– Простите, что вы сейчас спросили?
– Я попросил вас назвать точную дату. Какого числа произошли… э-э-э… события?
– Я уже не помню… Последние числа декабря.
– А поточнее?
– Не помню.
Он встает с кресла и прохаживается по комнате. Встает у меня за спиной. Наклоняется к самому уху и спрашивает тихо и вкрадчиво:
– Что это был за вызов?
– К шестилетней девочке. На несколько часов.
– А точнее?
– От пяти до десяти, если не ошибаюсь. Оплачены были, кажется, все десять.
– И часто у вас бывают такие заказы?
– Нет. Это впервые. Обычно больше часа не бывает.
– Адрес?
– Я не помню точно.
– Ну, тогда приблизительно. Попробуйте описать ваш маршрут.
Он возвращается на свое место, снова садится в кресло. Щурит маленькие красно-карие глаза. Темные горячие кружочки – в них скука, брезгливость и фанатизм. Черные точечки в центре – злоба.
Я смотрю в эти горящие кружочки своими – водянистыми, невзрачными – и почему-то стараюсь не моргать, как будто мы играем в «кто кого пересмотрит». Он тоже не моргает, и я не выдерживаю взгляда. Мои глаза слезятся, подло щурятся, выдавливая из уголков маленькие едкие капли… А я не могу утереть их. Остается только ждать, пока они стекут по щекам, смешаются с теми, другими, которые спускаются со лба.
Он, небось, думает, что я плачу.
Я говорю:
– Чертаново. Минут пятнадцать от метро.
Там был какой-то супермаркет. От него шла асфальтовая дорога. В горку. Потом она превращалась в извилистую заледеневшую тропинку, я там чуть не упал – у меня подошвы были очень скользкие… Как называлась эта улица? Да никак она не называлась. Там и домов-то не было. По обеим сторонам – помойки, гаражи, какие-то проволочные решетки. Нет, я никого там не видел. Если не считать пары здоровенных крыс. Я их запомнил, потому что они перебежали мне дорогу, и я сначала испугался, что это черные кошки. Потом понял, что нет – разглядел их хвосты. В приметы – ну, в некоторые… Нет, я не так уж суеверен. Просто все равно неприятно, если тебе перебегает дорогу черная кошка. Ну или там…
– Что-то прохладно здесь, вы не находите? – Он притворно поеживается, потирает свои как бы замерзшие руки, подносит ко рту и дышит на них, пряча ухмылку. – Пожалуй, я включу обогреватель.
Он подтаскивает серебристый агрегат прямо ко мне, ставит на максимум. Из него доносятся какие-то нерешительные скребущиеся звуки, и сразу же гофрированное нутро раскаляется, краснеет, обдает меня жаром.
– Продолжайте, прошу вас.
Потом я шел через пустырь…
На этом пустыре я не встретил ни одного прохожего. Даже с собаками никто не гулял. Не знаю почему. Может, боялись? Там было слишком темно. Один-единственный фонарь стоял, да и то светил еле-еле.
А я? Нет, не боялся. Ну, разве что шею свернуть: у меня обувь была скользкая, а как раз накануне случились заморозки, все заледенело, сверху – снежок, и не видно ни черта. Но идти оказалось довольно легко – мне повезло. Потому что там все было усыпано еловыми ветками. Я наступал на них и поэтому не скользил, и они приятно хрустели у меня под ногами. Я еще тогда подумал, что днем на этом пустыре, возможно, располагался елочный рынок.
Дальше пустырь заканчивался и начинались высотки. Такие бело-синие, кажется. Или бело-коричневые… Точно не помню. Но помню, что они совершенно не отличались одна от другой, я еще испугался, что заблужусь и опоздаю… Нет, не опоздал. И не заблудился.
Или заблудился?
По крайней мере я нашел тот дом довольно легко. Если это действительно был тот дом. Сейчас я в этом уже не уверен. Я, на самом деле… Ветки. Все дело в них. В какой-то момент меня так укачали одинаковые эти дома, что я даже перестал обращать внимание на их номера и названия улиц, а просто машинально шел и шел, глядя себе под ноги и стараясь все время наступать на еловые ветки. Если дорога разветвлялась, я просто выбирал ту, на которой они лежали. Если бы лежали на обеих?.. Не знаю, куда бы я пошел. Наверное, поднял бы голову и посмотрел на номер ближайшего дома, постарался бы сориентироваться. Но ведь… они ни разу не лежали на обеих. Только на одной. И их почему-то было очень много под ногами, хотя пустырь давно уже остался позади, и если даже там располагался рынок… Да нет, не было там, наверное, никакого рынка. Как я это объясню? Как объясню… Я не знаю. Просто… там, наверное, кто-то умер…
– Что?!
Я вздрагиваю от звука его голоса.
– Повторите, что вы сказали, – говорит он.
– Простите. Наверное, я сказал что-то не то? Но повторить не могу. Не помню. Здесь очень жарко. Жарко. У меня что-то… с головой. Может быть, если бы вы выключили…
– Вы только что сказали, что в микрорайоне рядом со станцией метро «Чертановская» в тот вечер было очень много еловых веток, потому что там кто-то умер.
– Ну да, возможно, сказал.
– Что вы имели в виду?
– Но разве… Мне казалось, что есть такая примета… даже, вернее, традиция…
– Что за традиция?
– Устилать еловыми ветками дорогу, по которой несут гроб.
Он смотрит на меня как на идиота.
– Последний путь, понимаете?
– Ну конечно, понимаю, – говорит он раздраженно. – Продолжайте.
– Эти ветки привели меня прямо к подъезду. Я набрал код и…
– То есть это был именно тот подъезд, который вы искали?
– Да.
– Вы это поняли по веткам?
– Нет, конечно. Я посмотрел на номер… кажется.
– Кажется?
– Да, конечно, я посмотрел. Или просто понял… Извините, вы не могли бы… Я что-то плохо себя чувствую.
– Это, наверное, от холода, – говорит он. – Как бы вы у меня не простудились. – Он снимает телефонную трубку, крутит диск. – Радость моя, принесите нам, пожалуйста, еще один обогреватель. А то мы тут замерзли. – Поворачивается ко мне. – Продолжайте. Вы набрали код – какой?
– Я уже сейчас не помню. Какие-то цифры – они у меня были записаны на бумажке…
– И дверь открылась?
– Да.
– Значит, это действительно…
В комнату врывается толстая жизнерадостная девица с нарисованными глазами. На веках – мазки густого, темно-синего. Жирно обведены черным контуром – до самых бровей, до самых ушей. Из-за этих глаз она похожа на распухшую мультипликационную Дюймовочку. В руках у нее обогреватель. Такой же, как тот, что стоит справа от меня.
Этот она устанавливает слева.
– …Значит, это действительно был нужный подъезд? – Он говорит громко и нетерпеливо, разве что ногами не сучит. – Я вас спрашиваю: получается, это был нужный подъезд?
Он дотрагивается до своего рта пальцем, морщится. Я вдруг замечаю, что нижняя губа у него треснула – ровно посередине. В ранке – запекшаяся кровь.
– Еще раз спрашиваю: получается, это был…
– Да. Получается, был. Да. Нужный. Да! Да! Пожалуйста, уберите это от меня, мне трудно дышать…
– Продолжайте. Дальше. Как все было?
…Как все было?.. Как было?.. Еловые ветки… Батареи… Обогреватели… Хвойный запах… меня тошнит от хвойного запаха… и тогда тошнило… только не приносите сюда еще и елку… не украшайте ее при мне… как все было… я ведь уже рассказывал… остановите стены… зеленая центрифуга… зеленый цвет… ядовитый… горячий… воздух…
После репетиции к нам подошла координаторша Любовь Михайловна, субтильная бестолковая тетушка, необычайно крикливая. Говорят, в молодости она училась во ВГИКе – там ей и поставили голос.
Вид у не был немного растерянный, в руках – какая-то распечатка.
– Так… Значит… Вызов есть.
Смотрит в пол. Переминается с ноги на ногу. Говорит почти тихо. Да что это с ней? Гуманитарную акцию, что ли, какую-то хочет нам втюхать? Выступление в интернате для детей-сирот?
– Вызов по адресу: Варшавское шоссе, дом сто два, корпус пять. Станция метро «Чертановская». К шестилетней девочке… э-э-э… – Она странно замялась. – Кажется, на всю ночь.
– Как это? – изумилась Настя. – На всю ночь? Они что, спятили? Не-е, я не пойду. У нас в контракте сказано, что…
– А вам и не придется идти. Мамаша заказала только Деда Мороза. – Координаторша сочувственно глянула на меня. – Без Снегурочки.
– В смысле? – Настя стянула с головы искусственную желтую косицу и без нее сразу стала выглядеть старше и почему-то толще.
– Мамаша попросила только Деда Мороза, – отчеканила Любовь Михайловна.
Настя скептически фыркнула. Вытащила из мохнатой сумки пудреницу с зеркальцем, разноцветные ватные комочки в пакетике, какие-то тюбики. Быстро и зло стерла с лица серебристые блестки и рыхлый розовый румянец. Стала опять пористо-желтой, как обычно.
– Пойдете? – просительно повернулась ко мне Любовь Михайловна.
– А денег сколько?
– Заказчица заплатит за десять часов. Вперед. Но, соответственно, без гонорара Снегурочки.
– Ну, наверное. Почему нет? – промямлил я. – А что делать?
– Да стандартная программа! – с облегчением заголосила координаторша. – Игры, стихи, загадки.
– У нас, кажется, планы были… – оскалилась Настя, глядя куда-то мне в лоб.
Когда Настя злилась, она не смотрела в глаза. А злилась она почти всегда.
– Хорошо, – сказал я координаторше. – Пойду.
Настя нервно щелкнула пудреницей и направилась к выходу. С силой хлопнула дверью.
Я машинально потянулся за ней, но у порога остановился. Тридцатипятилетняя снегурочка с вздорным характером, со склонностью к ночным истерикам и с двумя зашуганными детьми. Битая посуда, слезливые монологи… Африканские страсти, клубящиеся, точно джинны в бутылке, внутри безнадежно фригидного тела… Это ли мне нужно? Да еще вечный ремонт у нее в квартире. Порожки и арочки… Чур меня, чур.
Через десять минут я получил от нее эсэмэску: «Proshay». Еще через пять: «Ya na avtobusnoy ostanovke. Ko mne pristaet podozritelny tip». Еще через две: «Tebe voobshe vse bezrazli4no, da?» Пока я неловко тыкал пальцами в маленькие кнопочки, стараясь изобразить что-то вроде «Подожди, я сейчас», приехало очередное SMS: «Svoloch». Тут же подтянулась еще одна: «Nikogda ne zvoni mne bolshe». Как это она штамповала их так быстро? Да еще попутно подвергаясь харассменту со стороны «подозрительного типа»? Ловкость рук…