И все же с уходом Линдона Джонсона из Белого дома исчез и его душ. Едва взглянув на хитроумное сооружение, Ричард Никсон сказал: «Уберите это отсюда».
Несмотря на его необычные запросы, сотрудники были безраздельно преданы Линдону Джонсону. Личный секретарь Бесс Абелл, любовно называющая Джонсона «большой босс», брала на себя часть нелегкой президентской ноши. Когда Абелл родила первого сына, Джонсон позвонил ей в больницу и поинтересовался, как она назвала мальчика. Услышав ответ «Дэн», он сказал: «Ну и зря. Назвала бы его Линдоном, я бы подарил ему теленка».
Понятно, что после этого Абелл назвала второго сына Линдоном. «Он хотел, чтобы все называли своих детей его именем», – говорит она.
Линда Берд Джонсон Робб говорит, что ее отец считал «высшим комплиментом», когда детей называли в его честь. И он совершенно не стеснялся подталкивать к этому. Одна из их подруг рассказала Линде о своем разговоре с ее отцом незадолго до рождения сына.
– Ну, ты же, конечно, Линдоном его назовешь, да? – спросил Джонсон, нависнув над ней во весь свой почти двухметровый рост.
– Нет, мы уже другое имя выбрали, – смущенно пробормотала она.
Но, увидев огорченное лицо Джонсона, добавила: «Вы же знаете, мы обожаем всех Джонсонов, поэтому второе имя у нашего мальчика будет Джонсон».
Вспоминая об этом, Линда смеется: «Уж не знаю, действительно ли это в нашу честь или просто чтобы папа так не огорчался!»
Приступив к работе на посту президента, Джонсон приказал сократить бюджеты всех служб резиденции. Он решил, что в Белом доме попусту расходуется громадное количество электроэнергии, и терроризировал любого, кто забывал гасить свет, выходя из помещения. При Эйзенхауэрах появилась традиция держать весь свет в помещениях государственного этажа включенным до полуночи, но Джонсон велел это прекратить. Он лично ходил по залам в поисках нарушений и, если обнаруживал где-то включенный свет, но не хотел разбираться с этим лично, отдавал соответствующее распоряжение швейцарам. Свет, горящий в пустом помещении, приводил его в ярость.
Однажды поздним вечером столяр Айзек Эйвери работал в мастерских, как вдруг помещение погрузилось в полную темноту. «Какого черта, кто это свет выключил?» – заорал Эйвери. Последовала пауза, а затем из коридора раздался бас: «Я выключил». Эйвери включил свет и вышел в коридор. Там он увидел президента в сопровождении двух агентов Секретной службы. «Я не сообразил, что вы, парни, допоздна работаете», – сказал смягчившийся от осознания своей ошибки Джонсон. «Я заканчивал рамки для фото, которые вы прислали», – ошарашенно сказал Эйвери.
Другой невезучий работник столярных мастерских прилаживал веревочные выключатели к лампам дневного света, когда Джонсон уличил его в работе при включенном свете в разгар дня.
«Ох и крепко же ему досталось», – говорит Билл Клайбер, поеживаясь от одного воспоминания.
Клайбер говорит, что обслуживающий персонал стал носить с собой карманные фонарики, чтобы вдруг не очутиться в кромешной темноте.
Одно из требований Джонсона оказалось явным перебором. В целях безопасности все лестницы постоянно освещались, но президент решил, что на это уходит слишком много электричества.
– Отключите всю подсветку ступенек, – велел Клайберу Джонсон.
– Господин президент, отключать подсветку ступенек нельзя. Это большое здание, в нем восемь этажей [включая два антресольных этажа – прим. ред.], а не три, как всем кажется. А ступеньки мраморные, и можно, не дай бог, поскользнуться и разбиться.
– Уверены в этом? – Джонсону очень хотелось отключить постоянную подсветку.
– Да, сэр, полностью уверен.
– Ладно, подсветку ступенек оставляем, – с редкой для себя уступчивостью сказал Джонсон. Тем не менее время от времени он заходил в подвальную мастерскую Клайбера с вопросом: «Подсветка ступенек все еще продолжается?»
По-настощему возражать Джонсону могла только Зефир Райт – кухарка семьи, которую Джонсоны привезли с собой из Техаса (даже дворецкому Престону Брюсу приходилось осторожничать в общении с президентом). То, что она может «резать ему в лицо правду-матку», стало понятно задолго до того, как Джонсон стал президентом.
Однажды вечером Джонсон вернулся домой в половине двенадцатого и попросил ужин. Это было необычно позднее время даже по джонсоновским меркам, позднее настолько, что Райт ушла к себе вниз и легла спать. Когда Джонсон вызвал ее подавать ужин, она спросонья забыла перед уходом погасить свет в своей комнате. Заметив это, Джонсон пригрозил, что вычтет стоимость электричества из ее жалованья.
Она возмутилась: «Да, так и сделайте! Я всю жизнь платила за электричество сама, и никто мне не указывал, гасить свет или нет. А если бы вы вовремя домой приходили, то вам не пришлось бы напрягаться по поводу света – я бы его и не включала».
Это сработало: «Разумеется, после он мне таких вещей уже не говорил».
Линдон Джонсон был не единственным жильцом Белого дома, испытывавшим нервную систему персонала на прочность. Ронн Пэйн вспоминает, как Нэнси Рейган вызвала его в Западную гостиную, где она сидела у огромного полукруглого окна.
– Ронн, свет, – сказала она и театральным жестом показала на потолок. – Он не горит.
Пэйн работал флористом, а не электриком. Он огляделся и увидел на стене выключатель.
«Я подумал: вот выключатель. Что делать – включить свет и выставить ее полной дурой или сказать: «Сейчас вызову электрика»?»
Он решил сделать первое и включил все освещение в комнате. Первая леди посмотрела на него взглядом королевы и без тени смущения произнесла: «Благодарю».
«Она была жутко избалованной особой, – кривит лицо Пэйн. – Если ей что-то было нужно, то еще вчера, и если ты пытался убедить ее отказаться от белых фрезий в пользу белых антирринумов, поскольку белых фрезий днем с огнем не сыщешь, она говорила: «Найдите способ решить проблему». И они находили: чтобы угодить первой леди, цветы срочно привозили самолетами из Европы.
При этом Пэйн, как и шеф-кондитер Менье, говорит, что ему нравилась прямота, с которой миссис Рейган выражала свои пожелания. И если делалось именно так, как ей хотелось, она бывала счастлива.
«Помню, как однажды услыхала, как она вызывает к себе личную горничную. Таким тоном, что у меня душа в пятки ушла. Никогда бы не хотела попасться ей под горячую руку», – говорит флористка Уэнди Элзассер.
Клетус Кларк, обычно работавший с семи тридцати утра до четырех пополудни, вспоминает, каким изматывающим стал его график, когда Нэнси Рейган решила провести ремонт на втором и третьем этажах.
«Она вообще не хотела, чтобы я домой уходил! Мы и так работаем по десять часов в сутки без выходных, а тут я ее встречаю в восемь вечера, и она мне: «А вы куда это собрались?», а я ей: «Мне домой пора». По его словам, дело дошло до того, что, если она была в Западной гостиной, он уходил домой через восточную часть здания, чтобы не попасться ей на глаза. «Домой же надо было попасть. Работа без выходных – работа на износ».
Некоторые личные причуды Нэнси Рейган вполне могли конкурировать со странностями Линдона Джонсона. Она не выносила длинных волос у женщин и требовала от прислуги указывать на предметах ее гардероба дату покупки и дату последнего использования.
У нее было несколько коллекций, которые она с гордостью выставила на всеобщее обозрение в Белом доме. В их числе был набор из двадцати пяти расписанных вручную фарфоровых шкатулок, которые должны были быть расставлены в строго определенном порядке. Кроме них, у Нэнси Рейган была коллекция фарфоровых пасхальных яиц и коллекция тарелочек. («У них было полно всяких штучек – убираться же им не приходилось», – саркастически замечает Кристин Лимерик.) Рейган замечала, если любой из этих предметов сдвигался после уборки хоть на дюйм. Подобным же образом она следила за порядком, в котором на комоде в ванной комнате были расставлены дорогие духи и фото в серебряных рамочках, – нарушать его уборкой было категорически нельзя.
Старательно избегающая дурно отзываться о своих бывших боссах, Лимерик делает исключение для «очень сложной» Нэнси Рейган. Она хорошо помнит, из-за чего ей в конечном итоге пришлось покинуть Белый дом на пять лет. «В начале работы их администрации разбились несколько предметов – что-то разбили горничные, что-то Секретная служба, а что-то – операционный отдел». Вину за это миссис Рейган возложила на Лимерик. «Она просто поедом меня ела. В прямом смысле».
Она отчитывала Лимерик с такой злобой и так долго, что главный швейцар Рекс Скаутен решил вмешаться. Он поднялся на второй этаж, сказал Лимерик «можете идти, Крис» и добровольно занял ее место в качестве объекта словесной порки. (Позднее он сказал Лимерик, почему решил ее спасти: «Ты наслушалась достаточно».) Тогда первая леди обрушила свой гнев на Скаутена, которого обожала настолько, что назвала своего спаниеля Рексом в его честь. Она даже отзывалась о Скаутене как о втором по значению мужчине в своей жизни. Но всего этого оказалось недостаточно, чтобы избавить его от злобной тирады.
При воспоминании об инциденте Лимерик трясет даже сейчас, по прошествии более двадцати лет. Она помнит, что было разбито: «Тарелочка лиможского фарфора, подсвечник и что-то упавшее со столика, за который зацепился парень из Секретной службы». Все это были чистые случайности. Но первой леди было все равно. «Она была так зла, что заставила меня запаковать обратно кучу ее личных вещей, которые были выставлены на каминной полке в жилых покоях. Несколько месяцев они простояли запакованными. Потом все успокоилось, и мы их распаковали».
После разноса Лимерик решила отслеживать возможность появления любых проблем несколько иначе. Горничные ежедневно пылесосили и прибирались во всем здании, но раз в месяц производили более тщательную уборку каждого помещения. На будущее Лимерик решила фотографировать спальни, ванные комнаты, гостиные и кабинеты президентской семьи перед каждой ежемесячной уборкой, чтобы иметь доказательства того, что все вещи остались на своих местах.