«Я тоже неверующий, – подумал Круглов, – а вот креститься по-православному умею».
На другой день он изготовил в своем служебном кабинете несколько липовых документов с грифом «секретно», положил бумаги в папку, а папку после обеда «забыл» на столе в их комнате. Между листами спрятал волосок. Уехал, а через полчаса вернулся за «забытой» папкой. Анюта сидела у трельяжа и чистила перышки. Именно за этим занятием он оставил ее, когда уходил. В машине открыл папку и похолодел: волосок исчез. Значит, она читала документы! Круглов пытался успокоить себя: может быть, это простое женское любопытство? А может быть, ревность? Искала воображаемые письма от другой женщины? Чушь собачья! Ну что ж, устрою ей еще одну проверку.
Вечером Анюта объявила Круглову, что у них будет ребенок. «Врет, – думал он, целуя ее. – Почуяла неладное и врет. А если правда?» Он пошел к хозяйке дома, бабушке Клочковой, сунул ей в руки пачку рафинада и попросил, краснея, как мальчишка:
– Ты, Егоровна, посмотри завтра утром, куда моя пойдет. Не будет ли встречаться с кем?
– Ревнуешь? – понимающе осведомилась старуха.
– Ревную, ой как ревную! Старый я, а она молодая. Сдается мне, что хахаля завела.
– Это ты правильно придумал. Нашей сестре доверять никак нельзя. Дело житейское. Все исполню в лучшем виде.
– Ты уж постарайся, Егоровна. Получишь еще банку тушенки.
Бабка рассыпалась в благодарностях.
Поздним вечером, перед тем как лечь в постель, Круглов сказал Анюте, лаская ее волосы:
– Выслушай меня внимательно, девочка. Ровно через неделю начнется наше большое наступление. Наша дивизия – на острие прорыва. Пойдем через непролазные топи. Потери будут большие. Поэтому мой тебе приказ: собирай вещички и поезжай к моей матери в Камышин. Там жди конца войны. Он не за горами. Родишь – мать тебе поможет. Деньги буду высылать. Вернусь с фронта – поженимся.
– Наши Одессу взяли, – робко возникла Анюта.
– Приказ обсуждению не подлежит, – отрубил Круглов.
Анюта понимающе кивнула, тесно прижалась к нему и всхлипнула.
Утром следующего дня Круглов, как обычно, отправился к восьми на службу, но через три часа вернулся. Он знал, что Анюты нет дома: у нее было дежурство в госпитале. Егоровна четко доложила ему о выполнении задания:
– Все у тебя в порядке, сынок. Ни с кем не встречалась, ходила на базар, ничего не купила, вернулась, ушла в госпиталь. Так что спи спокойно.
– Может, останавливалась где?
– Останавливалась. У березки, что возле почты. Постояла, дотронулась до дерева рукой, вроде как попрощалась с ним, и пошла дальше.
– Спасибо тебе, Егоровна! Век не забуду. Держи тушенку!
Он осмотрел березу. На белой коре увидел крестик, нарисованный губной помадой. «Требует срочно встречи», – сообразил Круглов. Он спросил у часового, стоявшего около их крыльца, не приходил ли кто-нибудь к Анюте.
– Никто не приходил. Вот только придурок этот. Ну, глухонемой – Митя. Анна Сергеевна вынесла ему покушать. А так – больше никто.
Митя и раньше к ним наведывался. Анюта давала ему поесть и дарила кое-какие его, Круглова, обноски.
– Давно он был тут?
– Да с полчаса уж миновало.
– Куда направился?
– Туда.
Круглов отпустил солдата-водителя, забрал у него автомат ППШ, сел за руль джипа и дал газ. Он перехватил Митю за околицей у леса и бил его до тех пор, пока глухонемой не заговорил, причем с сильным прибалтийским акцентом. Тогда Круглов ударил его ногой в пах, после чего Митя, корчась на траве, вытащил из потайного кармашка штанов листок, исписанный столбцами пятизначных цифр, а также назвал имя и адрес радиста. Круглов застрелил связника, а труп утопил в болоте, привязав к его ногам трак от танковой гусеницы, ржавевший без дела в придорожной пыли.
Радиста он застал за обедом. Это был неказистый мужичонка лет сорока с бабьим лицом и редкими волосами. Как раз такой мусор немцы и вербовали в лагерях для военнопленных. Покупали за кусок сала и бутылку водки. Потом повязывали кровью и использовали по своему усмотрению. Попадались, конечно, и идейные враги, ненавистники России, но таких было немного.
Увидев майора, радист сразу все понял. Он поперхнулся пищей и медленно поднялся из-за стола. Лицо его сделалось серым.
– Ну чего ты испугался? – ласково спросил Круглов. – Нельзя так расстраиваться по пустякам, не то, глядишь, почерк испортится со страху. У тебя когда сеанс связи?
– В четверг, в 19–00. Имеется еще волна экстренной связи. На ней могу работать, когда угодно.
– Доставай рацию и передавай вот это.
Круглов положил перед ним Анютину шифровку. Радист принес с чердака небольшой, но тяжелый ящик, распаковал его и стал дрожащими руками настраиваться на нужную волну.
– Э нет, брат, так не пойдет. Ты успокойся. Ничего с тобой не случится. Будешь жить и работать под нашим контролем.
– Радиоигра?
– Ну да.
Когда радист передал шифрограмму, Круглов с великой ненавистью разрядил в него половину автоматного диска. Потом прикладом разбил рацию, а обломки и осколки ее опустил в нужник. После этого как ни в чем не бывало вернулся на службу, а вечером тоже как ни в чем не бывало приехал домой.
Анюта укладывала в вещмешок свои нехитрые пожитки. Интересно, куда это она собралась? Ведь не к маме же моей! Скорее всего, решила рвануть когти пока не поздно. Я бы на ее месте слинял на пути к Камышину, чтоб увольнительная и проездные документы были в ажуре. А там… Ну, не захотела ехать к свекрови. Решила жить самостоятельно… Такие мысли вертелись в голове Круглова, в то время как он разбавлял водой спирт, открывал консервы, резал хлеб и расставлял на столе рюмки и другую посуду. Анюта отварила картошку и испекла пирожки с повидлом к чаю.
– Эх, гульнем мы с тобой сегодня! – говорил Круглов, обнимая ее за плечи. – Выпьем и за любовь нашу, и за дальнюю дорогу, и за тихую пристань!
– А ведь я люблю тебя, Круглов! – сказала вдруг Анюта, круто обернувшись и опалив его душу синим пламенем своих глаз.
«Неужто вправду любит? – Он ужаснулся этой мысли и жестоко прогнал ее прочь. – Не раскисай, Круглов, не раскисай! Исполни свой долг до конца».
Тихая грусть осеняла их небогатое пиршество. А потом они любили друг друга. Он исцеловал ее всю, и теперь уже она испугалась его дикой необузданности.
Когда Анюта уснула, Круглов сел за стол и начал писать письмо матери: «Прости меня, мама…» И тут же решил: ни к чему это, потому что нет мне прощения. Хотел написать начальнику армейского «Смерша» и сразу отказался от этой затеи. Пускай все думают, что «бытовуха». Так будет лучше.
Он сел на край постели и принялся рассматривать спящую. До чего хороша! Он не испытывал к ней ни ненависти, ни злобы. Были жалость и нежность.
Короткая майская ночь близилась к своему исходу. Круглов встрепенулся и посмотрел на часы. Пора! Он достал пистолет и передернул затвор. Движения его были спокойны и точны. Осторожно отодвинул край сорочки на груди Анюты и выстрелил туда, где едва заметно подрагивала кожа. Затем, не медля ни секунды, пустил пулю себе в висок…
23 июня 1944 года началась операция «Багратион». Наши войска в течение нескольких недель разгромили и уничтожили группу армий «Центр» под командованием фельдмаршалов Буша и Моделя. Оставшиеся в живых гитлеровцы сдались. Шестьдесят тысяч немцев во главе с корпусными и дивизионными генералами, понурив головы, под конвоем прошли по улицам Москвы. В тот самый день смершевцы, разбиравшие трофейные документы немецкой разведки, нашли личное дело агента «Клары», материалы которого пролили свет на гибель майора Круглова и сестры Анюты… До конца войны оставалось восемь с половиной месяцев.
Отечества ради
В феврале 1992 года на одной из продовольственных баз города Придонска умер ночью от сердечного приступа пожилой сторож Иван Павлович Чугуев. На базе этой и охранять-то уже было нечего. Ее полностью разворовали как старая власть, так и новая и даже не разворовали, а, скорее, разграбили: продукты вывозили средь бела дня машинами, а дедушка Чугуев приходил вечером и сторожил до утра то, что осталось. Чугуев работал на базе лет тридцать, и его держали там в качестве трухлявого символа ускользающих в небытие правопорядка и законности.
Похоронили старика дочка с зятем да еще какие-то родственники. Перед похоронами вышла небольшая заминка: с руки усопшего сняли красивые старинные часы, а на задней их крышке обнаружили надпись, о происхождении и существовании которой никто из родственников даже не ведал: «И. П. Чугуеву за выполнение важного государственного задания – Управление КГБ по Придонской области, 1961 год».
– Из-за такого сувенира нынче могут выйти одни неприятности, – сказал зять. – Лучше от него избавиться.
Он велел жене надеть часы на руку покойного. Так Ивана Павловича и похоронили с ними…
Помощник военного атташе Джек Митчел слыл разведчиком от Бога. Природа наделила его острым зрением, цепкой памятью и ухватистым умом аналитика. Он не знал ни провалов, ни проколов в работе с агентурой, стоящую разведывательную информацию умел выудить даже из номера «Красной звезды», продающейся во всех газетных киосках, а уж если его отправляли в шпионский вояж по территории потенциального противника, то он всегда привозил нечто экстраординарное, вызывающее зависть менее способных коллег. Только Джек мог увидеть из окна скорого поезда опору высоковольтной линии, спрятанной в глухой тайге, только он мог заметить колею, убегающую в ту же тайгу от неказистого полустанка, только он мог унюхать, чем пахнет от желтых емкостей, скопившихся на запасных путях по обе стороны от упомянутой колеи. Беспорядочные, сделанные наспех зарубки на память по возвращении в Москву приобретали вид строгих аналитических записок, от которых начальство Джека просто млело. За одну поездку он исписывал до десятка блокнотов, которые хранил в отсеках толстой кожаной, папки. Заглянуть в эту папку мечтали чекисты всей провинциальной России, да и не одной России, а всего огромного Советского Союза, однако Джек был не из тех, кого относят к числу растяп и простофиль. Палку свою он из рук никогда не выпускал, даже спал с ней в обнимку, а обедая в ресторанах и кафе, клал ее под себя. Холодная война была в разгаре, а Джек претендовал на роль образцово-показательного солдата этой войны…