Утром идти хуже всего. Зимним, холодным, ночным утром, когда ничего еще даже не началось, когда все еще впереди – пахнущая овощным супом и трухлявой мебелью школа, молодая учительница с пронзительным голосом и все эти – вертлявые, суетливые, сопливые, с твердыми кулачками, локотками, коленками… Утром мне было бы легче, если бы кто-то шел рядом со мной. В темноте, в черном морозе.
Но я хожу одна. Из АБ в АВ. По прямой.
Письмо волшебнице
Заветное желание
Пожалуйста, пусть кто-нибудь ходит вместе со мной.
Я так хочу.
Я так хочу.
Я так хочу.
– Эй, когова! – букву «рэ» Ренат не выговаривает. – В школу идешь, когова?
Он пытается перегородить мне дорогу – но он маленький и щуплый, а я большая и толстая, так что я просто молча пру вперед, а он путается у меня под ногами, как вертлявая собачонка.
– Ты чё, оглохла, когова? Уши надо мыть компотом! Чё молчишь, с тобой газговагиваю! Ща получишь у меня!
Я резко останавливаюсь. Ренат быстро отскакивает в сторону – как все маленькие злые собачки, он очень труслив.
– Сам получишь, – говорю угрожающе и делаю шаг к нему.
– Сначала догони! – хихикает Ренат и отбегает еще дальше.
Я иду вперед. Кто-то вдруг очень больно ударяет меня в затылок. Оборачиваюсь: Ренат демонстрирует длинный белый язык; в руке у него грязный снежок, и он метит мне прямо в лицо.
– Ща еще получишь!
Я отворачиваюсь, но недостаточно быстро: второй удар приходится в щеку. Плотный комочек грязи и снега сползает за воротник шубы и тут же начинает сочиться холодными тонкими струйками. Ну и что. Ну и что. Я ускоряю шаг.
– Жиг-тгест-мясокомбинат! – орет Ренат.
Ну и что. Ну и что. Ну и что.
– Жиг-тгест!..
Я его ненавижу. Он такой же отвратный, как его имя. Ренат… Насекомое с круглым брюшком и прозрачными узловатыми лапками. Ренат. Ренат… Растение с гнойно-желтым стеблем, облепленным муравьями. Ренат… Сорт гнилых яблок. Ренат. Ренат. Ренат. Я убью его. Ренат. Раздавлю его. Ренат. Выдавлю желто-зеленый сок. Ренат, Ренат, Ренат… Вот так. Так-то лучше.
– …Мясокомбинат! – разоряется он.
Ну и что. Зато я убила его имя.
– Жигдяйка! Жигная!
– Я убила твое имя! – кричу я в ответ.
– Чи-и-во-о?!
Ренатово лицо вдруг перекашивается и начинает странно дергаться – как будто невидимая рука щиплет его за щеку изнутри.
– Чё ты сказала?..
Вообще-то он больной. Не знаю, чем он там болеет, но в школу он до сих пор не ходит хотя и старше меня на несколько лет. И еще – он совсем не растет. Папа говорит, что с ним нельзя водиться, ни в коем случае.
С ним действительно никто не водится. Как и со мной.
– Я убила твое имя, – спокойно повторяю я. – Теперь ты уже никогда не вырастешь.
– Бабушка! – ревет Ренат. – Бабушка-а-а!
Он падает на снег и дергает ногами:
– Ба-абу-у-шка-а-а!
Я ускоряю шаг. Я перехожу на бег, я задыхаюсь, но бегу: нужно убраться отсюда, пока не явилась ведьма. Его бабка.
Все знают, что она ведьма. Она сумасшедшая, у нее огромный загнутый нос и черные усы, а рта почти не видно; она умеет облизывать кончик носа языком. Зимой и летом она одевается одинаково: в валенки и теплое пальто. Они с Ренатом живут в нашем подъезде, на первом этаже. За зарешеченным окном.
Родителей у Рената нет: мать спилась, а отец исчез, когда Ренат был совсем маленьким. Все
понимают, что он просто сбежал от жены-алкоголички, больного сына и матери-ведьмы. Но ведьма уверена, что ее сына убили.
– Уби-и-ли-и-и!.. – гулко подвывает она. – Уби-и-ли, когда пришли холода-а-а!..
Голос у нее жуткий – как будто разговаривает ученая собака, с трудом выдавливая из звериной глотки неудобные человеческие слова…
Ведьма редко выходит из дома – только если нужно вынести мусор, сходить в гастроном или распугать детей, которые обижают ее внука; впрочем, его почти не обижают, обычно просто стараются не подходить близко ни к ней, ни к нему… Целыми днями ведьма сидит у окна и смотрит на улицу через решетку. Весной, летом и в начале осени она смотрит молча. А с ноября тихо затягивает свое:
– Уби-и-ли-и… Убили родную кровь… Идут холода… С севера идут холода… Стынет кровь… Замерзает кровь… Гидрометцентр… Прогноз погоды… Ожидается… Похолодание… Заморозки… Замерзает кровь…
Мама говорит, что раньше она такой не была. Раньше она не ходила в валенках и разговаривала нормально. С ней даже можно было вежливо перекинуться словечком-другим – о погоде, например… Но теперь она сумасшедшая. Теперь она ведьма, и к ней лучше не подходить…
Я останавливаюсь, чтобы перевести дыхание, и оглядываюсь назад. Ведьма уже выскочила из подъезда и семенит в своих огромных валенках к брыкающемуся Ренату.
– Она! Она! Она! Она! – противно визжит Ренат и указывает на меня пальцем.
Ведьма поворачивается и пристально смотрит на меня. Облизывает кончик носа языком.
– Она! Она! Она! – хрюкает Ренат.
Ведьма поднимает его на ноги.
– Замерзает кровь… – говорит она и все смотрит, смотрит на меня. – Замерзает кровь… замерзает кровь… Не обижай моего мальчика, Сонечка… Он еще совсем маленький… Ты же не хочешь, чтобы я сказала твоим родителям… Твои родители – очень плохие люди… Они плохо тебя воспитали… Они любят мерзлую кровь… Они любят первые заморозки…
Мне становится так страшно, что холодеет в животе. Я отворачиваюсь от ведьмы и снова бегу.
– Беги, беги, Сонечка! – воет она мне вслед. – Занимайся спортом, чтобы кровь не замерзла!.. С севера идут холода!..
Я бегу из АБ в АВ. Перебегаю через улицу Ленина. Ледяной ветер впивается мне в лицо, и я чувствую, что на щеках уже начинают проступать мои белые пятна…
Письмо волшебнице
Заветное желание
Пожалуйста, пусть кто-нибудь ходит вместе со мной.
Я так хочу.
Я так хочу.
Я так хочу.
Извините, что в прошлый раз я забыла подписаться.
Я Соня.
III
На следующий день, когда я выхожу в утреннюю холодную темноту, Ренат уже поджидает меня у подъезда. У него за спиной – новый школьный ранец. Он говорит:
– Слышь, когова! Я тепегь тоже буду ходить в школу. Бабушка сказала, чтобы я ходил вместе с тобой.
Ведьма пристально смотрит на меня из-за зарешеченного окна.
– Не хочу, – говорю я и иду вперед, чувствуя на затылке ее взгляд.
– Да кто тебя спгашивать будет, – нагоняет меня Ренат.
– Не хочу.
– Хочешь.
– Не хочу!
– Хочешь! Это ведь твое заветное желание, жигдяйка!
…Он не может знать. Он ведь не может знать! Никто, кроме моей волшебницы, не знает о заветных желаниях. Значит, это ведьма ему сказала. Наверное, она умеет читать мысли. Ну и что. Ну и что. Моя волшебница сильнее ведьмы…
– …Э, ребята, зырьте, жирная вместе с мелким идет!
– У них, наверное, любовь!
– Тили-тили-тесто!
– Жених и невеста!
– Во два урода!
– Она сифа! Жирная теперь – сифа! Кто до нее дотронется, тоже будет сифой!
– А-а-а! Боюсь, боюсь, боюсь! А-а-а, жирная, отойди от меня подальше!
– Мелкий, отвали! Ты тоже сифа!
– О, зырьте, они ща реветь будут!
– Жир-трест-мясокомбинат!
– Зырьте, она уже ревет!..
Ну и что. Ну и что. Ну и что.
Я убью все ваши слова.
Я убью ваши имена.
А потом я вас накажу. Мы с волшебницей вас накажем.
Вот увидите.
Очень скоро.
Корни деревьев оплетают западный склон горы, просвечивают под снегом, как вздувшиеся темные вены. По этим корням очень удобно добираться до волшебной норы – все равно что по лестнице. От подножия до входа в нору – семь древесных ступенек; магическое число.
Вокруг норы – коричневые, прошлогодние, влажные от снега травинки, и заиндевевшие веточки полыни, и засохшие цветы-зонтики. Вокруг норы – горький запах колдовского зелья… Вход в нору очень узкий – целиком в него никак не пролезть, можно только просунуть руку.
Я прихожу сюда каждый день.
Каждый день мама говорит мне: «Иди на улицу, погуляй с подружками». У меня нет ни одной подруги и никогда не было, но мама не верит.
Она говорит:
– Иди погуляй. Если хочешь, сходи к какой-нибудь девочке в гости, только к нам не зови – у нас не прибрано.
У нас прибрано. Но мне некого звать и не к кому идти. Она не понимает.
Она говорит:
– Делай что хочешь, только ни за что, слышишь, ни в коем случае не ходи на гору.
Она говорит:
– Обещай мне.
И я обещаю.
Я прихожу сюда каждый день. Я не делаю ничего плохого. Я просто приношу волшебнице письма…
Письмо волшебнице
Заветное желание
Пожалуйста, пусть я научусь кататься на горных лыжах.
Пусть я не буду падать.
Пусть папе понравится.
Я так хочу.
Я так хочу.
Я так хочу.
Я Соня.
IV
– Нет! – кричит она так, словно отец собирается увести меня навсегда, а не на два-три часа. – Нет! Я тебе запрещаю! Ты не пойдешь с ней туда!..
Отец спокоен; он смазывает лыжи маленьким белым огрызком, похожим на огарок свечи, и на лице его все четче проступает выражение.
Суббота. Время заниматься зимними видами спорта.
– …Что ты молчишь? Ты слышишь: не смей! Достаточно того, что ты ходишь туда сам, как будто бы там… как будто бы ты… – Ее голос звенит и царапается, как вилка о блюдце. – Как ты можешь вот так, спокойно, елозить по этой горе, как будто… вот так…
– Так, сказал бедняк… – бормочет отец, задумчиво проводя пальцем по поверхности лыжи. – И заплакал…
– Ты не слушаешь меня! – взвизгивает мать, и мне на секунду становится щекотно и больно в горле, словно через него быстро-быстро продели иголку с ниткой. – Тебе наплевать!
– Не кричи, в доме хорошая слышимость, – кривится отец.
Точно в подтверждение его слов, оглушительно рокочет батарея в ванной: должно быть, ведьма стучит по ней шваброй этажом ниже. Ей не нравится, когда мы шумим.