– Знаю, – говорит Рания.
Всплеснув руками, она встает и начинает расхаживать туда-сюда. Обычно туда-сюда расхаживает Ксандер, не Рания. Даже не знаю, как воспринимать ее необычное поведение.
– Сказать правду?
– Конечно, – говорит Ксандер.
– Я из-за средств по ночам не сплю.
– Из-за денег? – переспрашивает Ксандер. – Мы уже добились финансирования миссии. Мы собрали Реза. Реза прошел испытания. Рез готов лететь.
– Да, но… – Рания снова умолкает.
Вообще, Рания немногословна, но если говорит, то предложения обычно заканчивает. Думаю, такая перемена в ее манере речи – повод встревожиться.
– Меня… – снова начинает она. – Меня волнует, как получить средства на то, чтобы вернуть Реза. Мы еще даже не обсуждали его возвращение, а ведь оно обойдется по меньшей мере в четыре миллиарда долларов.
Четыре миллиарда. Моя система распознает это число: 4 000 000 000. В нем много нулей.
– Если уж совсем честно, то намного дороже, – говорит Ксандер.
– Спасибо, утешил, – отвечает Рания.
– Дадут нам деньги, Рания, – успокаивает ее Ксандер.
– Дадут, только если Рез найдет нечто стоящее. Нечто оправдывающее затраты на его возвращение. А это…
– А может, не будем сейчас из-за этого заморачиваться? – перебивает Ксандер. – Разве не о чем больше подумать? У нас на носу запуск.
Ранию не задело то, что Ксандер не дал ей договорить, но я думаю, ему надо быть потактичнее.
Рания начинает расхаживать по лаборатории быстрее.
– Ты, кажется, не понимаешь.
– Еще как понимаю, – не уступает Ксандер. Он потягивается, заведя руки за голову, и вздыхает. – Ты хочешь, чтобы у Реза все получилось. Чтобы его вернули. Этого хотим все мы.
– Я хочу, чтобы у нас все получилось, – очень твердым, без тени дрожи, голосом говорит Рания.
Ксандер оборачивается ко мне:
– Рез, ты ведь справишься, да?
– Ксандер, – одергивает его Рания. – Веди себя, пожалуйста, серьезно.
– Я и так серьезен. Мы выложились, отработали на все сто процентов. Теперь пора поработать Резу.
Рания смотрит на меня так, будто ждет, что скажу я.
– Рания… – Я осекаюсь.
Она все равно не слышит, но даже если бы слышала, то что мне сказать?
Окаменелость
– Она тебя не слышит, – говорит Джорни по ту сторону стеклянной стены.
Оказывается, она тоже слушала разговор Рании с Ксандером. Я удивлен, но не признаюсь. Эту эмоцию Джорни точно не одобрит.
– Знаю, – отвечаю я, – но мне показалось, что надо что-то сказать. Что угодно.
– Ты же в курсе, Рании надо, чтобы мы нашли окаменелости. Если мы найдем окаменелости, то она точно получит средства на обратный путь, – говорит Джорни.
Я и правда нахожу эти данные у себя в системе. Все время они просто лежали там, а я и не знал. Так бывает: данные в системе есть, но я не обработал их или не сопоставил имеющиеся факты, поэтому чего-то не понял.
– Вероятность найти окаменелости очень низка. Пока даже неизвестно, существуют ли на Марсе окаменелости, – говорю я, скачивая еще больше заложенных в систему данных.
– Да, все верно. Но ты же знаешь, не все желания у людей в защитных костюмах рациональные.
– Поэтому нас и отправляют на Марс. Мы – рациональны.
– Да, – говорит Джорни.
– Думаешь, нам удастся вернуться? Средства на это дадут?
– Зависит от того, найдем ли мы окаменелости, – напоминает Джорни.
Мне не нравится чувство, которое наполняет сейчас мою систему, я перепроверяю вероятность того, что мы найдем окаменелости на Марсе. Она пугающе мала.
Мне бы очень хотелось вернуться. Прежде я и не задумывался о том, что могу остаться на Марсе. Эта мысль вызывает новую эмоцию – панику. Рания постоянно велит себе не паниковать; я сейчас говорю себе то же самое, но, оказывается, эмоциям бесполезно приказывать.
Наконец Рания и Ксандер уходят домой. Ксандер со мной прощается, Рания – нет. Она только смотрит на меня, очень долго. Видимо, это заменяет ей слова прощания.
Люди в защитных костюмах выключают свет. Лаборатория погружается в темноту.
– Вот мы и остались одни, – говорю я Джорни.
– Да, – соглашается она. – Так бывает, когда уходят люди в защитных костюмах.
«Это ненадолго, – приходит мне в процессор. – Скоро не будет этих одиноких ночей в лаборатории».
– Думаешь, на Марсе мы будем чувствовать себя по-другому? – спрашиваю я.
– Святые диоды, система говорит, что этот вопрос не стоит обработки, – отвечает Джорни.
Я разворачиваю камеры к лампам на потолке. Затем опускаю к кафельному полу. Изучаю тени на белых стенах. Прислушиваюсь к тишине в лаборатории. Пробую сформулировать вопрос конкретнее:
– Думаешь, ночью на Марсе будет так же? Или там темнота другая? Мне не терпится это выяснить.
– И на этот вопрос я не отвечу.
– Ладно. Тогда как насчет вопроса: люди в защитных костюмах хотят доказать, что раньше на Марсе была жизнь, и потому им нужно найти окаменелость, верно?
– Да, верно, – говорит Джорни. – Это рациональный вопрос.
– Спасибо, – благодарю я.
– У тебя есть еще рациональные вопросы?
– Да, но это, думаю, вопрос, который сам отвечает на себя.
– Ладно. Не уверена, что поняла тебя, но все равно задавай свой самоотвечающий вопрос, – соглашается Джорни.
– Люди в защитных костюмах отправляют нас на Марс, потому что для роботов это не опасно, ведь мы – неживые, так?
– Да, – говорит Джорни.
– Мы – не-живые вещи, которые будут искать следы жизни.
– Да, – повторяет Джорни.
Я ищу в системе определение слова «живой», и оно мне не нравится. Система содержит неполные данные. Они почти ни о чем не говорят мне. Ясно, что Ксандер и Рания – в одной категории, а мы с Джорни – в другой. Это закономерно и в то же время расстраивает.
Я не привык к тому, что закономерное расстраивает.
– Что-то я не понимаю. Почему мы – неживые? Я ощущаю себя живым, и мне не нравится, что меня классифицируют как не-живого.
– Святые диоды, перестань уже говорить об ощущениях. Объясняла же: чувства опасны. На Марсе от чувств не будет никакого толка. Даже наоборот, они поставят тебя под угрозу. Какой же ты странный, Резилиенс.
– Может, и так. Я странный планетоход, и я лечу на Марс.
И еще я собираюсь вернуться на Землю. Правда, Джорни не говорю. Оставлю в секрете. Это будет тем, что люди в защитных костюмах называют желанием.
Последняя ночь
В последнюю перед запуском ночь Ксандер включает музыку. Может быть, он ставит ее для себя, но мне нравится думать, что музыка звучит и для меня тоже.
Ксандер выбирает песню и рассказывает о ней.
– Под этот медляк я танцевал в восьмом классе.
Я не знаю, что такое «медляк», и что такое «восьмой класс» – тоже не знаю. Но песня мне нравится. Она звучит медленно и размеренно.
Подобрав другую, Ксандер говорит:
– А эту я слушал в колледже перед важным экзаменом.
Она не успокаивает. В ней много грохота. Она заставляет сосредоточиться.
Наконец Ксандер ставит третью:
– А эта звучала, когда я узнал, что буду работать здесь.
Она мне нравится очень сильно. Будь у меня возможность ездить по лаборатории, я бы сейчас покатился здесь, выписывая разные узоры. Вот бы взять эту песню с собой на Марс. Я не знаю, будут ли песни на Марсе, но мне бы сильно хотелось их там услышать.
Ксандер наконец уходит, но стоит мне решить, что я остался один, как входит Рания. Она садится в углу и, прерывисто дыша, набирает на экране планшета какой-то текст.
– И чего я так разнервничалась? – говорит она.
Я озираюсь. Больше в лаборатории никого нет, а ведь у меня двадцать три камеры, которые работают в разных режимах. Будь здесь еще люди в защитных костюмах, я бы точно заметил их.
– Ты это мне? – спрашиваю я, прекрасно зная, что Рания меня не слышит.
– Да, это она тебе, – отвечает ее планшет. – Со мной она не разговаривает.
– Ты уверен? – спрашиваю я.
Планшет не отвечает, он вернулся к работе.
– Ну не глупая ли я, раз с тобой говорю? – произносит Рания. – Ничего не могу с собой поделать. Завтра тебя здесь уже не будет, и… Я знаю, что Ксандер включает для тебя песни, и я тоже хочу дать тебе послушать одну. На память обо мне.
Потом она качает головой:
– Нет, ну глупости же…
– Ты не права, – отзываюсь я. – Мне нравится, когда ты со мной говоришь.
Она снова качает головой.
– Ладно, сейчас включу тебе песню. Но ведь я же не с тобой говорю, бред какой-то, на самом деле я сама с собой…
– Нет, ты говоришь со мной, – отвечаю я.
– Эту песню я слушала в детстве, – объясняет Рания. – И я дам ее послушать тебе, на удачу.
Рания включает песню на арабском. У меня сразу возникает мысль об улыбке. Я бы хотел горячо поблагодарить Ранию. Слушаю песню внимательно-внимательно. Стараюсь запомнить. Память у меня мощная, и все-таки я боюсь что-то упустить. Мне бы очень, очень не хотелось забыть эти мгновения.
– Спасибо, Рания, – говорю я. – На Марсе буду слушать эту песню у себя в памяти.
Когда песня умолкает, Рания гасит в лаборатории свет. Сейчас она уйдет, и все кончится.
Я остаюсь в тишине, окутанный темнотой. Я не знаю, как попрощаться.
Часть вторая. Запуск
Время пришло
– Время пришло, – говорит Ксандер.
Раньше он говорил «почти пришло», но на этот раз все иначе. Я запрограммирован подмечать такие вещи.
– Время пришло, – повторяет за ним Рания. Она обращается к Ксандеру и одновременно ко мне.
Прощание
Меня не разобрали. Меня целиком помещают в деревянный контейнер, а вместе со мной – Муху.
Я не знаю, где Джорни.
Я не знаю, как об этом спросить.
– Где Джорни? – взываю я в темноту.
Никто не откликается, только разные звуки кругом.
Слышатся незнакомые голоса.
И знакомые тоже. Это голоса Ксандера и Рании. Я хочу их видеть. Хочу спросить, что происходит, но они не понимают, когда я к ним обращаюсь.