Они вошли в землянку, разделенную на две половины. Слева жили летчики и техник звена, справа — механики, мастера и мотористы. В землянке было чисто, уютно — полнейший комфорт. Слева у стенки, отдельно от других, стояла аккуратно заправленная постель. Увидев ее, Анатолий чуть не прослезился: значит, ждали и верили, что он вернется!
В землянку вошли Овечкин и Гончаров.
— Ну, рассказывайте, как вы тут жили?
— Что рассказывать, товарищ командир, — начал Иван с обидой в голосе. Как вы не вернулись с боевого задания, сразу у нас с Васей отобрали самолеты, и до сих пор мы «безлошадные». Комиссар полка и комэск на них летают, а мы бродим как неприкаянные.
— Это непорядок, — сказал Фадеев. — К кому-нибудь обращались?
— Ваня к комиссару ходил, так он его боевой листок заставил выпускать, — доложил Овечкин под общий хохот остальных.
Ну ничего, разберемся, — пообещал Фадеев.
— Эй, гвардейцы третьего звена! Выходите! Начальство построение назначило! — просунув голову в дверь, крикнул старший лейтенант Базаров.
— Как воюется, товарищ старший лейтенант? — спросил его Фадеев.
— Воевать, Фадеев, легче, чем на земле торчать!
Анатолий смотрел на Базарова с удивлением. Ну до чего небрежно одет человек: затасканный, видавший виды реглан, сапоги, правда, хромовые, но на одном — галоша, привязанная ремешком….
— Чего так осматриваешь меня? Ты что, старшиной был? — спросил Базаров.
— Да нет, — ответил Фадеев, а про себя подумал: «Поди разберись, почему ходит замкомэска шут знает на кого похожим!»
Ритуал торжества был кратким. Командир полка зачитал приказ и вручил Фадееву орден боевого Красного Знамени, поздравил его, пожелал увеличивать счет битых самолетов.
Богданов, понимая волнение летчика, сам проколол отверстие и привинтил ему орден. После построения личный состав полка направился в столовую. Торжественный ужин закончился быстро. Анатолий несколько раз незаметно поглядывал на свой блестевший золотом орден. Он не ожидал, что так быстро сможет получить боевую награду. Хотя, конечно, мечтал о ней. Теперь в полку раз, два… пять орденоносцев! Он пятый!
После ужина к Фадееву подошел Глеб Конечный, необычайно тихий, поникший, — это Анатолий почувствовал сразу.
— От души поздравляю с наградой, Толя, — сказал Глеб, обнимая друга.
— Спасибо, как у тебя дела?
— Радостей мало, летаю редко. Стыдно людям в глаза смотреть. Только в воздухе оживаю немного, да и сам боюсь, как бы чего не случилось. Тогда вообще запрячут и опозорят перед людьми.
— Перестань, Глеб, все обойдется.
— Как сказать? Кутейников лютует. Другие ребята при нем сохраняют нейтралитет, хотя без него сочувствуют мне. Один Базаров со свойственной ему прямотой поддерживает без оглядки на начальство. Слушай, я давно хотел тебя спросить, но ты вдруг исчез. Девчата тебе пишут?
Фадеев посмотрел на Конечного, не понимая, к чему он клонит. Ответил спокойно:
— От Нины письмо получил. Почему это тебя интересует?
— Дело в том, что… — Глеб замялся, — …я написал Шуре, что ты не вернулся с боевого задания.
— Ты с ума сошел, Бесконечный?! — набросился на него Фадеев.
— Узнала Вика, что ты не вернулся, и сказала Шуре. Та спросила у меня, я и ответил, как было.
— Ясно, — прервал его лепет Фадеев. — Подсунул ты мне поросеночка.
Он мысленно прикинул, если сегодня же написать письмо Нине, когда она его получит? И хорошо, если Вика не поспешит сообщить Нине печальное известие.
Конечный в это время стоял, опустив голову в ожидании дальнейшего разноса, но Анатолия уже заботило другое.
— Так что ты говорил о Кутейникове? Не дает тебе летать? Почему? Пойдем к комиссару!
— Уже поздно, неудобно, — отбивался Глеб.
— Не хочешь — я один пойду! Где его землянка? — настаивал Фадеев.
— Товарищ батальонный комиссар, почему командир первой эскадрильи капитан Кутейников не выпускает Конечного в воздух? — выпалил Фадеев, войдя в землянку комиссара.
— Он летает, но помалу. Сейчас самолеты беречь надо, поэтому их не каждому летчику доверяют. Твой ведомые тоже сидят.
— Это другое дело. Сейчас я о Конечном говорю. Он мой друг. Мы одного выпуска.
— Вон оно что! Значит, Конечный другу пожаловался?
— Нет, просто поделился своими заботами. Может, он и не прав, но он думает, что ему летать не дают потому, что не доверяют, что был сбит и долго выходил из окружения.
— Твой друг напрасно нервничает. Сомнений в его преданности Родине нет. Передай ему, пусть перестанет хныкать и держится поумней.
— Есть, товарищ комиссар! — Фадеев круто повернулся и направился к выходу.
Подожди, куда побежал? Как ты себя чувствуешь?
— Нормально!
— А тебе в голову не закралась мысль, что и тебя подозревают?
— Вы что, товарищ батальонный комиссар?!
— Вот видишь, значит, ты спишь спокойно, и тебя совесть не мучает. А у Конечного, возможно, что-то и было, что его смущает. Зачем бы ему под старика рядиться? Он же с немцами не контактировал, шел с нашими войсками…
Фадеев пожал плечами.
— Ладно, не переживай, Фадеев, все утрясется. Твой друг покажет себя с лучшей стороны, если возьмется за голову.
Фадеев вышел из землянки. Глеб, ожидавший неподалеку, бросился к нему:
— Ну что?
— Все в порядке. Иди, спи спокойно. Будешь летать, так сказал комиссар.
— Спасибо, Толя! Спасибо! — загремел Глеб. — Тихо ты, труба ржавая! — прикрикнул Фадеев, но часовой уже окликнул их:
— Стой, кто идет?
— Свои — Фадеев и Конечный.
— Проходите.
Анатолий вернулся в землянку, лег на постель, но долго не мог заснуть, мысленно перечитывал письмо Нины.
Утром, выспавшись, он почувствовал себя намного лучше. После завтрака пошел к врачу. Тот внимательно осмотрел его, но летать пока не разрешил: «Состояние здоровья хорошее, дня три отдохни, потом посмотрим».
Располагая в эти дни свободным временем, Фадеев постоянно думал о минувших боях, успехах и неудачах летчиков. Словно чувствуя его желание высказаться, Богданов как-то вечером завел в эскадрилье разговор о наболевшем.
— Тактика у нас еще слаба, — сказал заместитель командира эскадрильи, запас тактических приемов невелик, но и имеющиеся необходимо пересмотреть. И что самое главное, товарищ командир, нам надо отказаться от безынициативных, оборонительных действий. Поднимите сейчас эскадрилью в воздух, и вы убедитесь: многие будут ждать, что предпримет противник. Сколько уже вылетов сделали, и все одно и то же: сначала немцы нас бьют, мы начинаем отбиваться, потом нас разозлят, кое-кого собьют, и только тогда мы с яростью набрасываемся на врага. Нельзя ли на земле готовиться к наступательным воздушным боям, а после взлета со знанием дела первыми нападать на врага? Ведь самолет — наступательное оружие!
— Ты, безусловно, прав, — ответил своему заму Богданов.
— Если прав, давайте готовиться сейчас. Да-да, прямо сейчас. Возьмем бумагу, карандаш и начнем фантазировать, рисовать…
Летчики зашумели, некоторые стали доказывать, что на нашем ЛаГГе не очень-то разгонишься…
— Верно, но я знаю и другое, — не унимался замкомэска, — ЛаГГи можно расставить так, что и немец в капкан попадет. Мы до сих пор гуськом ходим, друг другу под крыло лезем, как птенцы к клуше. Пусть каждый проанализирует свое поведение в бою. Благо дело, что командир у нас с опытом и выводит эскадрилью из-под удара.
— Правильно говоришь, Владимир Иванович. Давайте займемся воздушными боями на земле!
Замкомэска быстро нарисовал несколько самолетов наших и немецких, достал из планшета ножницы и начал вырезать силуэты, очень похожие на настоящие ЛаГГи, «мессеры», «юнкерсы».
Кутейников, проходя мимо, бросил небрежно:
— У вас что — швейная мастерская открылась?
— Учимся, как лучше немцев бить, — ответили ему.
— Этому не на бумаге нужно учиться, а в воздухе, — усмехнулся Кутейников и пошел дальше:
«Война» на бумаге велась в эскадрилье Богданова несколько дней. Вначале летчикам не очень это нравилось. Потом, когда каждый стал вносить свои предложения и они тут же завершались оригинальным решением, у всех появился интерес. К исходу недели в арсенале каждого летчика было более десятка новых тактических приемов. И вот настал день их проверки в воздухе.
Взлетела четверка. Первая пара — Богданов с Овечкиным, вторая — Фадеев с Гончаровым. Вышли в район барражирования. Выдерживали боевой порядок в любом элементе полета, как разработали на земле.
Все шло нормально. Летчики с нетерпением ждали встречи с немецкими истребителями, именно на них хотели проверить свою науку побеждать — как назвал кипу различных схем и расчетов Богданов.
Вылетевший на боевое задание впервые после длительного перерыва, Анатолий немного волновался. Обладая отличным зрением и хорошо умея находить врага, он обследовал каждый сектор воздушного пространства. Противник пока не появлялся.
Истекло время полета, самолеты направились обратно на аэродром. Еже при заходе на посадку Анатолий увидел, что с бреющего полета к Овечкину подбирается пара «мессеров». Что делать? Отбить атаку он не сможет, потому что находится впереди и в стороне от истребителей противника. Выход один прикрыть собой Овечкина. С криком: «Овечкин, сзади „мессеры“»! — Фадеев резко перевел самолет в левый крен. Его машина устремилась к земле наперерез врагу и появилась перед носом ведущего «мессера» прежде, чем враг сумел открыть огонь. Фашист во избежание столкновения круто взмыл вверх, его ведомый отвернул влево. Фадеев прекратил скольжение, мгновенно дал очередь по стервятнику. Самолет врага задымил и со снижением пошел на запад.
Анатолий не стал его преследовать, помня о своем месте в боевом порядке. После приземления пары Богданова он сел вместе с Гончаровым, выбрался из кабины и пошел к командиру эскадрильи. Богданов прервал его рапорт словами благодарности:
— Спасибо, Фадеев, за выручку! Наверное, всем нам еще учиться да учиться надо! Все как будто делали правильно, но об осмотрительности над аэродромом забыли!