Пора мне заработать свой обратный билет.
Часть четвертая. Наша миссия
Вперед
Ориентируясь на запись Мухи и подсказки от Стража, я двигаюсь к месту, где застрял Каридж. Муха снова сидит внутри меня, но я часто прошу его подняться и оглядеться. Сказать, верного ли направления мы придерживаемся.
Я перемещаюсь медленнее Мухи, но он терпелив ко мне и не просит ускориться. На то, чтобы добраться до Кариджа, у меня уйдет много месяцев. Больше человеческого года. Однако Муха не обижает меня, не сравнивает мою скорость со своей. Он знает, что нас не просто так создали разными.
Страж, напротив, постоянно велит торопиться, одновременно напоминая о других задачах, например о сборе образцов. И всякий раз я вспоминаю, что говорила Рания в один из последних вечеров в лаборатории. Она боялась, что люди в защитных костюмах ждут от меня слишком многого.
«Я справлюсь, – говорю я себе, делая вид, будто обращаюсь к Рании. – Для этого ты меня и создавала».
Проходит пять человеческих месяцев с тех пор, как мы вышли на след Кариджа. Я доволен своей работой, но тут Страж говорит:
– Чтоб мне рухнуть, тебе точно не сообщали из Центра, что ты выбился из графика?
– Нет, – говорю я. – Не сообщали.
А про себя думаю: «Как же ты порой раздражаешь, – и тут же спешу подумать о ней хорошо: – Хотя бываешь и полезной». Это то, что люди в защитных костюмах называют равновесием.
– Доверяй Резу, – говорит Муха. – Он хорошо справляется.
– Чтоб мне рухнуть! Доверять? Что за человеческая ерунда! Я прошу Резилиенса делать свою работу.
– Так он ее и делает! – восклицает Муха. – И делает хорошо!
– Тебя никто не спрашивал, вертолетик.
А пока Муха со Стражем спорят, я тщательно изучаю почву у себя под колесами. Останавливаюсь и выстреливаю лазером в грунт.
До сих пор я так всегда и поступал: проверяю почву и камни лазером, потом, если вижу необходимость, бурю грунт и беру образец на анализ. Проверяю в своей химической лаборатории.
Результаты не удивляют, все ожидаемо. Я даже разочарован: нет ничего, что заставило бы Ксандера огокнуть.
Образцов почвы я собрал уже много, а вот камней – ни одного. Место в лаборатории ограниченно, и образцы надо подбирать осмотрительно. Все, что мне попадается, содержит кремний, алюминий и магний, а мне хотелось бы отыскать соль. Соль – это след воды и иногда капсула времени. Соль может хранить остатки древней жизни, и, если обнаружится в камне, есть неплохой шанс найти в нем и окаменелость. Однако соли мне еще ни разу не встречалось. Как и ничего на основе углерода; он еще вернее указал бы на то, что когда-то на Марсе существовала жизнь.
Надо продолжать поиски.
Всякий раз, как я решаю не брать образец, мне вспоминается Джорни. Меня сразу одолевает тоска, и это плохо. Я не хочу ее испытывать, но испытываю. Она крепко засела в системе и не желает проходить.
Я невольно начинаю думать, как поступила бы на моем месте Джорни. Что сочла бы рациональным: брать или не брать этот камень, этот образец почвы? А может, она нашла бы другое, более рациональное решение?
Я изо всех сил стараюсь поступать рационально, но иногда приходят сомнения: хорошо ли у меня получается? Джорни, наверное, заметила бы, что если уж я заговорил о человеческих «сомнениях», то вряд ли.
– Ты рентгеном пользоваться не забываешь? – спрашивает Страж.
К сведению Стража, я уже двенадцать раз применял рентген, чтобы увидеть и проанализировать камни изнутри. Однако точные цифры я не называю. Вместо этого говорю:
– Думаешь, я не сообщил бы тебе, отыскав безусловную окаменелость?
– Я просто хочу удостовериться. Моя работа – проверять.
– А моя – колесить по планете, – напоминаю я и просвечиваю почву рентгеном, лишь бы Страж отвязалась. Да, здесь нет ничего интересного, просто хочу показать ей, что я это умею.
Солнце восходит, разливая кругом зеленоватый свет. Оказалось, небо на Марсе очень разное. Сейчас оно бледно-серого цвета. Бывает теплым, когда солнце светло-желтое, бывает – вот таким, как сейчас надо мной, – внушающим моей системе неприятное чувство. Я делаю снимок этого странного зеленоватого света.
– Дай уже Резу делать свою работу, – просит Муха. – Он хорошо справляется.
– Стараюсь изо всех сил, – подтверждаю я.
Я стараюсь. Я продолжаю колесить по планете.
Дорогой Рез!
Никогда еще не видела маму такой взбудораженной, как в тот день, когда она пришла и сказала, что ты нашел другой марсоход! Просто отличный день был. Давно уже таких не случалось.
Но это еще не все хорошие новости. Во-первых, я теперь пишу для школьной газеты. Нашла в редакции новых друзей. Мэгги и Сана очень мне нравятся. Думаю, они бы и тебе понравились.
Я уже заканчиваю восьмой класс. На следующий год перейду в старшую школу. Я немного нервничаю из-за этого, да и с Иммани не все гладко. Мы с ней толком не общаемся. Хотя ситти говорит, что так бывает, когда взрослеешь. Ну, не знаю. Как ты думаешь: ты когда-нибудь повзрослеешь настолько, чтобы отдалиться от своего дрона? Глупо, вероятно, тебя о таком спрашивать, но, по-моему, ты мог бы дать верный ответ. Ты очень сообразительный. Сам посуди: ты ведь уже отыскал тот, другой, марсоход!
Мне кажется, мной мама никогда так гордиться не будет, как она гордится сейчас тобой. Нет, забудь. Еще подумаешь, что я ревную или злюсь на тебя. Ничего такого, честное слово. Просто в последнее время со мной что-то странное происходит, ворчу по малейшему поводу. Не знаю, в чем дело.
Мама с папой по ночам шепчутся о чем-то, и мама ПОСТОЯННО усталая. Нет, я понимаю, ты на Марсе уже два года, а она до этого над тобой стопятьсот лет трудилась… Но все равно. Какая-то она… другая. Не знаю, как еще сказать.
Мне от этого немножечко страшно, а из-за страха не спится. Потому, наверное, и пишу тебе снова. Как думаешь, я не слишком выросла, чтобы писать тебе?
Твой друг,
Софи
Странствия, часть вторая
Я еду, и еду, и еду вперед.
Передо мной бескрайнее пространство, пейзаж почти не меняется. Кругом песок, редкие валуны да неровные силуэты горных пиков, мелькающие где-то вдали. Меняется только небо, переливаясь всеми цветами и их оттенками.
Ветер волнует песок. Иногда он шепчет, а иногда воет так громко, что у меня все трясется внутри.
Изредка я говорю Мухе:
– Слышишь?
Это когда вновь раздается тот звук. Будто вихрь. И очень похоже на человеческий свист. Источник звука я не могу определить.
– Да, – отвечает мне Муха.
– Это ветер, – постоянно напоминает нам Страж.
Я тоже отвечаю ей, как и прежде:
– Этот звук не похож на вой ветра.
Делаю еще одну запись и отсылаю в Центр управления. Ответа нет. Жаль, не могу спросить почему.
Мне хочется сказать: «Вы слышите то, что я слышу? Что вы думаете?»
Обидно, когда много вопросов, а задать их не можешь.
– Мне кажется, уже недалеко, – говорит Муха.
Заново просматриваю запись с его камеры. Муха в чем-то прав, мы неплохо продвинулись. Колесим по планете уже больше человеческого года, однако добираться все еще долго.
– Мы приближаемся, – говорю я.
Почти всю дорогу у меня под колесами было больше песка, чем камней, но вот внезапно поверхность становится значительно тверже, делается труднопроходимой. И угол наклона меняется, становится круче. Колеса так и подскакивают, и от этого внутри у меня все вздрагивает. Подвеска напрягается. Я вспоминаю слово, которое однажды употребила Страж: усталость.
Глубоко в осях колес я ощущаю усталость.
Вспоминаю, как Ксандер говорил однажды, будто бы единственный выход – это движение вперед. Вот я и двигаюсь. Дальше.
Мои колеса стонут. Должно быть, Муха тоже это услышал и предлагает:
– Спеть тебе?
– Было бы здорово, – опережает меня с ответом Страж.
Этим она вызывает во мне человеческое удивление. И, кажется, мне нравится удивляться.
– Я знаю всего одну песню, – говорит Муха.
– Не страшно, это хорошая песня, – заверяю я его, вспомнив, как звучал голос Рании, такой нежный и теплый, когда она пела по телефону Комарику.
Я делюсь воспоминанием с Мухой.
– Ты знал, что эта песня – для Комарика?
– Что еще за Комарик?
– Человечек в защитном костюме, которого любит Рания.
– Гм… Рания любит комариков? А мух? Мух она любит? – вслух размышляет Муха. – И что, кстати, значит «любить»? Это понятие мне незнакомо.
– Я сам точно не знаю, но, похоже, им люди в защитных костюмах обозначают трепетную заботу.
– О, какое хорошее понятие.
– Да.
– Что ж, песенка для Комарика мне очень нравится, – признается Муха.
– И мне тоже.
– Мерцай, мерцай, – затягивает дрон.
Он еще немного поет, а потом говорит:
– Гм-м-м… Может, мне свою песенку сочинить?
– У тебя на это будет уйма времени, – отзывается Страж. – Резилиенсу еще долго ехать.
– Знаю, знаю, – говорю я, прислушиваясь к ворчанию колес. Вж-ж, вж-ж, вж-ж. – Я еду со всей доступной мне скоростью.
Внезапно я перестаю даже подскакивать. Все внутри меня взвизгивает. Страж говорит еще что-то, но я не слушаю. Меня целиком занимает визг, я пытаюсь обработать его.
Колеса стонут и скрежещут, захлебываются, и я останавливаюсь. Как ни пытаюсь, больше тронуться с места не выходит.
Колеса стонут и визжат еще громче. Со злостью.
– В чем дело? – спрашивает Муха.
Пытаюсь ехать, но колеса гудят вхолостую. Это похоже на испытание в лаборатории, только рядом нет Ксандера и Рании, и никто ничего не подправит.
Колеса снова гудят: вж-ж, вж-ж, вж-ж, скр-скр-скр.
Я не двигаюсь. Я застрял.
Мы застряли.
– Мы не двигаемся, – говорит Муха.
– Это очевидный факт, – замечает Страж. – Незачем его констатировать.
– Что-то не так, – говорю я.
– Чтоб мне рухнуть! Это тоже очевидно.