— Внешторговцы обещали в феврале доставить новую камеру и оборудование для монтажа, — министр сделала глоток чая, снова строго на меня посмотрела и продолжила: — На большее пока не рассчитывай. Оборудование по звуку дорогое и его закупать не будут. Нужен твой новый проект, уже с него пойдут другие закупки.
Крохоборы хреновы. Зачем мелочиться из-за пары тысяч долларов или марок? Но на безрыбье и рак рыба.
— Камера должна использоваться исключительно оператором Акмурзиным. Это моя принципиальная позиция. Что касается монтажа, то пусть Бритиков сам решает. Но в очередь я становиться не собираюсь, и для моих проектов оборудование должно предоставляться по первому запросу.
— Не много ли на себя берешь?
— Кто-то из советских деятелей культуры зарабатывает для страны валюту на регулярной основе? — отвечаю вопросом на вопрос. — А я планирую делать это дальше. Но следующей вопрос по оборудованию и использованию моих денег буду обговаривать напрямую с Внешторгом или с тем, кто принимает решение. Мне деньги нужны не для личных благ, а на дело. Откажутся — переживу.
— Не слишком ли много на себя берешь? — снова усмехнулась министр.
Раз советская номенклатура ведет себя подобным образом, фактически обворовав человека, то и я не собираюсь церемониться. Они же не просто так вцепились в валюту, да и Фурцева наверняка тему продумала.
— У меня есть несколько интересных идей, в том числе для полиграфической продукции. Думаю, что при правильном подходе государство может на этом заработать. Я не тяну одеяло в свою сторону, а пытаюсь договориться. И хочу, чтобы люди держали свое слово. Все эти лозунги, что стране необходима валюта и прочее, не моя проблема. Если вам необходимы доллары, то начинайте их зарабатывать, оставив словоблудие в сторонке. Не умеете — освободите уютные кабинеты другим товарищам, кто сможет выполнять поставленную задачу. Оборудование мне нужно для съемки качественного кино, а не какой-то блажи. Работать буду только на таких условиях. С нашим итальянцем или с кем-то другим, это вопрос вторичный. Только обманывать себя я более не позволю.
Лицо Фурцевой не изменилось, но судя по глазам, она была жутко зла. Пришел, понимаешь, какой-то щегол и начинает ей условия выдвигать. А ведь он должен по первому приказу бежать и выполнять поставленную задачу, радостно ожидая какой-нибудь премии и медальки. Я же привык работать в ином формате и менять его не собираюсь. Наконец министр нарушила молчание:
— Тяжело с тобой, Алексей. Понимаешь, что завтра ты можешь начать крутить гайки на каком-нибудь заводе? И никакие хорошие отношения с белорусскими товарищами тебя не спасут?
— На завод я не пойду. У нас вроде нет принудительного труда. Я могу писать и рисовать, чем спокойно займусь. Не будете печатать — значит, подумаю о другой профессии. Только бегать как собачонка, подбирая объедки, я не стану.
На этот раз молчание длилось еще больше.
— Хорошо, — вдруг улыбнулась Фурцева. — Предлагай свои варианты, а я донесу их до Внешторга. Далее сам будешь с ними договариваться. И показывай, чего принес.
Я еще не успел переварить, что фактически одержал победу. Передаю министру новые эскизы Самсона, а сам чувствую, что не готов сосредоточиться. Понимаю — этот раунд выигран. Другой вопрос, что общая победа останется за моими противниками, здесь у меня нет никаких иллюзий. Но пока надо продвигать новые плакаты.
— Неплохо, — резюмирует Екатерина Алексеевна, улыбнувшись. — Выдерживаете свой стиль и добавили много остросоциального. Только вот про женщин не перебор?
Мы с Серегой затронули некоторые вещи насчет дамочек, озабоченных финансовой составляющей. Зоя хорошо так меня завела, что я подкинул Самсону идею про подобных алчных девушек. На плакатах все было более целомудренно, но мотив понятен. Также мы хорошо прошлись по несунам, назвав их откровенными ворами и предателями. Странное вообще явление, которое уже цвело в Союзе махровым цветом. Воровали же не только гайки, но и стройматериалы с продовольствием. В общем, махинаторы резвились на славу. Власти делали вид, что это почти нормально, критикуя ворье в «Крокодиле». Я считаю, что несунов надо сажать и перестать делать попытки их перевоспитывать. Но гуманная советская власть считает иначе. А этих воришек фактически не наказывают, разбирая дела в товарищеских судах. Просто какой-то сюр.
Фурцевой плакаты явно понравились, она еще несколько раз их пересмотрела. И вообще, она как-то сразу подобрела. Это навело меня на мысль, что победы над системой не было. Просто если бы я дал слабину, то пахал на некоторых товарищей бесплатно.
— Что во второй папке? — спрашивает министр, все еще разглядывая плакаты.
— Мои мысли по некоторым вещам нашей культуры. Про всяких неформалов, запрещаемых писателей и художников.
— Зачем тебе это? — от былого благодушия Екатерины Алексеевны не осталось и следа.
— Мне кажется, что государство совершает огромную ошибку. Народ все равно читает запрещенную литературу, в квартирах устраиваются выставки и даже концерты. Какой смысл загонять все это в подполье? Ведь на этом можно заработать неплохие деньги, грамотно возглавив сам процесс.
— Алексей, ты меня иногда пугаешь своей меркантильностью. Не знаю, откуда это взялось у подмосковного мальчишки, но для советского человека такой подход ненормален. Ты пытаешься все перевести в финансовую плоскость. Но продолжай про неформалов, как ты их обозвал.
Собираюсь с мыслями. Уж очень специфический вопрос я поднял. Но мне действительно хочется помочь своей стране избежать детских ошибок, на которых ее ловила иностранная разведка. Когда я читал про ситуацию с некоторыми товарищами, которым запрещали работать или выдавливали за рубеж, то диву давался. Складывалось впечатление, что всем процессом руководил какой-то вредитель, предатель и идиот в одном лице.
— Начну с художников. По их собственным словам, картины покупают иностранцы и в разных городах Европы устраиваются выставки. Как можно допустить подобное? Пусть это авангардисты или прочие кубисты, но картины имеют хороший спрос. При этом государство бьется за каждый цент, — я чуть не сказал «давится». — А сотни тысяч или миллионы в валюте уходят непонятно куда. Если сейчас советская школа авангардизма в моде и имеет большой спрос в Европе, то его нужно продавать. Тот же Зверев очень интересно пишет, хотя я не любитель подобного стиля. Таких непризнанных талантов в стране немало. У этой ситуации есть и обратная сторона. Заодно проверим — это действительно оценка творчества наших людей западным зрителем или специально провоцируемая ситуация. Мол, проклятые коммунисты гнобят очередного «гения». И гений сразу поймет, что он из себя представляет в плане творчества. Мне кажется, что больше половины этих товарищей бездари и даром никому не нужны. Но из-за жесткой реакции властей и запретов из них искусственно лепят героев.
Выдыхаю и откидываюсь на спинку стула. Делаю глоток уже остывшего чая и смотрю на Фурцеву. Та сидит с непроницаемым лицом. Ведь я сейчас хорошенько критикую и ее епархию. Но надо продолжать.
— Почему не организовать для этих неформалов свою студию или мастерскую, пусть хоть кружок. Заодно всерьез взяться за продажу их работ. Обратите внимание на Оскара Рабина. Как художник он весьма спорен, но это готовый импресарио. Вот пусть и продает работы своих коллег иностранцам, если у него это получается. То же самое касается поэтов из недавно запрещенного СМОГа и прочих оригиналов. Народ тянется к их творчеству, и нецелесообразно запрещать таких популярных деятелей. Наоборот, надо печатать их стихи, в той же «Литгазете». Пусть массовый читатель ознакомится с Губановым и решит для себя, является ли тот новым Есениным. Я считаю, что ему до Сергея Александровича, как до Луны. Вот и наш народ должен сам в этом убедиться. Как вариант — дать всем площадку в Политехе, если не решитесь на издание стихов.
— Может, еще Солженицына напечатать? — опять усмехнулась министр.
— Именно так, — этим меня точно не смутить. — Не просто напечатать, а устроить полемику в обществе, в том числе с участием реально пострадавших людей. Мы же развенчали культ личности и вынесли Сталина из мавзолея.
В 1956 году были реабилитированы тысячи казненных и сотни тысяч выживших. Так чего это замалчивать? Никто же не заставляет виновных каяться или оправдываться. Это определенный этап нашей истории, не самый позорный, кстати. Если враг по фамилии Солженицын хочет об этом написать, так флаг ему в руки. И пусть Варлаам Шаламов или подобный ему товарищ напишет правдивую рецензию на лживые писульки человека, далекого от реалий ГУЛАГа. Тогда не будет более такого ажиотажа вокруг этого графомана и афериста. Только придется самого Шаламова напечатать и еще много кого. Здесь могут возникнуть проблемы. Солженицын просто паяц, а вот реально отсидевшие люди могут сильно повлиять на сознание людей.
Фурцева вздохнула, встала и начала медленно ходить по кабинету. Наконец она пришла к какому-то знаменателю и села напротив.
— Ты не представляешь, сколько раз я пожалела, что связалась с тобой. Куда ты лезешь?
— Запретами вы ничего не добьетесь, — продолжаю гнуть свою линию. — Я же не предлагаю разрешить тиражировать фашизм, что-то человеконенавистническое, порнографию или какие-то извращения. Но человек должен иметь право писать про историю своей страны, декларировать странные стихи и даже рисовать идиотские картины. Когда он поймет, что неинтересен широкой публике, то просто канет в Лету. И самое главное — спадет искусственно созданный ажиотаж. Не удивлюсь, что он сознательно подогревается с Запада. Мы выбьем у них мощный рычаг влияния на нашу молодежь. Запретный плод всегда сладок, этим и пользуются буржуи. Так давайте разрешим неформалам творить, печататься и выставлять свои картины. А разного рода шероховатости должны регулироваться Уголовным кодексом. Если в стране запрещена порнография, то распространитель этого непотребства должен ответить по закону. Но подходить ко всему с точки зрения нынешнего поветрия, запрещая все непонятное — крайне опрометчиво. Мы можем создать целое поколение равнодушных людей, держащих фигу в кармане. Ведь люди понимают, что им искусственно не дают возможность узнать правду. Вопрос это глобальный, я вам набросал общие тезисы только про литераторов и художников. Мое предложение — возглавить процесс, но аккуратно, и зарабатывать на этом деньги для страны. Заодно снять напряжение в некоторой части общества, которое в будущем выльется в более сложные проблемы.