подобающее при литургии место. Вместо высокого витража виднеется низенькое окошко просмоленного алтарного складня и изображение Бога Отца, который держит распятие с Иисусом между колен.
Ужас растекается по груди, неподдающееся описанию чувство, будто он находится в горящей церкви. Горит остроконечная крыша, и внешние стены тоже тронуты языками неторопливо кипящего пламени. Тихое потрескивание предвещает неожиданный грохот, когда разноцветные стекла летят на хоры, а огонь пробивается вперед прямо под потолком, охватывая фризы и небесный свод.
И, только остановившись возле алтарной ограды, он понимает, что это непонятное чувство ужаса имеет свое объяснение: жар прожекторов вкупе с сухим ароматом свежеспиленного дерева не сочетается в его голове с картиной, которую он видит перед собой — старинная каменная церковь.
— Пора начинать крупные планы с Туннель, — бормочет он, закрывая глаза.
Постояв молча в теплой тишине павильона, он чувствует, как по пространству бегут волны, словно здание накреняется куда-то вперед.
Что-то выкатывается из преддверия церкви в проход. Бряцает, словно деревянная чурка, которую волочат за веревочку, словно копыта спотыкаются на каменном полу.
Прожектор разворачивается с чуть слышным скрипом.
Кабели волочатся по скамьям, застревают в цоколе. Высвобождаются резким рывком.
Лошадь фыркает, деревянная скамья трещит под тяжестью тела.
Ингмар открывает глаза и видит, как Свен, стоя за камерой, беседует с Петером. Он следит за настройкой, оборачивается.
— Ну как? — спрашивает он.
Гуннель сидит на церковной скамье, дыша полуоткрытым ртом. Опухшее лицо, живот выпирает под серым пальто, рядом лежит бархатная шляпка с бантиком.
— Да так, — вздыхает она, потирая бедро. — Здесь немного болит, когда хожу слишком быстро.
— Черт, мы вообще успеем сделать крупные планы?
— Ну я ведь не прямо сейчас рожу.
— Ты обещаешь?
Ингмар встает под сводами хоров, оглядывается, чуть улыбнувшись, делает незаметный жест, слегка поднимая руки, и произносит:
— Agnus Dei[35]…
Прихожане встают.
За спинами Макса и Гуннель что-то мелькает — мощная туша овцы, серая шкура.
Ингмар поднимается, глядя на Свена. Чувствует, как дрожит рука, когда он жестикулирует, обращаясь к животному.
— Ну что? Сделать так, чтобы ее было лучше видно? — спрашивает Свен. — Я думал, ты хочешь ее…
— Можно я посмотрю в камеру?
Спотыкаясь о кабели, Ингмар обходит площадку.
Сквозь объектив он видит Макса и Гуннель, стоящих у церковной скамьи, за ними наискосок сидит Ингрид в светло-серой мутоновой шубе.
— Все нормально, — говорит он, возвращаясь к длинному дому. — Месса в первую очередь нужна для того, чтобы познакомить с главными героями. Юнас, например, поможет своей жене встать со скамьи, мыслями он где-то не здесь, как мы уже сказали. А ты, Ингрид, встань чуть погодя. Ведь ты поступаешь так, как они. Ты здесь, скорее, в роли ребенка, которого совершенно не интересует ритуал.
Ларс Уве садится на стул задом наперед, привалившись грудью к спинке.
— Черт, что за ерунда, — говорит он, сдувая с глаз челку. — Глупо начинать с этой дурацкой мессы.
— Он знает, что делает, — возражает Гуннар.
Ингмар грызет ноготь, глядя в сторону.
— Я тут за всем этим понаблюдал, — продолжает Ларс Уве, — и скажу вам, что это полная ерунда, — к концу вы все больше утяжеляете фильм: бах-бах, ба-бах!
— Мы и не собирались снимать комедию, — вздыхает Ингмар.
— Ингмар, скажи, что все будет хорошо, — улыбаясь, просит Гуннар. — Ведь правда?
Тот пожимает плечами и оставляет их. Ходит туда-сюда по каменному полу молельни, пока камера передвигается для съемок причастия.
Гуннар стоит под триумфальной аркой.
— Господь Иисус в ту ночь, в которую предан был, взяв хлеб, благословил, преломил, дал им и сказал: приимите, ядите, сие есть Тело Мое[36].
— Отлично, сцена будет потрясающая, — говорит Ингмар, подходит к Гуннару и продолжает, немного понизив голос: — Ты на верном пути, все хорошо, но мне хотелось бы немного другого, как бы это сказать… немного пафоса. То есть другого пафоса. Дело в том, что для тебя это как бы только работа, возможно, ты стоишь перед прихожанами, а сам думаешь в этом момент совсем о другом, ты простыл, устал и все в таком духе.
— Понимаю, — тихо отвечает Гуннар.
— Пасторы гораздо лучше смотрятся в фильме, — говорит Ингмар, широко улыбаясь. — Правда? В настоящей жизни они никогда не могут быть абсолютно серьезными, не то что актеры. Разве что только мой отец. Это я к тому, что если бы я был пастором, то церемонии богослужения превратились бы в мытье посуды или что-то в этом роде.
— Попытаюсь мысленно находиться не здесь.
— Только не раздувай из себя…
— Понял, — устало перебивает Гуннар и отходит.
Кладет руку на кафедру.
Глядя на него, Ингмар едва сдерживается, чтобы не пойти за ним следом. Он пытается заговорить со Свеном о том, что надо убрать перила с органной галереи для кадров с органистом, а сам смотрит за Гуннаром.
— Ну что, поехали дальше? — спрашивает он.
Вертикальные железные балки на внешних стенах павильона соединяются конструкцией из тонких железных листов. Ингмар заходит за большую кулису, проводит рукой по ржавой перекладине, останавливаясь на стыке, который скреплен стальным тросом.
Он ковыряет пластик между задвижками, трогает клочья желтой стекловаты, торчащей из щелей. Затем закручивает жесткий стальной трос вокруг пальца, затягивая его изо всех сил.
Он знал, что Гуннар именно так и отреагирует, и все же не мог остановиться.
Закрыв глаза, он немного подается вперед.
Перед глазами появляется усталое лицо Гуннара, из губ вырываются все те же слова.
Совсем близко слышится, как кто-то глотает: женщина пьет что-то горячее.
Неожиданно на церковной скамье рядом с Мэртой появляется кормилица, прикрывающая рот носовым платком. Ингмар открывает глаза и хочет шагнуть назад.
Встав со стула, он хлопает в ладоши, так что туалетная бумага, обвязанная вокруг пальца, разматывается, обнажая кровавый узор.
— Да это было просто чертовски круто, — говорит он. — Настоящий пастор, который старается изо всех сил, но каждое мгновенье страдает от сознания того, что он человек.
— Ну, не знаю.
— Гуннар, это было прекрасно, — говорит Ингмар, ущипнув его за руку. — С тобой иначе и не бывает.
Ингмар бежит к группе монтеров и плотников.
— В чем дело? Вы давно должны быть там вместе с лестницами и всяким другим дерьмом. Я думал, все уже готово! От вас всего-то требуется убрать перила, — говорит он.
— Но их же надо открутить изнутри.
— И кто это будет делать?
— Юке.
— Я хочу сегодня успеть снять сцену с органом.
Ингмар входит большими шагами, распахнув стеклянную дверь. Следом за ним, придержав ее, входит Ленн.
— Утром на меня набросился Экелунд. Говорил, что вы совершенно вышли за рамки, бухгалтерия уже скоро задушит…
— Плевать я на них хотел, — перебивает Ингмар. — Я этот фильм не брошу.
— Куда вы? — спрашивает Ленн, смеясь.
Ингмар взволнован, он машет рукой в сторону конторы.
— Ингмар, мы едем в «Оперу». Встреча…
— Разве я назначал эту встречу?
— Да, вы хотели обсудить порядок переезда в Даларну.
— Ах да! Когда они будут грузить монтажный стол?
— Не знаю, но Флудин сказал, что автобус со звукоаппаратурой уже готов.
— А осветительная техника?
— По-моему, Нюквист сам хотел этим заняться.
Встав из-за стола, Ингмар доедает последнюю ложку кефира и идет к двери. Он вытирает рот рукой и выходит из столовой.
— Да какая разница, кто это, — отвечает Макс. — Но он всем говорит, будто ты боишься, что…
— Это Гуннар?
— Гуннар? Нет, — отвечает Макс и быстро уходит.
Ингмар еле сдерживается, чтобы не сбежать по крутому проходу вниз. Трава схвачена инеем, краски выцвели. Белое небо висит над крышей старого павильона немого кино.
— Но ведь я боюсь не больше, чем прежде, правда?
— Он говорит, что теперь ты снимаешь фильмы для критиков.
— Теперь понятно, почему они меня любят.
— Ага, — смеется Макс. — А если серьезно, я рассказал тебе это потому, что народ начал волноваться.
— И ты тоже? Думаешь, я утратил сноровку показывать настоящие фокусы?
— Нет, но…
— Я не могу устраивать показы только для того, чтобы…
— Хотя сейчас для этого самый подходящий момент, — перебивает Макс. — Чтобы все поняли — если ты только захочешь, то сможешь.
Войдя в Пятый павильон, они видят Аллана с чашкой кофе в руке и блюдечком с крошками зеленого марципана.
Гуннар облизывает ложечку, рассматривая стальные балки и арматуру на потолке.
— В честь чего у нас торт?
— У Гуннель родилась дочь, — отвечает Аллан.
— Дочь? Прекрасно, — остановившись, бормочет Ингмар.
Он вдруг понимает, что сияет, словно комплект новых кастрюль на солнце. Словно искрящаяся гора серебряной посуды, подсвечников, подносов, ножей и вилок.
Сидя за режиссерским столиком вместе с Ингрид и Гуннаром, они обсуждают длинную сцену — письмо пастору от учительницы.
— Надо попытаться понять ее, ощутить это отчаяние.
— Ведь она чувствует, что теряет его, — говорит Ингрид.
— И не понимает, что вся эта тягомотина только убивает любые возможности…
Он умолкает, когда Ингрид отводит взгляд.
— Я не имел в виду ничего такого.
— Нет, просто…
— Но все же она немного противна со своей…
Ингрид встает, он смотрит на часы и пытается сменить тему:
— Сделаем это перед камерой, но я хотел бы, чтобы ты говорила с Гуннаром на репетициях. Всегда есть риск потерять чувство роли, камерность отношений, если…
— Да, но…
— Хочу сказать тебе, что играешь ты потрясающе, — поспешно говорит он. — Вы оба великолепны.