Я качусь прямо к норе, с боку на бок, с боку на бок. Рядом с норой кто-то сидит, но за этим мельтешением мне никак не разобрать кто. Кажется, гном. Чем ближе я подкатываюсь, тем больше он смахивает на гнома. Он маленького роста, на нем красная шапочка-колпак с помпоном, он сидит ко мне задом, на корточках, и он… он зачем-то копается в моей норе!
– Что ты делаешь?! – возмущенно кричу я и цепляюсь за камни и за снег, за траву и за корни, чтобы остановиться.
Он вздрагивает и поворачивается ко мне лицом.
Это не гном.
Это внук ведьмы, Ренат. Ренат с недобитым именем. Его рот перемазан шоколадом.
– Это моя гора! – визжу я. – Уходи, это моя гора!
– Гора общая, – нагло огрызается он, но все же поднимается на ноги и мелкой трусцой семенит вниз.
Я наконец останавливаюсь – прямо рядом с норой. На снегу валяются конфетные фантики – от тех шоколадных конфет, что я приносила волшебнице… Я лежу на брюхе и часто дышу.
Когда дыхание выравнивается, я запускаю руку в нору.
Ничего. Пусто. Значит, она уже забрала мое письмо, а ответ пока еще не написала. Возможно, она размышляет. Она ведь очень добрая, моя волшебница, а я просила ее о чем-то… не очень добром. Наверное, ей требуется время.
Я все лежу на брюхе. С восточного склона горы доносятся какие-то крики. Возможно, это из-за меня. Возможно, они там решили, что я разбилась насмерть. Наверное, они там все плачут. Конечно. Теперь-то им меня жалко. Теперь они не называют меня жирной коровой. «Бедная девочка», – говорят они. «Бедная маленькая девочка, как жаль, что она разбилась», – говорят они. – «Это ее родители виноваты». «Это ее отец виноват». «А вы знаете, что он ей вовсе даже не отец?» – «Ах, что вы говорите?» – «Да-да, он не отец. Он даже не человек!» – «Ах, какой ужас! Тогда кто же он?» – «Жилец Вершин». – «А кто ее мать?» – «О, она тоже не человек. Вы знаете: у нее совсем нет души!» – «А вы знаете, что Сонечка на самом деле была очень красивой и стройной при жизни? Да, да, очень стройной! Но мать, у которой нет души, кормила бедную девочку специальной едой, от которой сильно толстеют!» – «Ужасно, ужасно… Бедная маленькая девочка… Она ведь об этом не знала». – «Жилец Вершин заманил ее на гору». – «Наверное, это он столкнул ее вниз!» – «Это он, он!» Вот как они теперь говорят…
– Соня! – орет мне прямо в ухо отец.
Я молчу. Он склоняется надо мной. У него на ногах горнолыжные ботинки, но лыж нет. Значит, он снял их, прежде чем ко мне спуститься. Он не съехал за мной на лыжах. Он просто трус.
– Соня, ты меня слышишь? Соня, ты как?
– Нормально, – отвечаю я тихим умирающим голосом.
– Руки-ноги целы?
– Не знаю, – говорю я почти шепотом.
– Болит где-нибудь?
– Да, болит, – хнычу я.
– Где болит?
– Я не знаю.
Он поднимает меня со снега и ставит на ноги. Просит присесть, потом снова встать. Сгибает и разгибает мне руки в суставах. Снимает с меня шапку и осматривает голову. Залезает под куртку и щупает мне живот. Руки у него ледяные.
Сейчас он возьмет меня на руки и понесет домой…
– Иди подбирай свои лыжи и палки, – говорит он.
Я стою неподвижно.
– Ты что, оглохла? Иди подбирай свои причиндалы. Твои лыжи – вон они. А палки? Где твои палки? Ищи их быстрее. Мозгов у тебя нет. Зачем ты сюда поехала? Больше я никогда не возьму тебя на гору.
Он отворачивается от меня и карабкается вверх, на вершину.
Как же так? Почему он не берет меня на руки? Почему он не несет меня домой? А вдруг у меня какие-нибудь серьезные повреждения? Куда он уходит?
– Куда ты уходишь?! – кричу я.
– Туда, – он указывает в сторону восточного склона. – Помочь.
Кому помочь? Он что-то путает. Он сошел с ума. Он просто чудовище. Это ведь МНЕ надо помочь!
– Кому помочь? – пищу я.
– Кому-то, кому повезло меньше, чем тебе.
Он поднимается все выше и выше.
– Кому? Кому повезло меньше?
Он не отвечает, но я и так уже понимаю кому.
Она все-таки помогла мне, моя добрая волшебница.
Мы идем по лесной тропинке. У нас у всех грустные лица, и у меня тоже. Сейчас нельзя улыбаться. Мы все говорим шепотом, и я тоже. Сейчас нельзя говорить громко.
Это я скатилась на лыжах по крутому западному склону, это я упала, это я едва не разбилась, но мой отец несет на руках не меня.
Он несет Леночку. Ее длинные тонкие ноги некрасиво болтаются. Леночкин папа молча идет рядом и внимательно рассматривает снег. Почему же он не несет ее сам? Почему это делает мой отец?
На снегу там, где проходит отец, остаются маленькие красные дырочки. Это из-за Леночки. С ее красивого горнолыжного костюма падают красные капли и буравят дырочки в снегу.
Я трогаю свои щеки – и не чувствую ничего. Совсем ничего.
– Бедная девочка, – шепчет мне незнакомая женщина в горнолыжном костюме. Она зачем-то идет вместе с нами.
– У меня обморожены щеки, – шепотом объясняю я ей.
– Бедная маленькая девочка, – шепчет женщина прямо мне в ухо, как будто выдает чужую страшную тайну. – Какое несчастье! Единственный ребенок в семье… Ее мать еще не знает… Я живу с ними рядом, в АВ.
– О чем мать еще не знает? – вслух спрашиваю я.
Мой отец неприязненно оглядывается на меня. Леночкин отец останавливается и низко склоняется над сугробом, как будто хочет получше рассмотреть красные дырочки.
– Ш-ш-ш, – тихо шипит женщина. – Не надо говорить так громко… Мать Лены еще не знает, что случилось.
– А что случилось? – шепотом спрашиваю я.
Женщина удивленно смотрит на меня и отводит взгляд.
– Это твоя подружка? – спрашивает она.
Я молчу, потому что не знаю, как лучше ответить. Как будет вежливее в этой ситуации.
– Санки, – тихо говорит женщина. – Лена съезжала с горы, и в нее врезались санки. Она их не видела. Она как раз выполняла такое упражнение… Знаешь, она умела так красиво ложиться на спину на лыжи…
– Знаю, – киваю я.
– Красиво, правда?
– Очень красиво.
– …И какой-то идиот въехал прямо в нее на санках. И у него были… у него еще были горнолыжные палки. У них очень острые концы, у этих палок. Совершенно непонятно, зачем ему понадобились горнолыжные палки. На санках-то. Откуда вообще они у него взялись, эти палки! Он потом сказал, что нашел их на вершине горы. Что это не его. Это чьи-то чужие…
– Я думаю, это были его палки, – уверенно говорю я.
– Конечно, конечно, – рассеянно соглашается женщина.
Свои палки я так и не нашла. Но это ведь были не они. Я совершенно уверена, что это были не они. А его собственные палки. Этого идиота на санках. Да и вообще – при чем тут палки?
– Она умерла? – спрашиваю я женщину.
Она снова отводит взгляд.
– Нет… Ну что ты? Конечно, нет…
– А почему она не двигается?
– Она… просто без сознания.
– Что значит без сознания?
– Это значит – она крепко заснула. Бедная, бедная девочка…
Спасибо тебе, волшебница. Ты все-таки помогла мне, моя добрая волшебница.
Когда мы выходим из леса, папа отправляет меня домой, а сам уходит с Леночкиным отцом и с Леночкой на руках.
Он возвращается домой ночью. Его горнолыжная куртка в крови, мама встречает его на пороге, смотрит на куртку и кричит.
Он молча заходит в коридор. На его лице выражение.
Я говорю маме:
– Не бойся.
Я говорю:
– Папа просто помог кое-кому.
И еще я говорю:
– С нами ничего не случится. Ничего не случится, если мы будем дружить с волшебницей.
– С какой еще волшебницей? – раздраженно спрашивает отец.
– С волшебницей, которая живет в горе.
– С какой?!
– Которая живет в горе.
У мамы что-то происходит с глазами. Они становятся большими и круглыми, как два игрушечных шарика, потом снова маленькими и совершенно белыми, как у слепой, а потом они закрываются, и она падает.
Отец молча подходит к ней, молча поднимает ее и относит на кровать. Слышится какой-то шлепок. Потом еще один. Потом непонятное шевеление – и тихий мамин голос.
Отец возвращается в прихожую и молча смотрит на меня. Его куртка в крови. Он пытается расстегнуть молнию, но его руки очень сильно дрожат.
Впервые в жизни я вижу, как у него дрожат руки.
Чужим, хриплым голосом он произносит:
– Никогда. Не говори. Такой. Ерунды.
Я спрашиваю:
– Что с мамой?
– Обморок. Сейчас уже лучше.
Я говорю:
– Папа. У тебя руки дрожат.
– Тяжести, – отвечает он. – Весь день я таскаю тяжести.
VII
– Догогая волшебница! Я знаю, ты очень добгая, но у меня к тебе все гавно есть одна пгосьба. Со мной в школе в пагаллельном классе учится Леночка. Пожалуйста, сделай так, чтобы с Леночкой случилось что-нибудь плохое… – Ренат, запинаясь, читает по бумажке. Издалека я слышу не все, но я знаю эти слова наизусть.
Вокруг него – целая толпа. Сейчас перемена, но никто не носится по коридорам, не играет в сифу и в резиночку… Все стоят и молча слушают Рената. Он весь красный от такого внимания, особенно уши. Он улыбается от восторга.
– «…Пожалуйста, сделай так, чтобы с Леночкой случилось что-нибудь плохое…»
Звенит звонок, но никто не трогается с места.
– «…Пожалуйста, сделай так, чтобы с Леночкой случилось что-нибудь плохое…»
А вот и неправда! Вот и вранье. В моем письме это было написано только два раза: «Пожалуйста, сделай так, чтобы с Леночкой случилось что-нибудь плохое. Пожалуйста, сделай так, чтобы с Леночкой случилось что-нибудь плохое. Я так хочу…»
– «…Я так хочу! Я так хочу! Я так хочу! Я так хочу!..»
Неправда! Неправда! У меня только три раза. Эта фраза всегда пишется только три раза, идиот!
– Неправда! – кричу я.
Они все оглядываются на меня. Они молчат. Ренат сворачивает бумажку и трусливо пятится по коридору.
– Э, ты куда? – шагает к нему длинный Круглов из параллельного класса. – Дочитывай давай, мелкий! А то ща и тебя отпиздим!