речи с Никсоном Брежнев побывал в Бонне. Надравшись на приеме, он, по выражению одной местной газеты, «с медвежьим шармом» принялся ухаживать за женой канцлера. «Приезжайте ко мне, вся Москва будет у ваших ног!» – кричал он ей. Тут ему подарили белый «Мерседес». Пьяный Брежнев сел за руль, проехал сотню метров и врезался в декоративный обломок скалы, лежавший на обочине. Ему немедленно прикатили новую машину, на этот раз черную.
В 1975 году наш генсек, собравшись с такими же, как он, в Хельсинки подписал знаменитое соглашение о неприменении силы и о незыблемости границ на Европейском континенте. Сейчас пол-Европы охвачено пожаром войны, а от тех границ, что были тогда, мало что осталось.
В 1978 году Брежнев поехал в Бонн и, приземлившись в тамошнем аэропорту, начисто забыл фамилию канцлера ФРГ. Он поманил к себе старика Громыко и, указав пальцем на Гельмута Шмидта, спросил прямо в микрофон: «Как его зовут?» Вопрос этот прогремел на весь мир, и весь мир повалился с ног от хохота.
Последний вояж Брежнева был в Баку. О нем мне рассказывал мой знакомый, сотрудник Ставропольского краевого УКГБ, который в числе прочих обеспечивал безопасность этого путешествия. Теплой сентябрьской ночью литерный поезд подкатил к пустынному перрону изящного, как выставочный павильон, минераловодского вокзала. Редкие сотрудники охраны сновали вдоль поезда. Брежнев тяжело опустился на землю и оказался лицом к лицу с моим знакомым.
– Так куда это мы едем? – спросил он.
– В Баку, – почтительно ответил маленький капитан госбезопасности.
– Это хорошо! – сказал Брежнев.
– А что это за деревья тут растут?
– Это тополя, Леонид Ильич.
– Тополя? Это хорошо! А кто это так громко верещит?
– Это цикады, Леонид Ильич.
– Цикады? Это хорошо!
Через два месяца Брежнева не стало. Об этом еще пойдет речь ниже.
Летом 1975 года в Галле проходил фестиваль германо-советской дружбы. В город приехали тысячи юношей и девушек со всех концов ГДР и СССР. Началось мероприятие с безобразного скандала. Кто-то изнасиловал и убил пятилетнюю девочку. Трупик нашли у общежития, где остановилась наша делегация. В тот день спецслужбы обеих стран, объединившись, сделали невозможное: преступник был найден в течение трех часов. Им оказался молодой немец, внешне добропорядочный человек, имевший жену и ребенка.
Вечером на городском стадионе состоялись манифестация и митинг. Помню огромные портреты Брежнева и Хонеккера впереди колонны демонстрантов. Тогда я впервые увидел живого Хонеккера совсем близко. Он шел к центральной трибуне с нашим секретарем ЦК ВЛКСМ Тяжельниковым и своим комсомольским боссом – молодым, улыбчивым Эгоном Кренцем, который всегда носил синюю эфдейотовскую рубаху с расстегнутым воротом. Через 14 лет Кренц предал Хонеккера. Во всяком случае, Хонеккер назвал его предателем. Кренцу удалось на несколько дней стать генсеком. Потом предали и его.
В том же 1975 году произошло событие, намного превзошедшее своей значимостью наш Галльский фестиваль. Закончилась вьетнамская война, которую почти без перерыва вели несколько десятилетий против небольшой азиатской страны сначала японцы, потом французы, потом американцы, вали и уходили ни с чем, признав крах своего безнадежного дела. Но прежде чем уйти, они убили миллионы людей, искалечили судьбы других десятков миллионов, уничтожили древнейшие памятники человеческой цивилизации. Сейчас все больше вспоминают Афганистан, а вьетнамское безобразие ведь было куда грандиознее афганского. 30 апреля 1975 года пал Сайгон, а вскоре в ГДР приехал Ле Зуан, новый лидер Вьетнама, преемник Хо Ши Мина. Ле Зуан в числе прочих городов ГДР посетил Галле. Я хорошо помню прием, устроенный в его честь местными властями в самом шикарном из галльских ресторанов – Морицбургкеллере. Это средневековый подвал епископского замка, переоборудованный под фешенебельную харчевню. Мебель – деревянная, резная. На столах – толстые свечи. Верхний свет приглушен.
Хозяином приема был Ламберц, член Политбюро ЦК СЕПГ, умный красивый мужчина с благородными манерами. Его прочили в преемники Хонеккеру. Видимо, поэтому он вскоре и погиб в авиакатастрофе во время визита в Алжир. Рухнул вертолет, который перевозил его из аэропорта в столицу.
Ле Зуан был маленьким старым человеком. Зато промеж нас посадили молоденьких вьетнамочек, похожих на прекрасные тропические цветы. Это сравнение я, кажется, своровал у Грэхема Грина, но лучше о вьетнамках сказать нельзя. Правда, вступать с ними в контакт они никак не хотели. Только улыбались и кивали головками. Официанты подавали какие-то непонятные вьетнамские блюда: рачков, мелкую рыбешку, части неизвестных моллюсков. Мы до них почти не дотрагивались. Выпили по стопке рисовой водки – сакэ. Кто-то из наших генералов преподнес Ле Зуану сувенир – маленькую латунную копию танка Т-54. Вьетнамский лидер отнесся к подарку очень серьезно. Он взял танк, погладил маленькой смуглой рукой холодный металл, поднялся и произнес тост: «Товарищи! Я предлагаю выпить за советский танк Т-54, который 30 апреля 1975 года, проломив ворота президентского дворца в Сайгоне, поставил точку в одной из самых кровопролитных и жестоких войн, какие когда-либо знала история». Все выпили в почтительном молчании.
После приема секретарь галльского горкома СЕПГ Фриц Эвельт повел меня на кухню. Там мы съели по огромному куску жареного мяса и запили его добрым пивом.
Ле Зуан давно умер. В конце 80-х годов я ездил на работу по улице его имени. Это в Ясеневе. Там, где кинотеатр «Ханой».
Конец моей второй загранкомандировки ознаменовался XXII чемпионатом Европы по боксу, проводившимся в галльском Дворце спорта. Мы пошли посмотреть финальные бои вместе с коллегой из разведгруппы Юрием Катарановым. Это был триумф Советского Союза. Большинство поединков выиграли наши спортсмены. Гимн наш то и дело звучал под сводами зала. Однако в самом конце произошла накладка. Западногерманский боксер послал в нокдаун нашего тяжеловеса (кажется, это был Горстков). Правительство ГДР ушло за кулисы, чтобы не вставать при исполнении гимна ФРГ. Наш тренер подошел к лежавшему на ринге боксеру, над которым рефери отсчитывал последние секунды, и сказал ласково: «Ну чего ты лежишь? Вставай!» Тот встал и нокаутировал немца. Что тут творилось! Звуки советского гимна потонули в грохоте овации. Мы с Юрием вышли из Дворца спорта очень довольные, купили по сувенирной пивной кружке с эмблемой чемпионата и решили зайти в любимый подвальчик, чтобы выпить в честь нашей победы. Хозяин кабачка хорошо знал нас, но свободного столика у него не оказалось, и он предложил нам сесть за большой круглый стол в центре зала, где пировали студенты и студентки университета. Их было человек пять. Мы вежливо поздоровались, постучали костяшками пальцев по краю стола в знак наших благих намерении, заняли свои места, заказали выпивку и закуску и завели вполголоса беседу о чемпионате на русском языке. И вдруг одна из девушек брякнула такое, что мне лично за все время моего пребывания в ГДР никогда не говорили.
– Я ненавижу русский язык и русских, – сказала она.
– Будьте добры, объясните причину вашей ненависти, – попросил я ее, переходя на немецкий язык. – Может быть, русские обидели вас или кого-либо из членов вашей семьи?
Девица испугалась. Она не думала, что мы свободно владеем ее родным языком и сразу же среагируем на оскорбительное высказывание, допущенное ею. Кроме того, она прекрасно знала, что в ГДР за оскорбление любых союзников положен срок. Я успокоил ее. Сказал, что просто хочу разобраться в данном конкретном инциденте. Мне это, дескать, интересно как журналисту. Студентка успокоилась и рассказала, что в университете из нее готовят учительницу русского и немецкого языков, а она никак не может осилить русских падежных окончаний, в чем и кроется главная причина ее ненависти к русскому языку. Что же касается самих русских, то представление о них у нее сложилось от общения с солдатами строительного батальона, который дислоцируется в ее родном местечке. Кстати, в таких батальонах большинство, как правило, составляли представители не русской национальности, а различных нацменьшинств.
Немецкое население за тридцать лет общении с нами привыкло к советским людям, и отношение его к старшему брату было лояльным, часто даже доброжелательным. Если бы не пьяные дебоши и другие выходки военных, то нас, возможно, и полюбили бы. Наше присутствие вносило в жизнь восточного немца элемент уверенности, стабильности, он чувствовал себя причастным, хоть к темной и не совсем понятной, но к огромной, несокрушимой силе. А кому не нравится быть причастным к силе?
– Что вам не понравилось в тех русских, с которыми вы имели дело? – спросил я у студентки.
– Они грубы, невежественны, неопрятны и помышляют только о сексе. Наши женщины боятся ходить мимо их объекта в темное время суток.
– Есть предложение, – сказал я. – Давайте устроим состязание. Каждый из вас будет по очереди состязаться со мной. Мы будем декламировать стихи немецких классиков. Кто первый иссякнете тот проиграет. Одних и тех же стихов не повторять. Если проиграю я, ставлю вам всем по пиву и водке. Проиграет кто-либо из вас, мы с моим коллегой получаем то же самое. Вы ведь, кажется, германисты. Вам карты в руки.
Студентам мое предложение понравилось.
– Сегодня мы уползем отсюда на четвереньках, – предположил кто-то из них.
– Боюсь, что вы покинете гаштету трезвые, как стеклышки, – сказал мои коллега, хорошо знавший меня.
Соревнование началось. Кажется, мне впервые в жизни пригодилось то, чему меня учили в университете. Все они быстро и дружно проиграли. Получился колоссальный конфуз. В заключение я угостил их водкой и пивом, после чего мы с видом триумфаторов покинули подвальчик. Студентка, допустившая недружественный выпад против русского языка и русских извинилась передо мной за свою дурость более десятка раз. А кто во все это не верит, пусть спросит Юру Катаранова. Он сейчас на пенсии, живет-здравствует в Тамбове. Там его все знают. Адрес и телефон могу дать…