— Посиди пока тут. Да не смотри туда, не твое это дело.
Сёмка остался один. Бутылка уже опустела, всю закуску он тоже съел. Сидеть ему было скучно, так что Рубчик привалился спиной к стене, закинул ногу на ногу и закурил, кося глазом в угол, где Прохор Силантьевич о чем-то переговаривался с надзирателем. Тот сунул руку под стол, получил от лысого бородача какой-то сверток, а потом они снова долго перешептывались. Наконец надзиратель встал и ушел. Прохор Силантьевич посмотрел в сторону Сёмки и махнул рукой, мол, подходи.
Рубчик снова оказался за его столом.
— Подсматривал? — строго спросил Прохор.
— Нет, — соврал Сёмка.
— Вот то-то, малец, — усмехнулся мужик. — Держись правильных людей, тогда и в тюрьме тебе будет помощь и совет.
— Мне бы товарища моего сыскать, — снова завел Рубчик. — Причитается с него, дядя.
— Ничего тебе с него теперь не получить, — махнул рукой Прохор Силантьевич.
— Почему? — удивился Рубчик.
— Укрылся дерновым одеяльцем.
— Чем?
— Помер. Зарезали его на Лазаревском кладбище.
— Кто зарезал? — оторопел Рубчик.
— Уж, небось, кто-то вроде тебя, — мрачно ухмыльнулся Прохор Силантьевич.
Сёмка долго сидел молча, пытаясь привыкнуть к мысли о том, что с Надеждина теперь ему денег не получить.
— А точно ли зарезали? — спросил он наконец.
— Сходи на Божедомку, посмотри, может, его уже туда из части привезли.
— Как же ж?.. — промямлил Сёмка, понимая, что ожидаемых денег он теперь не получит. — Что же ж?..
— Значит, это ты с ним того коллекционера почистил? — спросил Прохор.
Сёмка инстинктивно хотел все отрицать, но Прохор цыкнул языком.
— Да я все знаю, не тушуйся, парень. Николай твой должен был процент отдать за наводочку. Так что его не один ты искал. Только я нашел раньше.
— Ты, что ли, его на дом тот навел, дядя? — спросил Сёмка удивленно.
— А тебе какое дело?
— Эх! — всхлипнул Рубчик. — Думал, погуляю! А теперь без гроша в кармане.
Он загрустил и уронил голову на кулаки.
— Ничо, — прогудел Прохор. — Ты мне только расскажи, где твой товарищ слам ныкал? Вы же добра, небось, много взяли?
— Много! — пьяно кивнул Сёмка. — В Марьину Рощу свезли на хату к его хозяйке.
— Может, оно там?
Рубчик помотал головой.
— Не знаю. Он мне сказал, что придет к пруду уже с выручкой. А если его зарезали, так, наверное, и товар весь забрали.
Прохор почесал шишки на своем лысом черепе.
— Может, оно и так. Адресок все равно скажи, я наведаюсь, проверю.
— А если найдете? Мою долю отдадите?
Прохор зло усмехнулся:
— А как же! Мы — люди честные. Приходи завтра на Сухаревку. Спроси там у любого в антикварном ряду, как найти Маркела Антоновича, все ему расскажи. А приглянешься Маркелу Антоновичу — считай, повезло тебе. Он тебя в дело возьмет, и горя знать не будешь. А теперь ступай, ты мне тут мешаешь.
Маша лежала на мягкой перине с закрытыми глазами и прислушивалась. В доме было тихо, только где-то далеко на кухне стучала ножом толстая кухарка да за окном иногда слышался приглушенный грохот колес по мостовой.
Маша плохо помнила, как ее привели в эту комнату, помогли раздеться и уложили на кровать. Она уснула моментально, без снов, как будто умерла. «И, наверное, лучше, если бы умерла», — подумала она, вспоминая последние подробности вчерашнего разговора на кухне. Из огня да в полымя! Дмитрий Ильич оказался не спасителем, а настоящим сутенером — продал ее в публичный дом «за процентик»!
Ей хотелось заплакать, но слез почему-то не было. Ведь пока ничего плохого с ней не случилось, думала Маша. А даст бог и не случится. Ведь убереглась же она от Рака в его подвале. Но тут она вспомнила Сёмку, свою комнату на втором этаже и все, что там случилось…
Кто-то открыл дверь и вошел. Маша повернула голову.
— Проснулась? — спросила девушка в одной длинной сорочке, с босыми ногами и нечесаными русыми волосами. Маша с трудом узнала в ней ту, которая вчера ночью отвела ее в эту комнату.
Отвечать не хотелось. Девушка подошла, запросто села на ее постель и потянулась.
— Тебя как звать?
— Маша.
— А меня Нюра.
Маша удивилась:
— А разве не Мадлен?
Девушка хохотнула.
— Мадлен — это для них. — Она небрежно махнула рукой куда-то в сторону. — А для своих — Нюра. А еще у нас тут Инезильда, Сафо и Адель. Любка, Верка и Олька то есть. А еще Дуняша. Вот она и точно — Дуняша. А ты, значит, Маша.
— Да.
Нюра-Мадлен почесала над правой грудью и широко зевнула.
— Вчера Петровна велела тебя подучить. Так тут все просто. Как гости приедут, ты сядь пока в сторонке и смотри на нас. Перенимай. Главное — стрясти побольше денег. Вот и вся наука. Поняла, что ли?
Маша пожала плечами.
— Вот это, — Нюрка обвела комнату рукой, — седьмой нумер. Тут и будешь работать. Таз под кроватью, полотенца там. — Она указала на старый шкаф, стоявший в дальнем углу. — Бак с водой в конце коридора.
— Зачем? — спросила Маша.
— Как зачем? — удивилась Нюрка. — Подмываться. После клиента это обязательное дело. Петровна сама следит, чтобы мы ходили чистыми. Здесь с этим строго.
Вдруг в голову ей пришла поразительная мысль.
— Ты что? — громко спросила она. — Впервые?
Маша вздохнула. А Нюрка сказала неожиданно мягко и заботливо:
— Ты, Машка, главное, не бойся ничего. Мы тут все когда-то начинали. Ничего. Поначалу непривычно, а потом… Тебя кто привел к Петровне? Или ты сама?
— Усатый, — зло ответила Маша.
— А, Дмитрий Ильич! Ну, он человек хороший, зря не обидит.
— Хороший! — повторила Маша с горечью.
— Хороший, — кивнула Нюрка. — Тут главное приглядеться к человеку.
— За «процентик» — разве хороший? — спросила Маша, строго глядя на девушку.
Та беззаботно пожала плечами.
— А тебе-то что? Ведь и тебе процентик пойдет с каждого гостя. Он так живет. И мы так живем. И Петровна — каждый имеет свой процентик. Кто меньше, а кто больше.
— Но ведь это?..
Маша хотела сказать «стыдно», но промолчала. То, что сделал с ней молодой Сёмка в доме дяди, — было не менее стыдно. Ей ли винить Нюрку, которая, видимо, совершенно не воспринимала свое существование в доме Ирины Петровны как нечто постыдное.
— Стало быть, и билета у тебя нет? — спросила Нюрка.
— Какого?
— «Желтого», для работы?
— Дмитрий Ильич…
— А! Обещался достать? Это он может! — кивнула девушка. — Он и с полицией дружит. Очень достойный мужчина. Значит, вечером праздновать будем!
— Праздновать? — спросила Маша.
— Конечно! Нашего полку прибыло! — Нюра помолчала. — Да… кстати, — продолжила она, не глядя на Машу, а как будто изучая бордовые полосатые обои нумера. — Это уж традиция такая. В общем, когда Дмитрий Ильич тебе билетик отдаст, веди его сюда.
— Зачем?
Нюрка посмотрела на Машу и прыснула.
— Затем! Ты что, глупая, что ли? Не понимаешь? Ладно, одевайся, пошли на кухню завтракать, — бодро сказала Нюрка, слезая с кровати. — Кормят тут от пуза. Давай, давай, нечего разлеживаться, еще успеешь всю спину себе на этой перине отлежать!
Но Маша натянула на лицо одеяло и неудержимо зарыдала.
На улице Сёмка быстро замерз, несмотря на выпитую водку. Ему хотелось еще, но денег было кот наплакал. Он вернулся на чердак и лег спать, натянув сверху все тряпье, каким укрывался, но скоро проснулся от голода. Слушая, как голуби стучат лапками по крыше, Сёмка жался спиной к едва теплой печной трубе и непроизвольно морщился — такое с ним случалось в дурном настроении и от желания есть. И тут же мысли его привычно повернули к Ольке, девчонке, которую он год назад сманил из прачек в Замоскворечье обещанием вольной и сытой жизни, а потом, попользовавшись, продал в «веселый» дом в Козицком переулке. Так эта сучка неблагодарная теперь живет в чистоте и сытости, а от Сёмки нос воротит! А ведь если бы не он, она так бы и стирала хозяйские тряпки, не разгибая спины!
Он вспомнил, как через две недели пришел в этот дом уже в роли клиента — в кармане грызлись денежки, которые он вытащил у пьяного прохожего. И не узнал прачки Оли! Вместо нее в зале на оттоманке сидела расфуфыренная по французской моде Адель. Ему тут же захотелось затащить эту парижаночку в нумер и отделать, не снимая платья, просто задрав юбки, он даже подошел и схватил ее за руку, но девка начала вырываться и кричать. Прибежал швейцар — здоровенный бык Гаврила Крюк — и чуть не выкинул Сёмку вон, так что пришлось делать все честь по чести — платить по тарифу. Два рубля за час. Уж он, конечно, за этот час покуражился над сучкой, каждую копеечку заставил отработать, но нынешняя Аделька подчинялась ему как механическая кукла, ни слова даже не сказала. И уж совсем не напоминала ту маленькую прачку, которая, казалось, из кожи вон лезла, чтобы угодить молодцу Сёмке Рубчику за обещание красивой жизни. Куда что подевалось!
А потом Аделька пошла нарасхват, стала важной птицей. К ней начали ездить постоянные гости — из пожилых да солидных, с толстыми кошельками и портмоне. А Сёмке говорили — нет, мол, Адели сейчас. Занята, мол. И через час будет занята. И весь вечер до самого утра.
Только иногда он видел девчонку, но она сразу куда-то исчезала. А потом швейцар как-то придержал его в коридоре и намекнул — мол, есть и другие барышни. А мадемуазель Адель не для всякого прохожего тут обретается.
Но ведь это было несправедливо! Так обидны были Сёмке эти слова. Однажды дружок его, Андрюшка Надеждин, заманил в дровяной сарай, где они тогда ночевали, какую-то девчонку из приличных. Типа, любовь у них вдруг страстная проснулась. Напоил ее винишком с марафетом, а когда та совсем притомилась, сам попользовал и друга позвал. Андрюшка тогда заснул, а Сёмка только свое дело начал, как девчонка и очнулась — не в полную силу, а наполовину только. Посмотрела на него, глазенки свои распахнула, рот открыла, чтобы закричать. Тут Сёмка рассердился да и дал ей пару раз по физиономии, чтобы не орала. Ударил, и тут на него что-то нашло. Как будто не девчонка под ним незнакомая, а Аделька. И как будто взорвалось у него в голове — полыхнуло алым заревом. Одной рукой он жал девке тонкое горло, а второй вытащил нож и нескол