Гора сухого хвороста в мгновенье ока вознеслась под тутовым деревом. Сергея втащили наверх и прикрутили к стволу электрическим проводом. Убийца Никанорова Ширвани намотал белый флаг Сергея на палку, окунул импровизированный факел в солярку и запалил его.
– Без моего приказа не поджигай! – приказал Муртаза и пошел к своему коню, который был давно оседлан и ждал его.
Конь слегка просел под грузным бандитским комбригом, но затем легко и бодро понес его по лагерю. В седле Муртаза чувствовал себя уверенней, чем на земле. Да и командовать было сподручней.
Похожий на обезьяну мальчишка Ширвани, держа в одной руке отцовское ружье, а в другой факел, кривляясь, корча ужасные рожи и издавая визгливые вопли, скакал у ног Сергея, исполняя древний языческий боевой танец, который его далекие предки отплясывали вокруг приговоренных к смерти еще до принятия мусульманства. Вдруг он остановился и спросил:
– Слушай, гяур, а это правда, что земля круглая?
– Земля круглая, – убежденно ответил Сергей.
– Вот и наша русская училка врала про круглую землю. Мы сожгли ее дом вместе с ней.
«Самоутверждение дикаря осуществляется через зверство, и чем слабее и меньше племя, тем страшнее зверство», – подумал Сергей. Он поднял голову и увидел за кукурузным полем быструю горную речку Ардан и зыбкую солнечную дорожку на ее воде. Так вот же она, та самая последняя строфа, о которой говорила Вера! Как он раньше не догадался! В ней вечность жизни и любви:
То солнца луч, то лунный свет
На волны бросят зыбкий след.
Он путеводная мне нить —
Искать тебя, любить и жить.
Мимо прошел «Хасан», ведя в поводу тяжело груженную лошадь. Он не смел поднять глаз, чтобы хотя бы взглядом проститься с Сергеем.
– Бентаройский мулла предатель, – громко, так чтобы слышал агент, сказал Сергей.
«Хасан» кивнул, давая понять, что информация принята.
В лесу с обеих сторон затрещали выстрелы. Это разведчики Муртазы наткнулись на чекистские дозоры.
– По коням! – крикнул Муртаза. – Уходим через кукурузу к реке и по руслу – в ущелье. Все лишнее бросить!
И уже обращаясь к Ширвани, добавил:
– Поджигай!
В этот миг метрах в четырех от Муртазы с трескучим грохотом взорвалась тяжелая мина. Взрывом его обожгло, ослепило, оглушило, сбросило с коня, но не ранило. Ему понадобилось минут десять, чтобы оклематься. Ширвани получил несколько мелких осколков в спину и шею. Он выронил ружье и факел и на пару секунд потерял сознание. Очнувшись, пополз к факелу, оставляя за собой кровавые следы, дотянулся-таки до заветной палки и сунул ее под кучу хвороста. Быстрый огонь молниеносно превратил безобидные сухие ветки во всепоглощающий высокий и жаркий костер. Но Сергей ничего этого уже не знал, не видел, не чувствовал. Ему повезло даже в момент казни: осколок все той же мины чиркнул по его сонной артерии, и он безжизненно обвис на своих путах, окунувшись с головой в дым и пламя. А между тем другие мины продолжали рваться в бандитском стойбище, сея смерть, хаос и панику, усугубляемую работой снайперов, которые укрывались в лесу.
Взрыв первой мины был сигналом к атаке эскадрону Удальцова. И не успело эхо этого взрыва прокатиться по горам, как Удальцов, спрятавший свой эскадрон под крутым обрывом на берегу Ардана, обернувшись к своим бойцам, сказал вполголоса: «Время, ребята!» По узкой дороге они гуськом выбрались из-под кручи – сто конников и две пулеметные тачанки – и очутились на косогоре в километре от кукурузного поля, за которым уже шел бой. Эскадрон быстро развернулся для атаки – конники в центре, пулеметы на флангах.
– Пулеметчики! Не дайте им поднять глаз от земли! – крикнул Удальцов. – Пошли, ребята!
Они со свистом выдернули клинки из ножен и в лихом намете распластали коней над полынным косогором.
Комэск Удальцов был огромен, могуч и отважен. Он брил наголо голову, а на боку вместо тэтэшника носил давно снятый с вооружения маузер. И от тачанок никак не хотел отказываться. Словом, «косил» под Котовского. Над ним посмеивались, но за храбрость, удаль, мужество и по-детски наивную веру в высшую справедливость и всеобщее счастье уважали, даже любили.
Пулеметчики, выдвинувшись вперед, плотным огнем прижали бандитов к земле. Когда эскадрон ворвался в бандитский бивак, Удальцов с удивлением увидел посреди лагеря только двух человек, которые не предпринимали ни малейших попыток укрыться от атакующего противника. Первый, низкорослый и тщедушный, вооруженный охотничьим ружьем, пошатываясь, бродил вокруг тлеющего кострища, над которым висел на стволе дерева обгоревший скелет. На конников бандит не реагировал. Удальцов легко снес ему голову, пожалев, что вложил в удар столько силы: шея оказалась слишком тонкой. Второй, рослый, бородатый, с виду безоружный, попытался сопротивляться. Схватив валявшуюся на земле винтовку, он быстро прицелился и выстрелил. Комэск увернулся от пули, и тогда бандит, широко расставив ноги и подавшись вперед, изготовился принять коня на штык. Сверкнула шашка, и винтовка с лязгом отлетела в сторону, а вороной жеребец Удальцова грудью опрокинул бандита на землю. Комэск принялся гарцевать на поверженном враге. Тяжелый конь копытами крушил ему ребра, вдавливал в землю внутренности. Бандит выл и орал, пока одна из стальных подков не опустилась на его разбойничье сердце. Тут он трепыхнулся в последний раз, захрипел и застыл, раскинув в стороны конечности. Муртаза Заурбеков, мечтавший стать имамом всего Кавказа, закончил свой жизненный путь.
Том временем скоротечный бой завершился полным разгромом банды. Санитары перевязывали раненых, чекисты обыскивали мертвых, собирая и сортируя документы, при этом офицерская книжка оберлейтенанта Штайница, обнаруженная в кармане одного из убитых, никого из сотрудников НКГБ не удивила. Оперативный фотограф снимал трупы, бойцы стаскивали на середину поляны трофейное оружие и укладывали его рядами: винтовки отдельно, автоматы отдельно, ножи, кинжалы и шашки отдельно, гранаты тоже отдельно. Из Бентароя приехали две полуторки: забрать своих убитых и раненых. На одну из машин погрузили останки Сергея. Появились местные старики с телегами. Они просили отдать им тела родственников для захоронения. Им пообещали выдать трупы после их идентификации.
К Удальцову, прихрамывая, подошел раненный в бедро навылет Дятлов и попросил водки. Комэск протянул ему свою флягу. Дятлов сделал несколько глотков и вернул алюминиевую посудину. Одна штанина его галифе была разрезана во время перевязки, после чего начальник отдела «ББ» частично утратил боевой вид. Он осознавал это и испытывал некоторое смущение и раздражение.
– Кого это они сожгли? – поинтересовался Удальцов.
– Серегу Казаринова сожгли.
– Серегу?! У шакалье! У зверье! В Барабинскую степь их! Всех!!! И чтоб ни одной горы вокруг!
– Товарищ Сталин знает, куда их определить.
Душа Удальцова жаждала мести. И тут взгляд его упал на кошару.
– А там кто?
– Там пленные.
– Сколько их?
– Одиннадцать человек.
– Спалить всех к е….. матери! Давай вали сено под стены и поджигай!
Конники, потерявшие в боях с бандитами не один десяток товарищей, с величайшим рвением бросились исполнять приказ своего командира.
– Не смей! – крикнул Дятлов. – Это же ведь пленные! Я тебе запрещаю!
– Кто ты такой, чтобы мне запрещать? Начальник? Или, может, старший по званию?
– Тебя посадят, идиот!
– Пускай! Зато Сереге в раю будет весело! Хромай отсюда и занимайся своим делом!
– Ты хоть перепиши их, – попросил Дятлов. – Они все в розыске.
– Переписать – перепишу, ладно уж.
Дятлов отошел к чекистам, радуясь в глубине души тому, что зверей сожгут и что приказ поджечь кошару отдал не он.
Только один пленный владел русским языком, и только он один понял, о чем говорили Удальцов с Дятловым. Это был «Хасан». Он прильнул глазами к щели в стене и увидел Удальцова, а рядом местных жителей, которые приехали за своими убитыми. Дятлова поблизости не было. Если открыться Удальцову, старики все услышат и тогда ни ему, ни его родителям, ни жене, ни четырем детишкам все равно не жить. «Хасан» решил молчать, а когда пленных переписывали, шепотом попросил солдата передать капитану Дятлову, что бентаройский мулла – предатель. Солдат ошалело взглянул на него и пообещал исполнить эту последнюю просьбу приговоренного к смерти.
Когда кошара запылала и люди в ней стали кричать и биться телами о дверь, чтобы вырваться наружу, бойцы, громко обсуждавшие отдельные эпизоды только что отгремевшего боя, разом умолкли и лица их потемнели…
Приехал старшина с полевой кухней. Запахло борщом и макаронами по-флотски, однако вонь горелой человечины, витавшая над поляной, забивала эти вкусные запахи, и кусок никому не лез в горло.
Прибыл полковник Ерохин на ленд-лизовском[27] джипе. Выслушал рапорт Дятлова, жестом подозвал Удадьцова и, когда тот подъехал, тихо сказал ему:
– Клади оружие.
Начальник областного управления HKГБ обладал необъятной властью, и никому, даже Удальцову, не пришло бы в голову ослушаться его. Комэск расстегнул ремень, стянул с себя кожаную сбрую вместе с маузером и шашкой и бросил все это на заднее сиденье автомобиля.
– Слезай с коня. Негоже распоясанному командиру сидеть в седле. Сдай эскадрон заместителю и иди ко мне в машину.
Читая список сожженных пленников, Ерохин наткнулся на фамилию «Хасана». Он ахнул, застонал даже. «Господи! Что же я скажу его отцу?! Отец агента был другом Кирова еще по временам Гражданской войны. Он воспитал сына в духе беззаветной преданности Советской власти и России». Ерохин с жестокой неприязнью взглянул на отважного полудурка Удальцова, которого все считали любимчиком полковника. Бывший комэск безмятежно дымил папироской, поглаживая густую черную гриву своего жеребца. Ерохин подумал, что многие сотни лет прошли с тех пор, как землю посетили Иисус, Магомед и Будда, но люди за это время не стали лучше. Значит, какая польза от учений великих пророков? И если великие не смогли превратить зверя в человека, то куда уж ему, Ерохину, достичь положительных результатов на этом безнадежном поприще.