Запахнув толстую куртку, Ингмар подпоясывается, и первая снежинка ложится на черно-синюю ель. Стало темнее, он смотрит на облако, которое окутывает съемочную площадку, и легкий снег, кружащийся под порывами ветра.
— Теперь уже не ошибешься, — говорит Ингмар и зовет остальных. — Давайте скорее, снимаем!
Приходит Свен с бутербродом в руке.
— С ума сойти.
— Надо же, как здорово.
— По местам!
— Уберите машины.
Ингрид смеется, Берта поправляет ее одежду и волосы.
— Уберите машины.
— А вот и кровь! — напевает Бёрье, бегая рядом с К. А. с лиловой пятилитровой бутылью в обнимку.
Ингмар поднимается на пристань и, стоя рядом со Свеном, смотрит на снежинки, кружащиеся над разворотом, на блестящие крыши машин и труп под деревом.
— Именно то, что нам нужно.
— Ага, — спокойно отвечает Ингмар.
Машина останавливается возле волнистой поверхности запруды. Пастор быстро обходит черный автомобиль с крыльями в глиняных брызгах.
Сразу же за опорой моста над запрудой, в нескольких шагах от мертвого тела, ждут двое мужчин.
От ветра снег взвихряется над землей.
Последнюю часть пути пастор проходит еще медленнее.
Другие эпизоды отсняты, Гуннар уселся в машину рядом с Ингрид, Ингмар хлопает в ладоши.
Едва они начинают спорить о резервных кадрах, как снегопад прекращается.
Небо опустело и выросло над землей в своем обновленном одиночестве.
Потихоньку проясняется, а когда Ингмар спускается к Гуннару, солнце прорывается сверху, освещая белую поверхность цепочки озер.
— Хорошо получилось, — говорит Ингмар.
— Спасибо, — благодарит Гуннар.
Они стоят и смотрят на разворот в следах от колес и тающие снежинки.
— Постараемся отснять фильм до конца? — спрашивает Гуннар.
— Наверное.
— Тогда сегодня надо успеть снять эпизоды в церкви Скаттунге.
— Было бы здорово.
— Значит, у нас нет времени стоять здесь с кислыми физиономиями.
— Это точно.
Улыбнувшись друг другу, они идут к остальным.
12
Ингмар встает на правое колено. Тянет заледенелый шнурок на ботинке, пытается развязать запутавшийся узел.
Кэби заходит в сумрачный коридор.
Она молча приближается к нему, чуть пошатнувшись, когда он обнимает ее за ноги.
Ингмар прижимает свое прохладное лицо к ее лону и животу.
— Оказалось, я все-таки могу забеременеть, — шепчет она, гладя его по голове и рассеянно перебирая пальцами волосы у самых корней.
Сквозь толщу черепа до барабанных перепонок доносится этот звук, словно шуршание песка.
И где-то далеко-далеко виолончель вторит исчезающему фортепьяно. Нежная мазурка звучит из радио или граммофона. Лениво, будто растекается по сахарному сиропу, диминуэндо.
Так они и стоят, одни в целом мире.
Он слышит ее дыхание.
— Что ты говоришь? — тихонько спрашивает она.
— Потрясающе, — отвечает он.
Кэби расплывается в улыбке:
— Правда?
Ингмар встает.
— Ты к этому готов?
Свет, льющийся из гостиной, освещает ее лицо, повернутое в три четверти. Глядя в зеркало, он видит, как она краснеет.
— Ты рад?
Он кивает.
— А ты?
— Я так рада, что… — Она аккуратно вытирает глаза. — Так рада, что мне даже стыдно. Думаю о Линде и стыжусь, что…
Слова застревают в горле, и она уходит из коридора, прикрыв рот рукой.
В стеклянной банке с закручивающейся крышкой виднеются сценические подмостки из цветного картона с задним планом, разукрашенным под лес, и поднятым занавесом.
Ингмар нервно дергается назад, придвигаясь к спинке малюсенького дивана.
Дверь гардероба открывается, и выходит Кэби в белой нижней юбке и бежевом бюстгальтере.
— Ты успел вчера заглянуть к отцу?
— Нет, понимаешь… то есть успел. Ты же знаешь, я не люблю больницы, — говорит он и поджимает губы. — Не люблю больных. Просто не переношу, когда они лежат и смотрят на тебя. В своих пижамах. С капельницами и пластырями…
— Да, веселого мало.
Он рыгает с удрученным видом и, помахав рукою у рта, подпрыгивает на диване.
Телефон приглушенно звонит, словно из-под одеяла.
Встав, Ингмар тянется, чтобы поставить банку на полку, но промахивается. Банка падает на спинку дивана, а затем разбивается об пол.
Дребезг стекла похож на сухой треск ветки, сломанной об колено. Осколки раскиданы по ковру.
Звонит телефон, Ингмар пробирается по блестящей стеклянной россыпи, идет в свой кабинет и снимает трубку.
Он сидит за столом, глядя на сад в темном окне, на снежные ветви, и рассказывает матери, что в четверг познакомился с Гретой Гарбо. Описывает ее спокойный, надтреснутый голос. Лжет про ее любопытный взгляд, якобы немного напоминающий взгляд матери.
Но мать не перебивает его со смехом.
Наступает молчание.
На линии что-то шумит.
Ветка бьется о жестяной подоконник снаружи.
— Что-то случилось?
— Отцу стало хуже.
Потянувшись за пакетом с крекерами, Ингмар опрокидывает пустую бутылку из-под минералки.
— Хуже? Что значит хуже? — спрашивает он и прибавляет, понизив голос: — Ведь операция прошла удачно. Какого черта ему вдруг может стать хуже?
Дрожащей рукой он отламывает кусочек крекера и кладет в рот.
— Они говорили о каких-то осложнениях, я не знаю, я…
— Что еще за осложнения? Они не сказали? Неужели нельзя было спросить поподробнее? Мы же должны знать, как обстоят дела. Понимаешь, а вдруг ему действительно плохо. Совсем плохо.
— Ингмар, они лишь сказали, что ему стало хуже.
— Ну так позвони и спроси, что они имели в виду.
— Я только что…
— Так позвони еще раз! — кричит он, бросая трубку.
Кэби стучит в дверь и заходит в комнату. Останавливается у него за спиной, отражаясь в окне. Темный силуэт, заполненный еловыми лапами и окруженный желтым светом.
— Я догадалась, что звонила твоя мать, — спокойно произносит она.
Снегопад за окном становится гуще, снежные комья грузно падают вниз.
— Она была в больнице?
Ингмар кивает.
— Ну как он?
— Он поправится, — тихо отвечает Ингмар.
— Но Карин хочет, чтобы ты его навестил? Просит, чтобы…
— Нет.
— Тогда в чем дело?
— Ни в чем, — отвечает он и встает. — А может, я сам не знаю. Я снимаю фильм о тех, кто страдает и умирает.
— Что случилось? — спрашивает она громко.
— Ничего, просто отцу стало хуже.
— Это сказали врачи?
— Да.
— Тогда тебе надо съездить в больницу.
Звонит телефон, лицо Ингмара напрягается, губы бледнеют.
— Это мать, — тихо говорит он.
В полосе света, льющейся из кухонного окна, он видит сороку, с трудом пробирающуюся к черно-зеленому кругу вокруг вишневого деревца. Сорока стучит клювом по земле.
Раздается второй звонок.
— Ты ведь знаешь, что необязательно снимать трубку.
— Я должен только… Вот черт.
— Что такое?
— Наступил на…
— На осколок?
— Не знаю…
Сняв трубку, он прижимает ее к уху и говорит «але».
— Я разговаривала с доктором, — сообщает мать. — Отец подхватил какую-то новую инфекцию, у него высокая температура. Это единственное, что он мне сказал.
— Что значит высокая температура?
— Ты мог бы сам поехать и…
— Я сейчас монтирую фильм.
Кэби снимает с него носок, включает настольную лампу и поднимает его ногу.
— Я сижу у отца каждый день, — говорит мать. — Иногда даже сплю в кресле, а у тебя нет времени, чтобы приехать один-единственный раз.
Кэби пристально рассматривает ногу, слегка нажимает на подошву. Когда она поворачивает лампу, на ее пальцах виднеются капли крови.
— Нет причин беспокоить отца только из-за того, что я волнуюсь.
Кэби осторожно ковыряет ранку ногтем.
— Не надо рассказывать мне о том, что ты волнуешься, — жестко говорит мать. — Если б ты хоть чуть-чуть за него переживал, то был бы уже там.
Кэби встает и кладет что-то на стол перед ним.
— От этого он быстрее не выздоровеет, — отвечает Ингмар, внезапно чувствуя, как дыхание прерывается спазмами.
— Разве можно быть таким черствым?
Ингмар берет в руки маленький осколок стекла и, пытаясь удержать равновесие, опирается о стену, а потом слышит, как его собственный голос шепчет:
— Не говори так.
— Почему я должна…
— Он только разочаруется, когда увидит, что пришел я.
Розовый осколок похож на карманное зеркальце с острой ручкой.
— Это просто смешно. Он тебя совершенно не волнует. Скажи уж честно. Единственное, что тебе…
Кэби отбирает у Ингмара телефон и вешает трубку. Тот стоит, глядя перед собой невидящими глазами.
Она остановилась в изножье кровати с лупой в руке, тень падает на ковер.
— Подумай о чем-нибудь другом, — говорит она. Ингмар сидит, опустив голову, зажав сцепленные ладони между коленями.
— Он не может умереть от какой-то температуры.
— Врачи говорят, что есть такой риск?
— Не знаю, не знаю я ничего.
— Мы могли бы съездить туда вместе, просто чтобы…
— Кэби, — перебивает он, — не думаю, что я в силах поехать к нему.
Она кладет лупу на прикроватный столик.
— Спасибо, — добавляет он.
— Положи в нижний ящик.
Ингмар подносит лупу к осколку. Под определенным углом он и вправду напоминает карманное зеркальце или даже саму лупу, а при помощи воображения на месте зеркальца или линзы можно увидеть гравюру.
Кажется, на ней изображены два маленьких человечка в виде черточек. У одного из них нет рук.
У того, что побольше, ручка выступает из сморщенной головы.
— Если ты хочешь что-то сказать ему, надо спешить, — тихо говорит Кэби.
— Что?
Лупа дрожит у него в руке.
— Чего ты добиваешься, Ингмар?
Второй человечек-черточка запрокинул назад голову.
Кажется, он смеется, покраснев от запекшейся крови.
Но тотчас голос человечка становится совершенно серьезным, он объясняет, что у него все иначе, чем у других, он никогда не мог поговорить со своим отцом.