала за выигрыш, сразу захотела, чтоб я вернулся. Послал ее к хуям! Сказал, хай не слухает всякую брехню за то, что у меня есть лавэ, или за то, что оно у меня было. Все достанется шпингалету, када подрастет. А сама не увидит нихуя, – зубоскалит он, расплываясь в улыбке. – Сказал, если будет напрягать, то огребет отдачу, сука, по полной. Пояснил, что на примете есть цыпы помоложе. – И он тычет пальцем в систему хранения под теликом, где полно коробок с DVD и на каждом корешке – одинокое женское имя. – Сам снимаю порнушку, – он сияет от счастья, – как этот говнюк Джус Терри!
– Терри у нас выбился в звезды, – говорит Франко, – а это все выглядит как-то стремновато.
– Угу, – соглашается Ларри, но вскоре снова погружается в игру, прерываясь, лишь когда звонит телефон в кармане куртки. Он достает трубу и уходит в кухню. – Привет… Ага…
Франко смотрит на экран телевизора и почти не слышит тихого голоса Ларри. Фрэнк никогда не понимал, в чем прикол всех этих игр. В памяти всплывает отголосок былого беспредела: как он хрястнул чувака мордой в стекло автомата «Астероиды» в пабе на Роуз-стрит. Да, было дело. Фрэнк пытается вспомнить, зачем он это сделал, но ничего путного не приходит в голову. Он берет приставку, когда на экране появляются ЛУЧШИЕ РЕЗУЛЬТАТЫ.
ШФБ – 1338
ЛАРРИ – 685
ФФ – 593
Как Ларри ни тужится, добиваясь рекорда, он далеко позади самого меткого стрелка. ШФБ – это наверняка Шон Фрэнсис Бегби.
Франко встает и подходит к шкафчику под теликом, смотрит на ряд самопальных DVD. Просмотрев имена девушек на корешках, берет коробку с надписью «Фрэнсис», вынимает диск и вставляет в гидравлическую щель проигрывателя. Компьютерная игра сменяется сценой с участием людей.
Снято хреново, с одной точки: два тела общим планом, одним кадром без монтажа – Ларри ебет Фрэнсис Флэнаган. Прокручивая запись на ускоренной перемотке, Франко врубается, что Фрэнсис упоротая. Он догадывается об этом по тому, как Ларри свободно укладывает ее в различные позы, закрепляет на ней бондаж и вставляет ей в рот шариковый кляп, а потом запихивает в нее какие-то приспособы. Фрэнк снова перематывает и ставит запись на паузу: Ларри присел на корточки у Фрэнсис за спиной, и на груди у него видна какая-то сыпь. Все настолько мерзко, что Франко трудно сохранить пофигизм: он поневоле вспоминает собственных дочерей. Какова вероятность, что они станут такими же, как Фрэнсис, – жертвами таких мужиков, как Ларри? Он раздраженно сглатывает желчь, выключает запись, вынимает диск и вставляет его обратно в футляр. Ему-то по барабану, если даже Ларри застанет его за просмотром, но лучше, наверно, чтобы тот не знал.
Ларри возвращается в комнату, мельком отмечая, что Франко стоит возле телика, и оба садятся на кушетку. Ларри снова берет в руки приставку.
– Старуха, – говорит он.
– Как она, ничево? – интересуется Франко, понимая, что Ларри врет.
– Все так же мозги мне выедает, ничё не меняется, – говорит Ларри, снова включаясь в игру. – Ты достань этого пиздюка Антона, Франко, – брякает он, стреляя в наступающего робота. – Сохатого могила исправит. Его-то тебе и надо.
Франко думает не об Антоне, а о своей матери Вэл, точнее, о похоронах, по случаю которых он последний раз приезжал домой. Вэл была добрая женщина, размышляет он, но все ее сыновья и муж были из рода Бегби и превратили ее жизнь в различные варики ада. Когда Элспет позвонила и сообщила о ее смерти, вспоминает Фрэнк, он хотел расплакаться, но так и не смог – это было странное желание произвести впечатление на Мелани, сжимавшую его руку в течение всего телефонного разговора. Порой бывает трудно вписаться в коллектив, рассуждает он, глядя на Ларри.
– Ну, я пошел.
Ларри взглядывает на него, а потом тычет пальцем в DVD:
– Тут вот чиксы, каких я дрючил. Малышка Фрэнсис тож. Если хошь, организую тебе с любой.
– Я женатый, – говорит Франко.
– Раньше тебе это не мешало!
– Раньше я не был женатый.
– Смаря как считать!
– Это было раньше. – Он выходит из квартиры, и вороватая ухмылка Ларри западает ему в душу.
Франко шагает по серым улицам, видит людей, чешущих из офисов домой или в пабы, театры и киношки. Дует пронизывающий ветер, и зловеще сгущаются тучи. Он чувствует, как город изолирует его, отмораживается, и вскоре это нагоняет тоску. Куда податься вечером в Шотландии, если не хочется бухать? Ему неохота признавать, но он уже скучает по теркам с племяшами и Грегом – и даже с Элспет.
Он звонит Мелани с трубы из «Теско» и дозванивается, но попадает на автоответчик. Надо послать эсэмэску или мейл, но для него этот способ коммуникации хуже атомной войны. При его дислексии это и сейчас трудоемкий процесс, связанный с неизбежными обломами. А еще он ощущает неослабное притяжение паба и алкоголя – такого с ним никогда не было в Штатах. К кому обратиться, когда трубы горят?
26Партнер по танцу 4
Танцевальная школа Санта-Барбары находилась в центре, на углу Де-Ла-Вина и Уэст-Кэнон-Пердидо. Джим и Мелани Фрэнсис записались на вводный урок сальсы. К их удивлению, женщина, с которой они встретились, оказалась знакомой. Она была вместе с парой, танцевавшей в клубе в тот знаменательный вечер. Вскоре они оба согласились, что никого сексуальнее Сулы Ромарио в жизни не встречали. У этой атлетической эквадорки с роскошно ниспадавшими темными кудрями был низкий, хрипловатый голос, снимавший с тебя кожу слой за слоем, а взгляд горящих, черных как смоль глаз проникал в самую душу. Сула осмотрела обоих, обойдя их по кругу в маленьком танцевальном зале, после чего, сложив бантиком темно-красные губы, заявила:
– Все хорошо. А теперь потанцуем, – и научила сначала Джима, а затем Мелани основным движениям на счет восемь: левая нога вперед, правая – назад. Потом велела им поупражняться вдвоем.
Джим никогда не танцевал, но движения чем-то напоминали боксерские, и он быстро проникся. Мелани обожала танцевать, и вскоре они уже ускорили темп и плавно закружились на полированном деревянном полу студии – к удовлетворению Сулы Ромарио. Они так лихо освоили правый поворот и перевод по линии, что Сула тут же решила взять их в свой класс.
– Вы хорошо танцуете, – сказала она Мелани, а потом повернулась к Джиму: – А вы… у вас в душе огонь!
– Чё, правда? – улыбнулся Джим.
Вспыхивают лампочки, но Мелани не открывает глаза, пытаясь вернуться в приятный сумбур воспоминаний и грез. У нее не получается: лицо Джима тускнеет от яркого света, проникающего сквозь веки, она просыпается и хлопает глазами, замечая, что, к счастью, пропустила завтрак. На коленях толстяка видны остатки круассана.
Высадившись в терминале 5 аэропорта Хитроу, она направляется в ресторан «Плейн фуд», заказывает яичницу и проверяет телефон. Звонок с санта-барбаровского номера, которого она не знает, и сообщение на автоответчике. Мелани слушает, и у нее леденеет кровь.
– Я бухаю. Возможно даже, у меня проблема. – Голос Гарри пропитан обидой. – Так, может, я хоть сейчас стану тебе интересен, и ты признаешь, что я, блядь, существую? Вот бы мне подфартило! Такие люди, как ты… такие женщины, как ты… вы ни хрена не знаете. Ни хрена!
Мелани чувствует, как вилка дребезжит о тарелку. Ей хочется удалить сообщение, стереть из памяти эту идиотскую ехидную интонацию. Но она этого не делает, а слушает снова, воодушевленная тем, что Гарри себя скомпрометировал. Она звонит Джиму, но в трубке опять ничего, кроме странного гудка, значения которого она не понимает. Садясь на внутренний рейс до Эдинбурга, она лишь смутно представляет себе, где живет Элспет, у которой она была вместе с Джимом несколько лет назад, еще до рождения Грейс.
Когда Мелани приземляется в пункте назначения, с ломотой в шее и спине после всех этих перелетов, ее слегка глючит от джетлага, усталости и странной радости возвращения. Она никогда не планировала поехать работать в Эдинбург – это была годичная программа обмена между шотландской пенитенциарной службой и калифорнийской уголовно-исполнительной системой. Но Мелани прикипела. Да, город такой же холодный и серый, каким она его запомнила, но еще он головокружительно красив. Сидя в такси и слушая подначки таксиста, она вспоминает, за что полюбила эти места: величественные виды, свежий воздух, но самое главное – воинствующая и парадоксально броская непритязательность местных жителей.