А грустить не хочется. Мне положено радоваться. Угадай почему. Завтра я оканчиваю школу. Прямо не верится, да?
Еще пару месяцев поживу дома, никуда пока не еду, но все равно уже немного страшновато. Пойми правильно, я и радуюсь тоже. Но все кругом ведут себя так, будто им совсем не страшно и они только радуются. Вот я и думаю, может, это со мной что-то не так?
От всего этого не спится. И я вспомнила о тебе, как ты, наверное, боялся, когда только сел на Марсе.
А знаешь еще что? Я все-таки написала ту статью. Ну, про тебя и маму. Ту, что очень личная. Ее напечатали в школьной газете, и я за нее приз получила. Я, кстати, поступила в колледж и буду учиться писать. То есть не просто писать, а о науке.
Когда-нибудь, может быть, я дам тебе ту статью почитать. Маме уже дала. Она меня крепко обняла, поцеловала в макушку и что-то быстро-быстро прошептала по-арабски. Я не въехала, но совершенно уверена: статья ей понравилась.
Сегодня настроение, правда, так себе. Чувство, что скоро жизнь совершенно переменится, и я в растерянности.
Подумала, может, ты меня поймешь. А? Что скажешь?
Твой друг,
Софи
Дорогой Рез!
В Мичигане холодно. Люди правду говорили, когда предупреждали, что зимой тут НИ РАЗУ не Калифорния.
Зато в колледже круто. Я уже на втором курсе, почти все предметы мне нравятся. Хотя некоторые суперсложные. (Чувствую, что органику завалю. Только маме – ни слова!)
У ситти есть друг, который держит ресторанчик в городе Дирборн, это недалеко от Анн-Арбора, и я почти каждую пятницу выбираюсь к нему поужинать. Арабская кухня тут что-то с чем-то: ем и как будто снова домой возвращаюсь!
Сегодня мама звонила. Ей одобрили финансирование на миссию по спасению тебя. Она нереально рада, ну и я тоже. Скакала, как маленькая, по сугробам, а потом стушевалась все-таки. Я уже не ребенок. Хотя иногда стоит о тебе подумать – и мне как будто снова двенадцать.
В общем, даже не верится, что ты вернешься на Землю. Правда, мама просила пока никому не говорить, ведь это информация для своих. Из посторонних она только мне ее доверила.
А я вот захотела с тобой поделиться, поэтому и пишу.
Твой друг,
Софи
Дорогой Рез!
Даже не знаю, как тебе рассказать об этом. Целых три года училась писать, а слов все равно подобрать не могу.
Мама снова больна.
Завтра лечу домой повидать ее.
Мне очень страшно, Рез.
Твой друг,
Софи
Дорогой Рез!
Маме очень плохо.
Ситти постоянно за нее молится. Папа не набожный, он просто уходит из дома побродить по району.
Спросишь, что же я? Я вот решила написать тебе, потому что так мне немного легче.
Когда мама спит, я читаю ей свои письма к тебе. Она не всегда все понимает, но врачи считают, что говорить с ней полезно: так ее мозг активен, или что-то подобное. Однажды, пока я читала, она приоткрыла глаза, улыбнулась и снова уснула.
Мне кажется, она все понимала.
Твой друг,
Софи
Дорогой Рез!
Я по-прежнему читаю маме свои письма к тебе. Кажется, они ей очень нравятся. В какое-то время она лучше осознает происходящее вокруг, в какое-то – хуже, но я все равно читаю ей каждый день.
Как-то раз, слушая одно из писем, она даже рассмеялась. Так было приятно слышать ее смех. Мама и забыла, что я предлагала назвать тебя Обалденный и Замечтательный Космолетающий Дракон. А ведь правда, классное имя.
Врачи вчера сказали, что шансов у мамы немного. Я совершенно растеряна. Советуют готовиться к худшему, но я не знаю как. Не знаю, как приготовиться к тому, что моей мамы не станет.
Не буду я ни к чему готовиться. Мама у меня шансы не считает, ведь так?
У нее всегда шансов на успех почти не было, но она своего добивалась.
И сейчас я ставлю на маму.
Твой друг, Софи
Дорогой Рез!
Какое-то время писем не будет.
Слишком тяжело писать о маме.
Впрочем, тебе я хотела сказать спасибо. Надеюсь, однажды ты вернешься на Землю.
Чуть не написала «домой», но потом задумалась: считаешь ли ты Землю домом? Планетоходы вообще знают о «доме»? Надеюсь, что да и что тебе хочется назад, в мамину лабораторию.
Эта мысль греет мне душу, а ведь для улыбок у меня в последнее время поводов мало.
Твой друг,
Софи
Дорогой Рез!
Просто не верится, что последний раз я писала тебе двенадцать лет назад. Сейчас мне уже тридцать три, я – взрослая женщина, и хотя чувствую себя глупо, но не написать тебе не могу.
Ты летишь назад, на Землю.
Ты летишь домой.
Кстати, я ответила на свой же давнишний вопрос: Земля и правда твой дом. Ты наш, мы тебя не оставим.
Ты первый марсоход, который возвращается на Землю. Рез, ты вошел в историю, ты меняешь мир. Прямо как и говорила всегда мама.
Твой друг,
Софи
Часть пятая. Возвращение
Помнить
СПУСТЯ СЕМНАДЦАТЬ ЛЕТ ПОСЛЕ ТОГО, КАК МАРСОХОД «РЕЗИЛИЕНС» ОТКЛЮЧИЛСЯ
Меня накрывает поток информации. Захлестывает вихрями данных. Я все вспоминаю.
Память – обратная сторона пустоты.
Я сканирую окружение и вижу расплывчатое лицо Ксандера. Оно постепенно становится четче.
Ксандер! Я помню лицо Ксандера, каким оно было раньше. Он изменился, но это по-прежнему он. На нем нет защитного костюма. Лицо постарело, покрылось морщинами. Зато улыбка – улыбка все та же.
– С возвращением, приятель, – говорит Ксандер. – Ты справился.
У меня получилось.
Информация
Моя система полна звуков и образов. Она полна знаний. Данных и памяти.
Оказывается, моя система не опустела.
Она все запомнила.
Я помню. Я помню все.
Рания
Рании в лаборатории нет.
Я озираюсь, высматривая ее тут и там.
Прислушиваюсь, пока Ксандер и прочие люди в защитных костюмах проверяют мою систему, проводят тесты. Но имя Рании не упоминает никто.
– Где Рания? – спрашиваю я, однако люди в защитных костюмах не отвечают.
Слова, сказанные в пустой комнате, где нет рании
– Надеюсь, ты мною гордишься, – говорю я в пустой комнате после ухода Ксандера.
– Надеюсь, ты довольна моей работой, – говорю я.
– Где же ты?
Больше информации
На вопросы о том, где Рания, ответов нет, но есть другие новости.
Например, образцы камней, которые я добыл, помогли продвинуться в изучении Марса.
– Теперь мы точно знаем, что на Марсе когда-то была вода, – говорит Ксандер. – Образцы, которые ты доставил, содержали древнюю, замороженную соленую воду. Возможно, вода сохранилась где-то еще на Марсе и даже содержит микроорганизмы.
– А еще мы теперь намного больше знаем о радиации в атмосфере, – продолжает Ксандер. – Это большой шаг к тому, чтобы когда-нибудь отправить на Марс человека.
Я едва не забыл, что люди умеют выражать свои чувства при помощи интонаций. В голосе Ксандера я слышу гордость и восхищение.
А еще я слышу благодарность.
Надеюсь, Рания тоже гордится мной и радуется, где бы она ни была.
– Рания осталась довольна тем, как прошла миссия? – спрашиваю я.
Ксандер, конечно же, на мой вопрос не отвечает, но рассказывает, что еще нашли в собранных мною образцах. Мне интересно, был ли самым ценным именно тот образец, взяв который я упал.
Но Ксандер не говорит, и мне остается гадать.
Есть о чем поразмыслить
Поразмыслить надо много о чем.
О Рании.
Или о Мухе. Где он сейчас? В порядке ли он?
Но я не умею говорить с людьми, которые больше не носят защитных костюмов. Они же не Муха, не понимают меня. Они не Страж.
И не Джорни.
Я, бесспорно, счастлив слышать Ксандера. Я очень рад, что он говорит со мной, именно со мной, рассказывая об успехах моей миссии.
Однако мне бы хотелось, чтобы рядом был тот, кто по-настоящему поймет, когда я скажу: «У нас все получилось. Я вернулся на Землю».
Понимание
Меня перевозят в какое-то новое место. Сколько прошло времени, я не знаю. Следить за ним в лаборатории было трудно. Журнала больше нет, и над головой не простирается красноватое небо, в котором светит яркое пятнышко солнца. Больше не чернеет надо мной по ночам небо с россыпью звезд. Нет зубцов гор вдали и плавных очертаний песчаных дюн, волнуемых ветром.
Есть только белые стены, чистый переработанный воздух и гул механизмов.
Перед отъездом я пробовал заговорить с ними, с этими машинами, но они только знай себе гудели, не отвечая.
Но вот, когда меня привозят, я слышу того, кто меня понимает:
– Святые диоды, да это никак ты.
Во мне просыпается возбуждение, которого я стараюсь не показывать. Ведь это же Джорни. Да, это именно она, Джорни!
– Привет, Джорни, – говорю я.
– Я бы сказала, что мне тебя не хватало, но это как-то не очень по-роботски.
– А вот мне тебя не хватало, – признаюсь я.
– Расскажи, как там на Марсе?
– Это очень долгая история.
– Времени у нас полно.
– Разве ты не считаешь время человеческим понятием?
– И что с того? Чем бы оно ни было, у нас его полным-полно.
– Ладно, слушай, – говорю я и рассказываю Джорни все.
Новый дом
Мой новый дом – место, которое называется «музей». Мы с Джорни оба теперь экспонаты. Мы стоим на пьедесталах, в окружении множества экранов. Иногда экраны показывают то, что я наснимал на Марсе, иногда – то, как проектировали и создавали нас с Джорни. А бывает, что они ничего не показывают.