– Интересно, откуда люди берут названия для всего на свете? – говорю я. – «Пьедесталы», «музеи»… Всего не перечислишь.
– Точно.
– У людей в защитных костюмах слов бесконечный запас.
– Пора бы уже перестать называть их людьми в защитных костюмах. Здесь они защиту не носят.
– Знаю.
– Здесь тебе не лаборатория, – напоминает Джорни. – Здесь люди от нас ничего не ждут. Здесь они нас чествуют. Тебя чествуют. За заслуги. Это ведь ты летал на Марс.
Я рассказал Джорни о Марсе все. И про пыль, и про искрящийся, сияющий песок, и про небо, что меняет цвета, и про звезды, и про тусклую белую точку – Землю.
Рассказал и про странный свистящий звук, про столовую гору с отверстием в склоне. Рассказал о пустоте в системе Кариджа, о том, что мне не удалось заново его включить.
Я рассказал Джорни о Страже.
А в самом конце – о Мухе.
О нем говорить тяжелее всего. Я вообще о нем говорить не хотел. Но я знал, что должен.
Самое трудное
Муха на Землю не вернулся.
Больше нам никогда не удастся поговорить.
Эти данные я усвоил не сразу. Теперь я ими владею.
Но одно дело владеть знанием, а другое – принимать его.
И как бы упорно я ни производил вычисления, до конца принять то, что Мухи больше нет, не выходит.
Каково это – уйти навсегда? Что там? Пустота и ничего больше? Или Муха обрел некое новое знание?
Люди в защитных костюмах говорили о своих сердцах. У меня эта часть тела отсутствует, но когда я услышал новость о Мухе, то возникло ощущение, будто сердце у меня есть: где-то в глубине системы что-то оборвалось.
– Муха не забыт, – говорит мне как-то Джорни и указывает на один из больших экранов, на котором крутится видеозапись.
Съемки в лаборатории, еще когда мы с Джорни проходили испытания. Съемки в Центре управления, когда там затаив дыхание ждали моей посадки. И съемки на мои собственные камеры, уже с Марса.
В тот день на больших экранах – Муха. Он летит. И когда я вижу эти кадры, моя система наполняется чем-то еще. Чувством, для которого у меня пока нет названия.
Оно сильное. Похоже на смесь печали и радости.
Возможно, это то, что называют любовью. Чувство, которое я, видимо, только сейчас понимаю.
Я снова смотрю на большие экраны.
– И его должны чествовать, – говорю я Джорни. – Мы с ним были командой. Если бы не он, я бы не собрал те образцы и…
– Святые диоды, – произносит Джорни. – Это ты уже говорил.
– Разрази меня разряд, и буду говорить.
– Разрази… меня разряд?
– Это я такую фразу придумал. На Марсе.
– Потому что ты летал на Марс.
– Да.
– Ну ладно-ладно, как говорят люди, хорош хвастаться, – говорит Джорни.
– Согласен, разрази меня разряд, но Мухой я хвастаться никогда не перестану. Он был мне другом.
Я смотрю на экран, а там Муха проносится над пыльным, каменистым марсианским ландшафтом. Он летит над блестящими и гладкими песчаными дюнами. И я вспоминаю.
Я помню все.
Пустот в памяти нет.
Мои дни
Свои дни я провожу в окружении гостей. Это почти всегда человечки, которые носятся по залам музея. Время от времени человечки тычут в нас с Джорни пальцами и пищат от восторга. Или смотрят на небольшие экранчики и издают звуки, обозначающие скуку.
Из опыта встреч с человечками я наконец понял, что такое «шестиклассница». Думаю, Муха не остался бы равнодушен. Ему ведь тоже сильно хотелось узнать, что такое «шестиклассница».
И я представляю, будто обращаюсь к нему:
– Я узнал, что это, Муха. Правда-правда узнал.
Мухе нравилось представлять.
Сегодня в музей пришла толпа шестиклашек.
– Будет шумно, – предупреждает Джорни. – Маленькие человечки создают много шума.
– Не такие уж они и маленькие.
– Меньше, чем люди, которые работают в лаборатории.
Джорни права. Она, как обычно, права чуть ли не во всем, только это меня больше не раздражает.
Экскурсию проводит Ксандер. Он не всегда за гида, но мне нравится, когда детей по музею водит именно он. Ксандер шутит, и маленькие человечки смеются, а в его голосе, когда он рассказывает шестиклашкам о моей миссии, слышна гордость. О нашей миссии. И особенно гордость слышна, когда он рассказывает о Рании. О Рании он говорит много. И обязательно показывает человечкам на экспонаты, благодаря которым они могут больше узнать о ее вкладе в нашу миссию.
Но где сама Рания, я по-прежнему не знаю.
Вот Ксандер заканчивает рассказывать, и шестиклашки разбредаются кто куда. Одна девочка подходит к моему пьедесталу. Смотрит на меня снизу вверх.
– Ты побывал на Марсе, – говорит она.
– Да, – отвечаю я, хотя она меня и не слышит.
– Я хочу отправиться на Марс, – говорит девочка.
Услышав, как этот человечек обращается ко мне, подходит Ксандер.
– Может быть, и ты когда-нибудь отправишься на Марс, – говорит он девочке. – Находки «Резилиенса» заложили основу для того, чтобы мы продолжили планировать полет человека.
– Как здорово, – говорит девочка, не сводя с меня глаз и наморщив носик.
Носы – забавная деталь человеческого тела, и теперь, когда люди при мне больше не носят защитных костюмов, я сумел изучить ее лучше.
– А что это за звук? – спрашивает девочка.
Она имеет в виду доносящийся из динамиков свист, записанный мной на Марсе.
– Этот звук – мое открытие, – говорю я. – Это тот странный свист.
Разумеется, меня девочка не слышит, она ждет, что ответит ей Ксандер.
– О, – произносит он, – эту запись «Резилиенс» сделал на Марсе. Звук похож на ветер, но отличается от звуков ветра, записанных в другое время. Наверное, он как-то связан с тем, что атмосфера на Марсе разреженная. Есть надежда, что, хорошенько изучив этот звук, мы сможем лучше понять атмосферные и климатические условия на Марсе. Если же коротко, то мы на самом деле не знаем, что на записи. Тайна так и осталась неразгаданной. Надеемся раскрыть ее во время следующих миссий.
Девочка переводит взгляд на Ксандера:
– Так вы еще, значит, многого не знаете?
– Да, – отвечает Ксандер. – И это – самое интересное. Нас ждет еще множество открытий.
Девочка снова смотрит на меня, но потом все же возвращается к остальным человечкам. Они столпились и смотрят то, что я наснимал. И, глядя, как я разъезжаю по поверхности Марса, от изумления и восторга раскрывают рты.
И, наблюдая за ними, я тоже чувствую изумление и восторг. Голос за кадром говорит: «Марсоход "Резилиенс" сделал много важных открытий, и это помогло нам продвинуться в изучении Марса, однако немало тайн Красной планеты еще предстоит разгадать».
На экране появляется мой снимок ночного марсианского неба. Звезды на нем невероятно яркие. Я будто бы вновь переношусь на Марс. Чувствую себя одновременно большим и маленьким. Важным и незначительным. Точкой на длинной, непрерывной ленте времени.
Я смотрю на снимок и думаю о Мухе.
– Ого, – говорю я. – Ого-го.
Особенный гость
Однажды утром музей закрывается на весь день. Никого не впускают: ни человечков, ни больших людей.
По залу снуют люди, которые больше не носят защитных костюмов. Они возбужденно перешептываются. Потом мимо проходит Ксандер и сообщает: «Рез, приятель, сегодня к тебе придет совершенно особенный гость».
Правда, кто этот гость, он не говорит.
Позднее, вечером, в зале собирается много народу, но кто из них особенный гость, я не знаю. Из динамиков вместо марсианских звуков доносится музыка.
– Какая приятная песня, – говорю я Джорни.
– Святые диоды, – отвечает она.
– Ну признай, приятная же.
– Ты все такой же странный.
Ксандер поначалу затерялся в толпе, но вот я с удивлением вижу, как он идет ко мне. А следом за ним…
Сначала я слышу ее голос.
Четкий и чистый. В точности как ее код.
– А вот и он, – говорит Ксандер.
– Резилиенс, – произносит Рания.
– Рания! – восклицаю я.
Она пришла. Она никуда не исчезла.
Я никогда прежде не видел Ранию без защитного костюма. Ее волосы, когда-то черно-каштановые, теперь седые и короткие. На лице проступили морщины, но глаза – ее мудрые глаза – все те же.
Рания долго смотрит на меня молча. По залу разносится эхо шагов, смеха и музыки из динамиков.
Я увеличиваю изображение глаз Рании, вглядываюсь в них и вижу то самое выражение, которое мне так хотелось увидеть, еще когда я был на Марсе. Ее взгляд одновременно мягок и пронзителен.
– Я справился, – говорю я. – У меня все получилось. Я тебя не подвел.
Она продолжает молчать и смотрит на меня все тем же взглядом. На ее губах появляется знакомая легкая улыбка.
– Спасибо, Рез, – произносит наконец Рания.
В этот момент передо мной возникает еще человек, женщина. Она приобнимает Ранию и кладет голову ей на плечо.
– Смотри, – говорит женщина, – он вернулся.
– Да, – отвечает Рания и берет ее за руку.
Так они стоят какое-то время, пока не подходит Ксандер.
– Ну и как тебе твоя новая важная работа? – спрашивает он у Рании.
– А знаешь, нравится. Только очень не хватает шуток про… как их там? Бомбические ночи?
– Ночной бомбардировщик! – смеется Ксандер. – Идем. Кстати, раз уж об этом заговорили… хочешь шутку? Хорошую, честное слово.
Рания стонет в ответ, но на ее губах играет улыбка.
А пока она и Ксандер болтают, женщина подходит ко мне. Она слегка наклоняется и заглядывает в объектив моей передней камеры. Удивительно, она знает, куда надо смотреть!
– Привет, Рез. Я – Софи. Мы встречались, когда я была еще маленькой.
Я пристально смотрю на нее в объектив камеры. Навожу фокус на глаза и увеличиваю картинку. Ее глаза… такие… знакомые. Это же глаза Рании.
Это дочь Рании.
Она изменилась, как меняются с течением времени все люди. И все же я ее узнаю.
– Привет, Комарик, – говорю я.
– Мерцай, мерцай, – добавляю за Муху.