Толпа моментально расступилась, образовав маленький пятачок, чтобы лучше видеть и не мешать. Клара вздрагивала, из глаз текла тушь на порозовевшие от шлепков щеки. «На побегушках» схватил ее за волосы, нагнул и потащил к своим, подпихивая в зад коленом.
Толпа расступалась, образуя коридор. Держать за волосы и тащить к своим послушную тушу чернявому было особенно приятно.
Далеко не утащил. Брат и кореш протиснулись внутрь круга, подмяв под себя нескольких зевак. Навстречу им вышли друзья чернявого. Пятеро против двух.
Брат и кореш были дебилами и с арифметикой не в ладах. Они могли драться с сотней. Им все равно. Логически мыслить они не умели. Логически мыслить – это фантазировать на тему, что было бы, если бы да кабы. У парней фантазии не было, они вели интерактивный образ жизни: ты – мне, я – тебе, без внутренних монологов, самокопаний, взвешиваний всех за и против. Брат и кореш увидели, что Кларе плохо, и этого было достаточно. Они двинулись, не напрягая лиц.
Чернявый с золотым клыком был самым умным, поэтому он заговорил. Я испугался, что он наболтает лишнего, но пришел диджей и выключил весь звук, кроме одного, исходящего из колонок.
Это было немое кино, под аккомпанемент басов, бензопилы и автоматных очередей. Без слов люди выглядели агрессивно. Завязалась драка. Чернявые полезли первыми, потому что их было больше, но дебильные брат и кореш были крупнее. Свалка напоминала советский мультфильм «Маугли», эпизод битвы с бандерлогами. Шустрые небритые ребята не могли справиться с неповоротливыми медведями гризли, а медведи не могли стряхнуть с себя бандерлогов. Я вновь, как раньше, ощутил божественный инь-ян и порадовался тому, как все устроилось.
Пока я любовался инь-яном, малолетка куда-то пропал. Я тоже решил исчезнуть, то есть спрятаться неподалеку. Вышел на улицу и направился в кафе напротив, где пили кофе те, кому не хватило денег на ресторан.
Вскоре к «Капоне» подкатили менты на «бобике». Они вывели из клуба трепыхающихся людей и уложили мордой на асфальт. Чернявых и дебилов среди лежащих не было.
Странно, подумал я, наверное, ушли через черный ход. К черному ходу я не пошел, хоть и было интересно глянуть. Принесли кофе и четыре эклера, а я не хотел их с кем-то делить.
Вечер удался на славу. Созерцать ментов и лежащих на асфальте людей было приятно. В их жизнях прибавилось немного перца, а все потому, что мне нечем было заплатить за ужин.
Я еще посидел немного, надеясь с кем-то познакомиться, с какой-нибудь девушкой. Для полноты вечера не хватало только секса, но не это меня беспокоило, а какой-то зуд, будто кто-то на меня смотрит. Я оглянулся, никого не было. Никого, кто бы на меня смотрел. Я уже привык, что за такими ощущениями что-то кроется, и, чтобы не испытывать судьбу, вышел на мокрую улицу.
Дождя не помню, но было влажно, как после дождя. Мимо проезжали мокрые машины. Остановил одну с шашечками такси. Куда ехать? Этот вопрос был таким, что я не знал, как на него ответить.
– Едьте пока прямо, – сказал я.
– А что прямо?
– Просто едьте. Потом скажу.
Домой не хотелось. В офис? Там до сих пор не убрано говно и дверь нараспашку. Чтобы не кататься и не тратить деньги, я попросил высадить на набережной. Потом поймаю другое такси, когда узнаю, куда дальше.
На набережной ветер дул с реки. На том берегу огни домов. Типовые панельные многоэтажки. Левый берег унылый и скучный. На правом веселей. Здесь холмы, все старое и давно обжитое, а тот берег – сплошная равнина. Равнина? Как я раньше не догадался? Вот куда надо ехать. Левый берег, без холмов, спальные районы. Спальные – это значит, можно расслабиться. Прямые и четкие линии, все новое, простое. Я снова поверил в табу. На мосту словил такси.
– Куда?
– Прямо.
Пришло время наведаться в котловую хату. Она прямо по продолу.
«Если для спасения существ нужно принять облик узника, то босацу предстанет перед ними в этом облике и будет проповедовать им дхарму».
Я захотел узнать о Пантусе. Оказалось, Конан знает о тюрьме больше, чем я. Сидел он меньше, а знал больше. Пока я был неизвестно где, он жил тюрьмой, интересовался тюрьмой. Он был типичным зэком, у которого в жизни ярче тюрьмы ничего не было, а то, что было до тюрьмы, называлось пьяным угаром или, как говорят в Америке, трипом.
– Он вор? – спросил я.
– Кто?
– Пантус.
– Нет, не вор.
– А кто?
– Почти как вор в законе, положенец.
– Ты его видел?
– Да, на продоле, когда шмонали, помнишь? Нас тогда выгнали, и я стоял напротив ихней кормушки.
– Да. Помню такое.
– Она была открыта. Я заглянул туда, а там Пантус. Возле решки курил.
– С чего ты взял, что это был Пантус?
– Так сразу видно. Нара смотрящего. Он немного толстый. Я сразу понял, что это он. Другие не канали под его образ.
– Какой образ?
– Смотрящего. Другие и рядом не всплывали. Сразу видно, что он смотряга. Если ты понял, о чем я.
Я понял, о чем он.
– И как он выглядел?
– Плотный такой, здоровый. Толстый, короче.
– Я слышал, он наркоман.
– Ну и что? – Конан знал больше, чем я. – Видел, какие туда баулы заходят? Почти каждый день. При том, что передачи разрешены раз в месяц. Колбасы-балабасы, возле решки там нормально хмыря висит. Вся трибуна и пищеблок завалены свертками. Хрен проссышь, что там.
– Ясно, не сечка.
– И не сало. Не только сало, а если сало, то адидасовское. Так что он нормально питается. Я и раньше знал, что он здоровый, но это все знают.
– Здоровый – типа, мышцы?
– Да нет. Кабан. Жирдос откормленный.
– За что он вообще?
– Заказуха. Ему пэже светит. Уже пять лет катается.
– Мокрушник, что ли?
– Да не. Чисто заказы принимал. У них там целая контора была, по мокрому делу. Думаю, он и сейчас на связи. Он здесь, они там. С того и греется.
– И как он вообще? По делюге?
– Хрен его знает. Может, распетляет. Бабла уже немерено вкинуто, а пока ему и так неплохо. Хули? Все есть. Хмырь, курить-варить, наркотики.
– Да. Неплохо устроился.
– Ну, так… Понятно. Он же смотряга.
– Смотряга. И что он решает, этот смотряга?
– Да все.
– Ну, пусть порешает тогда, чтобы шмонов не было.
– Оно ему на хуй не надо.
– Вот именно. Зажрался он, короче. Как считаешь?
– Ну,… в принципе, да.
– Как туда попасть, в котловую?
– Ну, – Конан напряг ум, – надо с мусорами базарить.
– Это сложно? – спросил я.
– Это легко. – Конан улыбнулся.
Ветер гулял по району. Подворотен не было. Все одинаковое из-за одинаковых домов. Я был как мышь. Заблудился. Искал не выход, а где погреться и что поесть.
Ресторанный салатик выветрился. Прямые и четкие линии внушали печаль. Бесприютные и пустые окна. Они теплятся, но заглядывать в них неохота. Завидовать тем, кто там живет, тоже не хочется. Стучать и просить погреться – дурацкая затея. Откуда-то я это знал, как знал все, о чем знал.
Спальный район. Они не хотят, чтобы их тревожили. Здесь не живут, а спят. Вся жизнь на правом берегу, в Центре. А на левом спят. На этом районе ничего нет, поэтому такое скудное описание. Мне здесь не нравилось, захотел назад. Подумал, что успею спрятаться здесь, когда припрет, а пока можно и там побыть. Огни домов заманчиво мелькали, деревья, площади, проспекты и разнообразные дома.
Бродил допоздна. Машин не было. Поймал одинокого частника.
– Домой.
Он не понял. Я назвал адрес.
«Ладно, – успокаивал себя, – буду знать на будущее, что в черте города есть такое место, где нет холмов. Потом сюда вернусь, если что».
Подъезжая к дому, увидел стадион. Когда-то я там бегал, а недавно был матч и толпы фанатов обоссали все окрестные подъезды. Я забыл, что давно живу на четвертом холме. На том, где стадион.
Котловая хата находилась в самом конце продола. Как бывший дорожник я это знал. Это все знали, но я знал чуточку точнее остальных. Я знал, как построиться с котловой, чтобы малява дошла быстро и без потерь, минуя лишние руки.
Хата приближалась, или я приближался к хате и чувствовал, будто меня кто-то ведет. В голове родился стишок. Его размер совпадал с расстоянием от моей хаты до котловой.
«Забудь добрые силы – их больше нет, а ведет тебя продольный за две пачки сигарет».
Коцнулась брама, как лязгнули железные засовы на цистерне с тухлой водой, и вот я на пороге. Передо мной тормоза – решетчатая дверь. Она тоже должна коцнуть, чтобы я вошел. Сквозь решетки тормозов просматривается хата.
Пантус – почти такой же, как рассказывал Конан. Толстый, лет тридцати, гладкий, без рельефов, но крепкий, накачан твердым жиром. Такой может быть сильным от природы, а не от спорта. Я вошел.
Брама коцнула наоборот. Мерзкий лязг ржавых деталей, покрытых облупившейся зеленкой. Я остался один на один с тем, что будет, а за спиной был выход или вход, смотря с какой стороны смотреть.
Пантус сидел на наре. Он был выше меня. Это заметно. Как любой невысокий, вынужденный делить пространство с высокими, я научился определять истинный рост каждого, как бы кого ни скрутило, сидя или лежа. Это интуитивно, как отличить мужчину от женщины, если они далеко или в виде неясных пятен.
Я заметил, что чай подварен и стоит на трибуне. Большой дымящийся литряк. Их курсонули заранее, что я заеду, и они подготовились, а могли не готовиться и заварить чай по прибытии. Типа, нежданчиком заехал, не ждали и чай не готов. Но чай был готов, черный, густой и грузинский, вовсю дымил, как вареный деготь, и распространял аромат дубильных смол, а значит, они испытывали ко мне хоть каплю уважения. Это приятно, но это может быть ловушкой.
Здесь же, на трибуне, были конфеты. Не какие-то «стеклышки», а ценные, настоящие шоколадные конфеты, сваленные горкой. Из горки выглядывало несколько «трюфелей», завернутых в фольгу, и поломанная на осколки плитка шоколада. Все это запасы, которые для простого чаепития не годятся. Хранят на особый случай.