ей бдительно хранил секреты, но в старости начал делиться историями, свидетелями которых был. Во время одной из наших бесед он достал из шкафа разнообразные реликвии, в том числе фото, на котором он подает напитки во время пикника на Южной лужайке в 1970 году, свое фото с преподобным Билли Грэмом[30] после одного из воскресных молитвенных собраний в Белом доме, и даже шкатулку с зачерствевшим кусочком свадебного торта Триши Никсон.
Уэстрей с удовольствием вспоминает один необычный случай, который произошел в 1976 году. Действие разворачивалось в Красном зале, богато обставленном резной мебелью и обитом пурпурным шелком, расшитым золотом. Это помещение находится на государственном этаже между Голубым залом и Парадной столовой. В тот вечер гостями Белого дома были королева Елизавета II и принц Филипп, прибывшие на торжества по случаю двухсотлетия американской революции. Поздним вечером облаченные в смокинги Уэстрей и его обычный партнер по смене Сэм Вашингтон случайно натолкнулись на принца Филиппа, сидящего в Красном зале в полном одиночестве.
«Не изволите ли выпить коктейль, Ваше величество?» – спросил Уэстрей, указав принцу на коктейльный поднос.
«Пожалуй, но только если вы позволите мне поухаживать за вами».
Уэстрей с Вашингтоном переглянулись. «Невероятно. Никто нам такого раньше не предлагал». Они приняли предложение, пододвинули кресла и в полном потрясении позволили принцу смешать им по коктейлю. Он не помнит, о чем они говорили и что именно пили, – главное, что в тот вечер герцогу Эдинбургскому захотелось побыть обычным человеком, пусть даже совсем ненадолго.
«Ему хотелось стать своим парнем, вот и все, – говорит Уэстрей и на секунду умолкает. – Меня обслуживала королевская особа. С ума сойти».
В 1994 году, когда с момента его первого прохода через величественные кованые ворота резиденции минуло более трех десятков лет, Уэстрей оставил службу в Белом доме. Он мог бы работать и дальше, но, узнав, что ему требуется операция тройного аортокоронарного шунтирования, он поступил так, как считал лучшим и для резиденции, и для ее обслуживающего персонала. «Если бы я уронил на кого-нибудь поднос, это стало бы позором для всех людей, работающих в Белом доме. Так что мне не стоило там оставаться», – говорит он.
Уэстрей не единственный, кому довелось увидеть герцога Эдинбургского с менее формальной стороны. Похожую ситуацию описывал Алонсо Филдз, работавший в резиденции буфетчиком и метрдотелем с 1931 по 1953 год. Он обслуживал королевскую чету и ее свиту за завтраком в Блэр-хаусе, где обычно останавливаются первые лица иностранных государств. Усевшись за стол, Елизавета (тогда еще принцесса) и ее окружение не стали дожидаться прихода ее супруга и начали есть. Когда королевская компания «доедала дыню», в столовую со словами «боюсь, что я немного опоздал» влетел герцог.
«Он был без пиджака, в рубашке с расстегнутым воротником и сел за стол сам, не дожидаясь, когда ему подадут стул, – пишет в своих воспоминаниях Филдз, скончавшийся в 1994 году. – Принцесса продолжала есть свою дыню, хотя все остальные встали со своих мест и стояли, пока герцог не сел. Вид герцога в рубашке с расстегнутым воротником создавал ощущение, что передо мной просто человек, который ведет себя не так, как следовало бы ожидать от королевской особы. Его дерзость показалась мне восхитительной – уж я-то знал, как бы мне влетело, появись я без пиджака в гостях в присутствии моей жены… Было приятно увидеть в герцоге обычного человека, которому, разумеется, куда комфортнее без пиджака».
Принц Филипп не единственный член королевской семьи, удивлявший персонал Белого дома подкупающими моментами несоблюдения формальностей. Как-то раз королева Елизавета II шокировала прислугу тем, что самостоятельно разделась после официального приема. Ее алмазная тиара, сногсшибательно дорогое бриллиантовое колье и прочие драгоценности были беспорядочно разбросаны по всей комнате.
Принадлежащему к более молодому поколению Херману Томпсону было на роду написано работать в Белом доме. Его отец был штатным сотрудником типографии Смитсоновского института[31], но в свободное время подрабатывал «в доме» в качестве буфетчика (он был одним из создателей Корпорации частных дворецких), а дядя работал в резиденции уборщиком. Он хорошо знал живших по соседству метрдотеля Чарлза Фиклина и Юджина Аллена. А стригся он у Престона Брюса, который работал парикмахером в свободное от сопровождения высоких гостей к президенту время. «Все они знали меня еще с младенчества», – говорит Томпсон, имея в виду сплоченную группу буфетчиков-афроамериканцев.
Томпсон вспоминает, что работники обслуживающего персонала были всегда готовы прийти друг другу на выручку, как в профессиональном, так и в личном плане. «Каждый был готов помогать Чарлзу, а впоследствии и Джону, и Юджину. Главной задачей было помогать во всем метрдотелю, поскольку мэтры у нас были чернокожими и нельзя было позволить, чтобы они прокололись хоть в какой-то мелочи». В свою очередь, у каждого метрдотеля была наготове целая картотека проверенных внештатных буфетчиков, готовых безупречно выполнить любую задачу – от сервировки стола до приготовления мартини.
«Их не нужно было ничему учить, им не нужно было рассказывать, что нужно делать», – говорит Томпсон, приступивший к работе в Белом доме в 1960 году и закончивший ее одновременно с окончанием президентства Джорджа Буша-ст. А в наши дни 74-летний Томпсон ежевечерне накрывает стол у себя дома, чтобы поужинать с женой, в браке с которой состоит более полувека.
На государственных обедах Томпсон отвечал за подачу вин – к каждой перемене блюд полагался специально подобранный другой сорт. Нужно было проследить за тем, чтобы все бутылки были открыты и в момент подачи блюд вино можно было наливать. «Казалось бы, элементарно, но не в ситуации, когда у тебя за столом с десяток гостей и надо делать все это на протяжении целого вечера», – говорит он. Томпсон вспоминает, что особенно трудно приходилось на рождественских приемах, отчасти еще и потому, что ему поручали нарезать гостям гигантских размеров ростбиф.
Но Томпсон всегда считал предоставляемую ему работу честью, причем такой, которая может быть отозвана моментально. Если буфетчик чересчур активно общался с гостями (не имея особого представления о том, кто все эти люди) или слишком громко гремел посудой в близлежащем чулане, его могли навсегда вычеркнуть из списка внештатных работников. «Предполагалось, что гостей обслужат на самом высоком уровне, и за этим наблюдали люди со всех концов света», – говорит Томпсон.
Мэри Принс и самой не верилось, насколько круто изменилась ее судьба. Менее чем через год после того, как ее приговорили к пожизненному заключению за убийство в городке Лампкин, штат Джорджия, эта чернокожая американка в возрасте под тридцать переехала из тюремной камеры в губернаторский особняк, где ее заботам поручили трехлетнюю Эми – дочь губернатора штата Джимми Картера.
«Впервые услыхав о том, что меня вызывают в губернаторскую резиденцию, я не знала, чего и ждать, – рассказывает мне Мэри Принс, – а когда я приехала, мы с Эми подружились в первый же день. Говорю как есть – в первый же день мы действительно сдружились. И с этого самого дня мы с Эми были уже не разлей вода».
Принс была участницей программы опеки над заключенными, в рамках которой они получают возможность работы в губернаторском особняке: кто-то занимается садом, кто-то работает на кухне, а некоторым поручают даже уход за детьми. В то время Принс и представить не могла, что благодаря своей близости к Эми она перенесется в еще более невероятную для себя обстановку и в течение четырех лет будет жить и работать в самом знаменитом доме Америки.
Беды Принс начались одним апрельским вечером 1970 года, когда ее двоюродный брат на выходе из бара затеял драку с каким-то мужчиной и сопровождавшей его женщиной. Со слов Принс, когда она попыталась отобрать у них пистолет, он случайно выстрелил. Но другой свидетель показал, что она схватила пистолет и намеренно застрелила мужчину, чтобы защитить своего кузена. Принс настаивает на своей невиновности. «Я не вовремя оказалась там, где не надо, – утверждает она. – Я влипла в непонятную мне самой ситуацию. Им понадобилось шесть лет и десять месяцев, чтобы восстановить мое доброе имя».
Тогда судебная система сослужила Принс дурную службу. Со своим адвокатом по назначению она познакомилась только в зале суда, где слушалось ее дело. Он сказал, что если она признает себя виновной, он сможет добиться мягкого приговора, но ничего не вышло. Мэри, носившую в то время фамилию Фицпатрик, приговорили к пожизненному тюремному заключению. (Свою девичью фамилию она вернула после официального развода с мужем в 1979 году.)
Однако в самом конце 1970 года Розалин Картер выбрала Мэри на роль няни для своей дочери с проживанием в губернаторской резиденции. Миссис Картер была убеждена в том, что молодая женщина осуждена несправедливо. «Она была совершенно невиновна», – говорит Розалин. Картеры практически приняли няню своей дочери в члены семьи. «Она была совершенно ни при чем», – уверенно говорит Розалин, и по ее голосу чувствуется, что этот вопрос беспокоит ее и сейчас, много десятилетий спустя.
После победы Джимми Картера на президентских выборах 1976 года расконвоирование Принс на время работы утратило силу, и ее вернули в тюрьму. Казалось, что на этом ее везению пришел конец. Но миссис Картер была настолько уверена в невиновности Принс, что написала в совет по условно-досрочному освобождению и добилась для нее отсрочки исполнения приговора, чтобы любимая няня Эми могла работать и в Белом доме. Еще более примечательным было то, что инспектором по надзору за Принс назначил себя сам президент Картер. В конечном итоге, после пересмотра ее дела, Принс была полностью оправдана.