Я открываю глаза: Леночкин папа заботливо отряхивает с моей куртки снег и улыбается во весь рот. Леночка стоит рядом и тоже улыбается, криво и противно, не размыкая губ, чтобы не было видно пластины для исправления прикуса.
В школе ее пытались дразнить за эту пластину, но она сказала, что когда пластину снимут – через полгода, – у нее будут красивые ровные зубы. Больше ее никто не дразнит. Что за радость смеяться над недостатком, если через полгода он обернется достоинством?.. Вот если ты толстая, если ты очень толстая корова – тогда совсем другое дело. Это надолго. Это навсегда. Это хороший повод посмеяться…
– Хочешь, я тебе покажу, как надо? – спрашивает Леночка и, не дождавшись моего ответа, протискивается к подъемнику.
Она быстро и ловко цепляет свой бугель за трос – так ловко, что он совсем не жужжит, так быстро, что я даже не успеваю заметить как, – она спокойно трогается с места; она непринужденно, одной рукой, держится за деревяшку на конце бугельного ремня, а другой рукой машет нам; она красиво скользит к вершине горы; она чуть подтягивается на ремне и просовывает деревяшку у себя между ног, как качели-тарзанку; у нее хорошая осанка и прямая спина; она скользит вверх и наверняка улыбается, улыбается, улыбается во весь рот, потому что сейчас никто не увидит ее пластину для исправления прикуса…
– Дай-ка я тебе помогу, – повторяет Леночкин отец. – Держись… Та-ак…
Я держусь за деревяшку. Он сам цепляет мой бугель за трос и осторожно, плавно выпускает из рук ремень.
– Ну всё, пошла!
Толстый металлический трос тянет меня наверх. Я вцепилась в деревяшку обеими руками, я не отпущу ее ни за что, я доеду до самого верха. До самой вершины.
Это моя гора. Моя – и моей волшебницы.
Краем глаза я замечаю, как катится вниз он – Жилец Вершин. Его волосы – цвета горного снега. Его силы бесконечны. Его движения совершенны. Он лавирует между красных флажков – расслабленно, по-хозяйски, с ленцой. Он не знает, что металлический трос тянет меня на вершину. Он думает, что я тренирую коньковый шаг или подъем лесенкой. Там, внизу.
Там, где маленькие человечки толкаются у подъемника.
Но мне плевать, что он думает. Плевать, что он говорит. Я больше не стану ему подчиняться. Теперь, когда я кое-что знаю. Теперь, когда я получила ответ от моей волшебницы. Настоящий ответ.
Он лежит у меня в кармане.
Вопросы волшебнице
Дорогая волшебница,
1. Почему мы не можем пойти на гору все вместе? Мама не будет кататься, но она могла бы просто посидеть внизу, в бревенчатом домике…
Это тайна, страшная тайна.
2. Почему мы не такие, как все?
Это тоже тайна. Но ты можешь ее разгадать. Ищи – и найдешь.
3. Что значит, если у человека нет души?
Это значит, что он уже не человек. Он перешел на сторону зла. Остерегайся.
4. Могут ли люди быть чудовищами?
Не могут. Но твои родители – уже не люди.
5. Кто такой Жилец Вершин?
Твой отец.
…Он стоит на самой вершине. Его черная квадратная пасть натужно втягивает в себя трос. Он трещит, как свихнувшийся кинопроектор. От меня до этого агрегата осталась всего пара метров, а я не знаю, не знаю, что сделать, чтобы отцепиться, что сделать, чтобы меня не затянуло туда, внутрь, вместе с тросом и бугелем. Я не знаю. Мне не сказали. Мне никто не сказал…
6. Мои родители меня любят?
Нет.
…Пасть приближается. Я не хочу. Сейчас я разожму руки. Сейчас я брошу свой бугель – и пасть засосет его, засосет мой никчемный ремень с железякой на конце. А деревяшка застрянет. Наверняка ведь застрянет. И тогда он станет давиться, этот агрегат, он подавится деревяшкой, а ремень запутается в его внутренностях, и тогда… все пойдет не так. Он сломается. Он станет выплевывать обратно металлический трос. И все люди, что сейчас медленно и торжественно взбираются на вершину, уцепившись за этот трос, – все эти люди покатятся обратно, быстро, очень быстро, все ниже и ниже, задом наперед, не видя куда… Они будут падать. Они будут ломать себе шеи, спины и ноги, они будут кричать, они будут плакать…
А я буду стоять на вершине.
Итак, я считаю до трех – раз, два, два с половиной… два с четвертью… три! – и сразу же…
7. Почему я такая толстая?
Ты должна была родиться совсем другой девочкой. Стройной, красивой и очень спортивной. Это они виноваты. Они сделали тебя такой.
…отпускаю руки. Падаю. Мой бугель пару секунд болтается на тросе и мягко падает в снег рядом со мной.
Железная квадратная пасть по-прежнему засасывает трос. Никто не падает, не ломает себе шею, не кричит и не плачет. Все чинно сходят с подъемника и осторожно объезжают мою толстую тушу. Я лежу на самой вершине.
Небо надо мной низкое-низкое. Цвета сухого асфальта.
Мои щеки – два белых бесчувственных пятна.
8. Я когда-нибудь съеду с самой вершины горы?
Да.
Я еще раз перечитываю письмо и снова прячу его в карман. Поднимаюсь на ноги и осматриваю восточный склон. Леночка уже в самом низу, выделывает свой любимый фортель: прямо на ходу откидывается назад и ложится на собственные лыжи. Мой отец стоит у подножия горы и внимательно смотрит на Леночку. Выражения его лица отсюда не разобрать, но я совершенно уверена, что он восхищенно улыбается. Конечно. Как же еще на нее смотреть, такую тоненькую, гибкую и спортивную…
Я трогаю свои щеки и не чувствую ничего.
Я отворачиваюсь, снимаю лыжи и волоку их к западному склону горы. Он очень крутой. Он почти отвесный. На нем нет ни людей, ни флажков, ни утрамбованного желтого снега. На нем растут карликовые кривые деревья, а из белоснежных сугробов кое-где торчат черные валуны, рыжие клочья бурьяна и кусты засохшей полыни. Корни деревьев просвечивают под снегом, точно вздувшиеся темные вены.
Отсюда не видно, но там, внизу – наша нора. Моя – и моей волшебницы.
Я надеваю лыжи.
Вечернее солнце красит западный склон в апельсиновый цвет.
…Я когда-нибудь съеду с самой вершины горы?
Да.
Я подхожу к самому краю.
– Куда?! Назад! Быстро – назад!!!
Он уже здесь, поднялся наверх. Как это он успел так быстро? Впрочем, он все делает быстро. Жилец Вершин. Мой отец. Быстро отцепляет свой бугель и несется ко мне.
– Ты что, спятила?! А ну стой!
Вечернее солнце растягивает мою тень, делает ее длинной и тонкой. Она здорово смотрится на апельсиновом снегу.
Я отталкиваюсь палками – и лечу вниз.
Палки выпадают у меня из рук, но они мне все равно не нужны.
VI
Вы когда-нибудь убивали человека? Может, хотя бы калечили?
Я – да. Еще в детском саду.
Ему было пять лет. Его звали Тимур. Он плевал мне в кашу и в какао. Он называл меня жирной коровой. Он пихался локтями. Он подговорил против меня всю группу. Тогда я еще не нашла нору моей волшебницы, и некому было мне помочь. Но я справилась сама. Я хотела просто убить его имя. Тимур. Тимур. Тимур. Тимур. Тимур… Чтобы оно сдохло наверняка, убивая, я произносила его вслух. При всех. Был тихий час, я встала со своей раскладушки, подошла к тому месту, где он спал, и сказала:
– Тимур.
Он проснулся.
Я сказала:
– Тимур. Тимур. Тимур.
Он заржал.
Они все заржали.
Я сказала:
– Тимур. Тимур. Тимур. Тимур. Тимур.
Они все смеялись. Они кричали:
– Корова свихнулась!
– Ольг Ванна, идите скорее сюда, наша корова с ума сошла!
А я говорила:
– Тимур. Тимур. Тимур. Тимур. Тимур.
Говорила, пока оно не перестало извиваться и дергаться, его имя. Пока оно не застыло бесформенным «мурти-мурти».
Когда я в последний раз сказала «Тимур», мне показалось, что в его глазах я заметила страх. Он почувствовал.
Трудно жить, когда твое имя убито.
На следующий день он был какой-то вялый и грустный – настолько, что даже не лез ко мне. А через день он вообще не явился.
На третий день Ольга Ивановна строго спросила:
– Кто из вас дружит с Тимуром?
И как-то странно оглядела всю группу.
Они все молчали, трусливые твари. Видимо, по ее тону они догадались, что дружить с Тимуром нельзя.
– Ребята, – сказала она уже мягче. – Кто из вас водился с Тимуром? Я не собираюсь вас наказывать. Наоборот, тех, кто признается, я отпущу домой до конца недели.
– Я водился!
– И я!
– И я!
– И я дружил!
– Врешь, ты с ним наоборот дрался!
– Я его лучший друг!
В детском саду объявили двухнедельный карантин.
Тимура мы больше не видели. Ольга Ивановна сказала, что он переехал в другой город. Вторая воспитательница сказала, что он перевелся в другой детский сад. Нянечка сказала, что он заболел.
А я сказала:
– Если кто-нибудь еще будет ко мне приставать – он тоже исчезнет. Потому что я убью его имя.
А одна из девочек сказала, что ее мама сказала, что я умею наводить порчу.
– Что такое порча? – заинтересовались они.
– Это… это такое значит, что к ней нельзя подходить близко.
– Нельзя, – подтвердила я.
– А еще к ней нельзя прикасаться. И разговаривать с ней тоже нельзя.
Больше меня никто не трогал.
С тех пор мне ни разу не удалось повторить этот трюк. Дело в том, что имена – они очень живучие. Они с самого начала практически ничего не значат, они сухие и сморщенные, в каждом имени – лишь маленькая капля живого сока, и ее, эту каплю, очень тяжело выжать до конца.
Но теперь мне это не нужно. Теперь я придумала другой способ.
У меня ведь есть моя волшебница.
…Папа когда-то объяснял мне, что крепления горных лыж реагируют на падение и сразу же раскрываются. Это действительно так. Мои лыжи легко отщелкиваются от ботинок и катятся вниз по склону, каждая – в свою сторону.
Я тоже качусь. Снег мягкий, и мне почти не больно. Жилец Вершин громко орет там, на вершине, но я ничего не слышу, да и не хочу слышать. Какое мне дело.