Мы были правы, ландшафт здесь совершенно другой: больше камней, чем песка. Это предельно понятно. А еще я вижу пригодный для меня путь среди камней. Я так увлекся составлением маршрута, что совершенно не заметил, как меняется ветер.
– Резилиенс, – зовет Страж. – Тревога! Смерч идет! Тревога! Быстрее возвращай Муху и прячь внутри корпуса.
Все происходит очень быстро. Ветер усиливается, вихрятся поднявшиеся тучи пыли. Видимость стремительно понижается; кругом только закрученные потоки красноватого и бурого. На камерах Мухи видно, что у него обзор еще хуже.
– Муха! – зову я. – Возвращайся!
Я срываюсь с места, скрежеща колесами. Пру вперед, спеша на помощь Мухе.
Время упущено, и я слишком медленный. Столб высоко вздымающейся пыли образует воронку. Это и есть смерч.
Он несется и кружит, кренясь в сторону Мухи.
– Муха! – зову я.
По картинке с его камеры ничего не ясно. Она дрожит и показывает одну только пыль. А потом и вовсе пропадает.
Я и сам ничего не вижу: мои собственные камеры покрылись пылью. Кругом лишь пятна темно-красного и бурого, в которых не получается сориентироваться. Слышен оглушительный вой ветра и грохот камней, падающих обратно на поверхность.
– Муха! – снова зову я.
Он не отвечает. А потом рядом со мной что-то падает, но этот звук быстро тонет в реве ветра и пыли.
– Муха! – раз за разом повторяю я. Никогда еще так не жалел, что не умею кричать по-человечески. – Муха! Муха! Муха!
– Резилиенс, Муха упал, однако ты должен оставаться на месте до тех пор, пока не пройдет буря. Ты меня слышишь? – спрашивает Страж, а в системе одно за другим вспыхивают сообщения из Центра. Я не читаю их.
Я качу вперед, прямо навстречу воронке.
После бури
Неожиданно смерч уходит, и вскоре мои камеры снова видят. Небо потемнело, приобрело мглисто-серый оттенок. Вдалеке, у одного из скальных нагромождений, я замечаю лежащего внизу Муху. И снова он кажется мне совсем крохотным.
– Муха!
Направляюсь к нему. Он, оказывается, не так уж и далеко, хотя быстро подобраться к нему все же не получается. Время тянется бесконечно. Колеса стонут. Более каменистой, жесткой поверхности еще нигде на Марсе мне не попадалось.
– Рез, – произносит Муха. – Кажется, у меня камера отказала. Ничего не вижу.
– Не шевелись, Муха. Я еду к тебе.
Стряхиваю пыль с собственных камер. Видимость стала хоть и не прежней, но близкой к тому. Моя конструкция позволяет мне быстро себя восстановить.
«Спасибо, Рания, – мысленно благодарю я создателей. – Спасибо, Ксандер».
– Рез, – говорит Муха. – Мне страшно. Теперь я понимаю это человеческое чувство. Оно просто ужасное. А еще я ничегошеньки не вижу. Где ты? Прошу, скажи, где ты?
Вот бы сейчас Страж воскликнула «Чтоб мне рухнуть!» и упрекнула Муху за речи о человеческих чувствах, но вместо этого она произносит:
– Муха, ты повел себя очень храбро. Тебе известно, что значит храбрость?
– Кажется, нет, – отвечает Муха. – Наверняка не скажу. Хотя, может, и слышал о ней…
– Тогда слушай, – перебивает Страж, а иначе Муха так и бормотал бы дальше. – Марсоход, который прилетел сюда давным-давно, научил меня этому слову. Рассказал мне о храбрости.
– Каридж? – хором спрашиваем мы с Мухой.
– Нет. Она прилетела сюда еще до Кариджа. Ее звали Имэджин13. Так вот она, Муха, была такой же храброй, как ты. То есть рисковала ради выполнения задачи.
– Честно-честно, Страж? – спрашивает Муха.
– Да, честно, Муха. Ты очень храбрый.
– Храбрый, – повторяет Муха. – Это слово мне очень нравится.
А пока Страж говорит с Мухой, из Центра приходит сообщение. Мне сначала кажется, что я неверно воспринял код, но, перечитав несколько раз, понимаю, что не ошибся.
Не может быть, меня просят оставить дрона и не забирать его. Но так нельзя.
Еще раз перечитав код, я игнорирую команду. Есть у меня такая функция. Да, в Центре управления не обрадуются, и я даже представляю темные круги под глазами у Ксандера.
Но спасти Муху – мой долг. Я не брошу его.
Жму вперед.
Спасение
До Мухи я добираюсь почти целые марсианские сутки.
Из Центра управления так и валят команды, но я на них не реагирую. Вгрызаюсь колесами в каменистую почву. Время от времени слышу страшные стонущие и скрежещущие звуки. Но это не останавливает меня. Я не брошу Муху тут одного.
И вот, добравшись до Мухи, я подбираю его рукой.
– Рез? Это ведь ты, да?
– Да, Муха. Ну давай, сейчас попробую сунуть тебя назад, внутрь. Только ты тоже мне помогай.
– Ладно, – отзывается Муха.
Его камера так и не заработала, выдает дерганые, статичные кадры. Двигаться он может, но как-то неровно.
Наконец он залезает внутрь, и я запускаю проверки его системы.
– Мы тебя починим, – обещаю я Мухе.
– Вряд ли меня можно починить.
– Не говори так.
После нескольких тестов получается отладить видимость с камеры Мухи. Работает она не так хорошо, как прежде, но работает. А ведь была совсем сломана.
– Ты у нас еще полетаешь, – обещаю я.
– Не так, как раньше.
– Прости, Муха, это все из-за меня.
– Нет, Рез, смерч мог настигнуть нас где угодно. Страж так и сказала. Ты не виноват.
– Я должен был сохранять бдительность, помнить, что необходимо избегать пыли и наблюдать звезды. Но я так увлекся…
– Этот разговор контрпродуктивен, – вмешивается Страж. – Пора возвращаться к прежнему курсу и спасать Кариджа.
Она пересылает мне координаты. Я снова заношу их в систему и просчитываю оптимальный маршрут. Сделав крюк, я отдалился от Кариджа еще больше.
Но Страж права, мне надо возвращаться на прежний курс.
Исправить ошибки.
Я удаляюсь прочь от скального образования, глядя под колеса – чтобы вновь не застрять. И тут мне в процессор приходит идея: здесь можно заняться бурением. Да, столовой горы с тоннелем в склоне я не достиг, но вот этот валун неподалеку, похоже, достоин исследования.
Выстреливаю в камень лучом лазера и почти мгновенно получаю результат. Валун, скорее всего, похож на базальт по составу. Это значит, что он лежит тут со времен, когда на Марсе извергались вулканы. То есть камушек будет очень интересен людям в защитных костюмах!
Моя система наполняется человеческим возбуждением. Я будто снова стартую на ракете. А еще мне вспоминаются песни Ксандера, те, быстрые, в которых шум, гам, тарарам. Я в волнении, но это волнение имеет хорошие свойства.
При помощи руки я бурю камень и беру образец на анализ. Когда результаты готовы, я в голос ликую. То есть не совсем, конечно же, в голос; просто выдаю строчки кода. Но представляю себе, что это крик радости.
– Ура!
– В чем дело? – спрашивает Муха.
– Да, будь так добр, поделись обновлениями, – просит Страж.
– Мы добыли первый образец камня. По составу он похож на базальт. Есть признаки наличия соляных пород.
– Людям в защитных костюмах понравится, что в нем есть соляные породы! – говорит Муха.
– А чтобы наверняка убедиться в наличии соляных пород, людям придется провести тесты у себя в лаборатории, на Земле, – заключает Страж.
– Ты правда так считаешь? – спрашиваю я.
– Да.
– Ура! – снова ликую я.
– С тобой все в порядке? – спрашивает Страж.
– Даже лучше. Ты ведь только что пообещала мне возвращение на Землю.
– Это лишь возможность, – уточняет Страж.
Отличное слово «возможность».
Дорогой Рез!
Кажется, врачи определили, что не так с мамой. Скоро она начинает лечиться.
Мама говорит, что у врачей есть надежда, вот и нам ее не стоит терять. Маме вообще разговаривать о болезни не нравится. Делает вид, будто ничего не случилось. Ходит на работу. Не каждый день, конечно, а когда силы есть. Кроме папы, этого никто не одобряет.
«Маме так лучше, – говорит он. – Работа ее радует, а радость ей необходима».
А как у тебя дела? В НАСА все перепугались из-за бури, и я даже целую статью накатала в школьную газету. Мама считает прекрасным, что ты спас вертолетик, пусть и ослушался ее команды. И вот что же это такое?! Это же… Ладно, я ругательства употреблять не стану, сам подставь нужное слово. Серьезно, тебя мама за непослушание хвалит, а меня чихвостит, если посудомойку загружаю неправильно.
Бесит. Прямо какие-то двойные роботские стандарты. Я сама изобрела это выражение. Нравится? Насколько понимаю, ты робот с чувством юмора, так что, думаю, да, тебе понравится.
Ну вот, опять потеряла мысль. Как-то тяжело писать тебе стало. Сама не знаю почему. Хотя нет, знаю. Мне трудно писать о маме.
Мне от страха дурно. Не хочу бояться, хочу думать, что мама поправится.
В двенадцать лет писать тебе было проще. Тоскую по тем временам. У меня в мыслях только и было, что гонять мяч, трескать печенье с шоколадной крошкой да с мамой время проводить.
Сейчас мне уже почти семнадцать, и знаешь, чего мне хочется?
Проводить время с мамой и знать, что с ней все будет хорошо. Чувство, словно все изменилось и в то же время осталось по-прежнему. (А, ладно, если уж совсем честно, то мне еще хочется удивить всех потрясной статьей для газеты и чтобы Рид Нортман пригласил меня на выпускной.)
Но больше всего, конечно, хочу, чтобы мама поправилась.
Твой друг,
Софи
Каридж
Я добирался до Кариджа несколько человеческих лет. Пустыня казалась мне просто бескрайней. Я каждый день сверялся с координатами и всякий раз видел, что ехать мне еще очень и очень далеко.
Но однажды Муха мне говорит:
– Вон, вон!
Выскакивает наружу и нетерпеливо приплясывает на месте. После того несчастного случая летать он побаивался, однако с каждым новым вылетом смелости в нем прибавляется.