, а я заболел. Руководству понадобилось залезть в сейф. Ко мне домой был послан вольнонаемный лаборант Дима, только что демобилизованный из армии. По записке руководства я сообщил ему шифр. Дима вернулся на работу, недолго думая, вскрыл сейф и стал доставать из него дела. За этим занятием его и застал начальник отдела Борис Владимирович.
– И ты все это видел? – трагическим голосом спросил наш шеф. – Ты видел всю агентуру советской разведки?
– Она же закодирована, – лепетал Дима.
– Да! Но кодовые таблицы лежат рядом!
В общем, этот инцидент для общего спокойствия решили замять, а лаборант Дима и по сей день служит в разведке. Он достиг высоких должностей, заматерел и давно учит молодежь элементарным правилам конспирации.
В конце 1971 года мы с женой получили, наконец, квартиру – трехкомнатный кооператив неподалеку от метро «Каховская». Это было почти счастье. В декабре я перевез свой скарб из Грозного, а в январе приехала дочка, которая после нашего возвращения из ГДР жила у дедушки с бабушкой. Теперь вся семья была в сборе. Началась новая, нормальная человеческая жизнь. И тут в который раз в моей судьбе возник опять незаметный человечек-кадровик и сказал, спокойно улыбаясь: «Собирайся! Поедешь снова в Германию. На пять лет».
На этот раз подготовка к загранкомандировке велась более квалифицированно. Нас заставали прослушать месячный курс лекций о стране командирования и об оперативной обстановке в ней. А чтоб мы шибче любили Родину, кадровик водил нас в Мавзолей, в Музей-квартиру Ленина, в Грановитую палату, в Алмазный фонд и еще куда-то. Не будь его, мы с женой никогда не увидели бы короны Российской империи со всеми пятью тысячами бриллиантов, ни пудовых слитков золота и платины, ни алмазов «Шах» и «Орлов». В квартире Ленина нас поразили обилие книг и простота обстановки, а также утюг, который разогревался древесными угольями. Жена сказала, что если бы я купил ей такую мебель, то она выставила бы меня из дома.
А уж совсем накануне отъезда знакомая врачиха-косметолог достала нам билеты на капустник в Дом литератора. Литераторы в тот день совместно с актерами Большого и других театров ставили «Севильского цирюльника». Но что это был за «Цирюльник»! Альмавиву пел Козловский, Фигаро – какой-то актер из театра Станиславского и Немировича-Данченко, доктора Бартоло играл Павел Антокольский, Розиной была Белла Ахмадулина. Вообще-то она была всем: и Россини, и Бомарше, и сама собой. Стихи, прочитанные ею, были превосходны. Понравился нам также писательский кабачок и стены его, покрытые автографами знаменитостей. А стоял ли ты, дорогой читатель, в очереди за водкой впереди Владимира Солоухина? Я думаю, что если и стоял, то только позади него. Когда публика начала расходиться, Козловский, стоя на верху парадной лестницы, в полный голос исполнил: «Я встретил вас…» Вот это и было нашим подлинным прощаньем с Родиной. На другой день поезд увез нас в Берлин.
В столицу ГДР мы прибыли вместо с Фиделем Кастро. Только он прилетел самолетом. Местом моей работы на ближайшую пятилетку вновь стал Галле. Основной линией работы мае определили политическую разведку, и я кое-что успел сделать на этом поприще, но вскоре линия была заменена на другую – подбор и подготовка агентуры для работы на территории противника с нелегальных позиций.
Прежде чем рассказывать о моей оперативной деятельности в период второй загранкомандировки, должен заметить, что ГДР 70-х годов существенно отличалась от ГДР 60-х. Это не была уже презренная «зона». Это было государство, уверенно входящее в мировое содружество. Население Восточной Германии хорошо питалось, хорошо одевалось, в стране была решена квартирная проблема. Многочисленные города-спутники вознеслись рядом с готическими башнями средневековых человечьих поселений. Молодоженам вместе со свидетельством о браке вручали ключи от квартиры и ссуду на обзаведение. Стипендия в вузах ГДР была самой высокой в мире. Самой высокой в Европе стала рождаемость. В ГДР практически были ликвидированы уличное хулиганство и уличная преступность, чем соседка – ФРГ никогда не могла похвастаться. На недосягаемую высоту в ГДР был поднят спорт. ГДР стала третьей, если не второй в мире, спортивной державой. Тем не менее, уровень жизни на Западе в отдельных его аспектах оставался более высоким. На Западе, имея хорошую голову и руки, можно было разбогатеть. Социализм ограничивал эту возможность. Поэтому попытки нелегального перехода из ГДР в ФРГ и в 70-е годы имели место довольно часто, и граница по-прежнему была на замке.
Когда я прибыл в ГДР во второй раз, ею практически уже правил не Ульбрихт, а Хонеккер, ставший генсеком. Однако Ульбрихт оставался Председателем Государственного Совета, то есть формальным главой государства. Готовилось официальное развенчание культа его личности. Но тут прибыл Брежнев, наградил Ульбрихта орденом Ленина, обласкал его, и немцы угомонились. Об отношении государственных чиновников и партийных функционеров ГДР к Ульбрихту на склоне его жизни говорит такой факт. В конце 1972 года я вел вербовочную разработку на одного из граждан ФРГ. Тот поначалу согласился со мной сотрудничать, но потом передумал и накатал на меня злобную жалобу Председателю Государственного Совета, то есть Ульбрихту. Знакомые девушки-немки из службы «ПК» (перлюстрации корреспонденции) предупредили меня об этом. Конфисковать документ, адресованный главе государства, они не имели права. Я струхнул и отправился к своему давнему приятелю, заместителю Галльского управления МТБ ГДР полковнику Герхарду Ланге. Выслушав меня, тот расхохотался.
– У тебя на работе есть печь? – спросил он.
– Да, – ответил я.
– Из канцелярии старого полудурка (имелся в виду Ульбрихт) эта жалоба поступит к нам. Я подарю ее тебе, и ты лично швырнешь ее в печь.
Так оно и вышло…
Погожим летним утром 1973 года я пришел на берлинский Алекс и сел на скамейку против фонтана «Нептун». Мимо меня текла вся красота, мира: то был день открытия Всемирного фестиваля молодежи, и все страны Земли, кроме нашей, прислали в Берлин самых хорошеньких своих девушек. Это был подлинный парад образчиков национальной красоты. Советский Союз, как обычно, сформировал свою команду по производственному принципу. Он послал в Берлин ударниц труда и учебы. Это были славные, умные, но не очень красивые девушки. Сидя в то утро у фонтана, я совсем было запамятовал, зачем я здесь. А целью моей была встреча с агентом с Запада. Агент в тот день не явился, он не смог выстоять длиннейшую очередь у КПП «Фридрихштрассе» и вышел в Восточный Берлин только через сутки на запасную встречу. Вместо агента ко мне подошел знакомый немец из правительственной охраны и сообщил о смерти Ульбрихта: «Unser Chef hat Kalten Arsch? – сказал он. – In paar Tagen werfen nir sein Fell versaufen»[3].
Пускай другие правители не воображают, что их охрана скажет о них лучше, когда они покинут мир. Никто так не презирает охраняемых, как охраняющие.
Народу ГДР о смерти Ульбрихта объявили только после окончания фестиваля. Тут же состоялись его торжественные похороны. У Хонеккера с Ульбрихтом были плохие взаимоотношения. Вечером по телевидению показывали, как Хонеккер вовсю веселится с молодежью. В это время его старый недруг и обидчик уже валялся в морозилке морга. Хонеккер хохотал и пел. Его но хватило на то, чтобы соблюсти приличия. Ему тогда было 60 лот. Он на здоровье не жаловался, интенсивно занимался спортом. Однажды приехал в одну воинскую часть Народной армии и увидел, что молодой солдат не может подтянуться на турнике положенное число раз. Хонеккер спокойно скинул пиджак и выполнил необходимое упражнение. Этот человек был, как и все мы, грешником. Однако своим мужественным, достойным поведением в конце жизненного пути он искупил все грехи, какие были на его совести.
С чего начать рассказ о подборе кандидатов в агенты-нелегалы? Наверное, с того, чем отличается положение сотрудника легальной резидентуры от положения нелегала. Сотрудник легальной резидентуры живет за границей, как правило, под своей фамилией, имеет в кармане загранпаспорт своей страны и работает под прикрытием посольства, торгпредства или другого загранучреждения либо своей страны, либо международной организации. Часто пользуется дипломатическим иммунитетом. Если таковым не пользуется, то его могут, поймав за руку, арестовать. Один мой приятель из легальной резидентуры, отсидев год в американской тюрьме, сказал, что американская тюрьма отнюдь не дом отдыха. И. это действительно так. Но надо заметить, что когда в иностранную тюрьму садится сотрудник легальной резидентуры, его страна сразу бросает на его защиту весь свой международный авторитет и довольно быстро оказывает ему необходимую поддержку.
Нелегал живет и работает в чужой стране, имея в кармане безупречно изготовленный, но липовый паспорт, он пользуется чужим именем и чужой биографией. Когда проваливается нелегал, он не имеет права признаваться в своем истинном гражданстве. Бывает так, что его родина публично и с негодованием отрекается от него. Кому-то из них везет, и, в конце концов, его обменивают. Другие досиживают до упора огромные сроки. Некоторые исчезают бесследно.
Однажды рано умерший Конон Молодый, выступая перед сотрудниками советской контрразведки, попросил их: «Товарищи! Больше разоблачайте шпионов. Много наших коллег сидит по тюрьмам. Не на кого их менять». В Англии Молодого больше знали под фамилией Лонсдейла. Некоторые элементы его оперативной биографии были использованы в кинофильме «Мертвый сезон». Я сделал полковника Арнольдо, героя повести «Иностранный легион», опубликованной в журнале ФСБ России «Служба безопасности», тоже разведчиком-нелегалом.
Первый директор ЦРУ Аллен Даллес сказал как-то: «Советский разведчик – это высший конечный продукт эпохи». Чего стоит заслужить такую похвалу из уст врага!
У читателя может сложиться неправильное представление, что разведка с нелегальных позиций – основной вид разведывательной деятельности. Это далеко не так. Все виды разведки разумно дополняют друг друга и составляют в хорошо организованной разведывательной службе единый монолитный комплекс.