Единственный случай показывает, что такой зажигательный материал в совокупности с советскими радиопередачами порождал не только академические дискуссии, но и серьезные споры. Однажды вечером капитан (ВМС) Ассман прибыл со срочной просьбой от заместителя начальника штаба оперативного руководства ОКВ, генерал-майора Детлефсена, приехать на плавбазу торпедных катеров, стоявшую на рейде на якоре; здесь собралось большое число молодых командиров торпедных катеров, возвращающихся из Курляндии. Они вели дискуссию, стоит ли вновь выйти в море и отдать себя в распоряжение Советов в Свинемюнде. Они настолько разочаровались в Западе, что Детлефсену, Ассману и адмиралу Рогге, который также прибыл сюда, пришлось приложить все силы, чтобы разубедить их.
Об этом и подобных инцидентах Дёницу доложил офицер разведывательной службы 16 мая. Наиболее часто использовался следующий аргумент: «Из-за унизительного обращения с нами со стороны западных держав мы должны организованной группой пробиваться на Восток». Выступление Сталина против какого бы то ни было расчленения Германии стало могучим фактором в этой усиливающейся провосточной тенденции. На молодое поколение произвел впечатление явно больший потенциал власти, а также возможности найти более привлекательные карьерные перспективы. В анализе политической ситуации, подготовленном в тот же день, доктор Штеллрехт, работавший в гражданском личном кабинете Дёница, приходит к весьма пессимистическому заключению. Он также придерживается мнения о невозможности возврата к буржуазному образу жизни. «Кроме того, наша молодежь всегда отличалась высокоразвитым национальным сознанием, и в последнее время мы сумели пробудить такие же чувства и в рабочих. Мыслящая национальными категориями молодежь и та часть рабочего класса, которая тоже обладает национальным сознанием, сочтут расчленение рейха нетерпимым; поэтому, чем хуже к ним будут относиться западные державы, тем сильнее будет позыв обратиться к Востоку и тем сильнее его будут придерживаться. Это может совсем легко произойти с рабочим классом, а среди молодой интеллигенции такое может случиться куда вероятнее, чем после Первой мировой войны. Даже тогда ситуация в германских средних школах была достаточно серьезной. Сегодня многие молодые офицеры убеждают себя, что Советская Россия способна предложить им хлеб насущный и будущее в качестве офицеров. В то же время, даже если только в порядке самооправдания, есть доводы для совершения некоторых действий в этом направлении, потому что это дает какую-то надежду на сохранение единства рейха и германского народа. Своим заявлением, что единство германской нации необходимо сохранить, Сталин затронул одну из своих самых опасных тем». Штеллрехт пришел к аналогичным выводам и в отношении позиции немецкого крестьянства.
Такие анализы и доклады требовали от Дёница какой-то реакции. Опасность коммунизма, о которой трубили на всех углах, теперь, похоже, превратилась в осязаемую угрозу. Военный флот все еще с досадой вспоминал мятеж 1918 г. Сейчас он грозил повториться в значительно более крупном масштабе и закончиться революцией, хуже той, что была в 1918–1919 гг. Точно так же беспокоили сообщения, поступавшие из сухопутных войск. После инспекционной поездки в районы городов Ольденбург-ин-Холыитайн и Нойштадтин-Холыитайн полковник Майер-Детринг сообщил о признаках ослабления дисциплины в результате советской радиопропаганды. В докладе о посещении группы армий «X» Блюментрита и района ответственности группы армий «Курляндия» подполковник Мезьер выразил серьезную озабоченность в отношении духа войск. Он доложил о гражданских лицах, начинающих возвращаться в советскую зону оккупации, появлении солдатских советов и распространении советских листовок.
Когда такие доклады стали накапливаться, Дёниц понял, что должен что-то предпринять. Кроме Штуккарта, который, похоже, занял чуть более терпимую позицию в отношении этих провосточных тенденций, большинство членов кабинета твердо придерживались прозападной ориентации, и Дёниц — более всех.
Поэтому Дёниц распорядился подготовить памятные записки с анализом восточной и западной ориентации для Германии. Из них сохранились две статьи, составленные доктором Штеллрехтом (ранее работавшим штабным офицером в канцелярии Розенберга в Берлине), а также памятная записка, возможно составленная в кругах разведслужбы, личная записка от министра экономики и черновик, найденный на письменном столе Шпеера в день его ареста. Бумаги Штеллрехта явно имеют рабочий характер. Сейчас (в 1960-х гг. — Ред.) ни Дёниц, ни Шверин фон Крозиг не помнят Штеллрехта, но эти документы тем не менее нельзя списывать как не имеющие значения. Они демонстрируют потрясающее единство мышления и аргументации и содержат идеи, которые, несомненно, были поданы самими Дёницем и Шверином фон Крозигом. Следует предположить, что Вегенер передал предложения, совместив их с мыслями, высказанными другими работниками канцелярии. По крайней мере, некоторые из этих документов наверняка были прочитаны Дёницем. Их отголоски слышатся в его разговоре с Руксом и Фурдом, а также в правительственном манифесте 20 мая. Наконец, документ, найденный на письменном столе Шпеера, был явным обобщением всех этих разнообразных идей, украшенным парой новых мыслей; он, очевидно, предназначался для Контрольной комиссии союзников, но неясно, был ли Шпеер его автором.
Ввиду отсутствия конкретных планов, разработанных правительством, эти бумаги стоят изучения, потому что проливают свет на преобладающий в то время интеллектуальный и политический климат мнений; кроме того, среди их устаревших идей суждено найти некоторые мысли, все еще имеющие ценность и сегодня. Хоть это и чуть больше, чем политические воздушные замки, но они показывают, какие возможные события могли быть на тот момент.
Меморандум Штеллрехта от 16 мая, озаглавленный «О политическом положении», начинается с общего исторического исследования, во многих отношениях напоминающего исторические извращения в гитлеровском стиле. Любимой иллюстрацией тех дней было сравнение с Тридцатилетней войной 1618–1648 гг.; даже Шпеер воспользовался им в своей речи 16 апреля, говоря о повсеместных разрушениях. Штеллрехт использовал этот пример для того, чтобы показать, что если после Тридцатилетней войны были приемлемы две идеологии, то ситуация мая 1945 г. в этом плане не сильно отличается. «Не может быть никакого вопроса о том, что все будут жить счастливо в соответствии со своими собственными принципами. И идеологически, и материально коммунизм все еще продолжает свое победное движение вперед; в англо-американских странах капитализм, хотя и делающий меньший упор на идеологию, добился огромных материальных успехов. Национал-социалистическая идеология вместе с фашизмом официально сошла со сцены. Сохраняются две другие идеологии».
Результаты выборов во Франции выставлялись как доказательство продолжающихся разногласий между союзниками. Социалистическая партия стала сильнейшей, но коммунисты пришли вторыми. «Американское материальное превосходство сумело освободить Францию, но не сможет помешать ее идеологическому развороту в сторону коммунизма».
Сохраняя верность партийной доктрине, автор далее описывает национал-социализм как единственную идеологию, способную противостоять коммунизму, и задается вопросом, как после исчезновения национал-социализма тенденции, подобные французским, сработают в Германии. И опять выдвигается аргумент, что буржуазный образ жизни более невозможен, потому что предполагает существование собственности, которая была «съедена войной». Более того, западные идеи уже не более привлекательны для немцев, чем коммунистическая доктрина.
«Против этого, однако, в Германии есть миллионы людей, которые говорят себе, что только с помощью западных держав они смогут вернуть утраченный дом, и готовы бороться за это. Но они также готовы сотрудничать с Востоком, если им предложат более терпимые условия жизни».
Из этого анализа ситуации Штеллрехт сделал вывод, что, если западные державы желают сохранить Германию на своей стороне, они будут сумасшедшими, если не дадут возможность немецкому народу выработать свои собственные идеи и возникающие из них институты. До мира еще было ох как далеко — «мы не в конце великой войны, а в ее середине».
Йодль придерживался таких же взглядов — «без всякого сомнения, не может быть вопроса о конце войны до тех пор, пока три великие державы не договорятся между собой».
Правительственная разведывательная служба сообщала, что мысли населения развиваются в этом направлении. Этот непрерывный поток информации и советов не мог не оказать влияния на формирование взглядов Дёница. Не стоит сомневаться, что он рассматривал национал-социализм как идеологию и форму правления, наиболее подходящую немецкому характеру, и в более мягком обличье, вроде «национал-социализма высокого класса», предпочел бы демократии западного типа.
Уже упоминавшийся меморандум, возможно подготовленный в кругах разведывательной службы, можно было бы использовать как предварительный проект некоего правительственного заявления. В нем повторяются многие расхожие темы: «Закон, порядок и восстановление являются фокальными точками, вокруг которых должны вращаться мысли каждого». Однако принимаемые меры, угрозы наказания и объявления по радио оккупационными державами вынуждали людей обращать свои мысли к политическим вопросам. В частности, пропаганда, исходящая из контролируемого Советами радио, создавала впечатление, что жизнь в восточной части страны может быть лучше. «Более всего мы озабочены тем, что замечаем такое развитие ситуации, которое может привести к неожиданным результатам. Если в ближайшем будущем люди начнут делать сравнение между явно безнадежным положением на Западе и теоретической возможностью лучших перспектив жизни в „Восточной зоне“, их мышление может быстро обрести политическую окраску, а это, в свою очередь, может привести к непредсказуемым последствиям». В рукописи на полях этого пассажа стоит замечание: «Слишком слабо. Ситуация уже ухудшилась».