— Тише, тише, — сказал Мирон, вставая и натягивая шаровары. — Вот черти, даже подтереться нечем. Вашбродь, а теперь давай обсудим, как мы утекать станем.
Мирон сидел рядом с дверью, прильнув к щели в досках. Наконец, он повернулся к Скопину.
— Кажись, стемнело, — прошептал он. — Давай, вашбродь, как договорились.
Он отодвинулся и, встав, прижался к стене, сжимая в руке тот самый осколок, об который перетер веревку.
Скопин неуклюже поднялся, подошел к двери и ударил по ней ногой.
— Эй! — крикнул он. — Кто там есть? Поди сюда!
За дверью послышались голоса охранников — мужчина что-то говорил мальчику.
Скопин еще раз с силой ударил по доскам, так, что с них посыпалась труха. Расчет был на то, что стражники войдут вдвоем, чтобы не рисковать.
Наконец стукнул открываемый засов, дверь со скрипом отворилась. Сперва показалось острие сабли — старший охранник держал ее неумело. Из-за его спины возбужденно выглядывал мальчишка.
Старший прикрикнул на Скопина и направил на него саблю, заставив попятиться.
— Во, гляди, что я нашел, — сказал Скопин, отступая на внезапно ослабевших ногах и кивая в глубь сарая. — Алтын! Алтын!
Главное было чем-то заинтересовать стражников. И слово «алтын», то есть «золото», играло роль приманки.
Старший сделал шаг вперед. За ним в сарай шагнул и мальчонка. Скопин продолжал отступать, подманивая охранников. Еще шаг!
Но мальчик вдруг испуганно обернулся и наконец увидел Мирона, прижавшегося к стене справа от двери. Черные глаза распахнулись, рот паренька открылся для крика.
Михеев потянул на себя дверь.
— У него тут лампы были. Я прикрутил, чтобы газу не напустить. Сейчас.
Он прошел вдоль стены, нашел светильник и зажег горелку. Комната осветилась.
— Вот он, — послышался голос Михеева.
— Вижу, — коротко ответил Архипов.
Михайла Фомич Трегубов сидел в кресле, его грудь и живот были залиты кровью. Голова свешивалась набок. Кисти рук преступник привязал к ручкам кресла. Такая же веревка обвивала ножки сиденья, прижимая лодыжки покойника. Вокруг кресла царил страшный беспорядок: на полу лежали бумаги, выброшенные из выдвинутых ящиков стола, рядом валялся стакан с остатками заварки. Из чернильницы на пол натекла большая лужа.
— Михеев, — позвал Архипов.
— А?
— Поищи тут, только аккуратно, ничего не сдвигая и не перекладывая — веревка местная или ее убийца с собой принес.
— Слушаюсь!
Захар Борисович подошел к Трегубову и осветил его своей керосинкой.
— Есть тут еще лампы? — спросил он нервно. — Темно.
— Ага, сейчас зажгу! — ответил Михеев.
— Ну как там? — раздался от двери голос Скопина. Он стоял, привалившись к косяку, и дымил своей трубкой.
Архипов поморщился. Он надеялся, что Скопин заснет в прихожей и не будет ему мешать.
— Ножевые раны на предплечьях, бедрах, две на груди и еще несколько на животе. Судя по всему, неглубокие.
Михееву удалось зажечь еще один рожок. Керосинка стала не нужна, и Архипов, задув ее, поставил на пол.
— Беспорядочек тут, — меланхолично произнес Скопин. — Искали чего?
Архипов выпрямился:
— Совершенно очевидно, что убийцы… Или убийца, пытали хозяина и что-то искали.
Скопин спрятал трубку в карман, шатаясь, подошел, наступил в лужу чернил, но, не обращая внимания, поднял с пола лампу:
— Кстати… Дверь-то открыта, но не взломана. А дядька строгий был, особенно после ограбления… Пойду, осмотрюсь.
И снова икнул.
— Вот черт! — сказал он и вышел в коридор.
Михеев, осматривая угловой шкаф, многозначительно поднял брови.
— Вы, вашбродь, не смотрите, что Иван Федорович нарезамшись. Они и в таком состоянии…
Архипов хмуро посмотрел на квартального. Тот осекся. В глубине дома послышался звон стекла.
— Лучше идите взгляните, что он там вытворяет, — приказал Архипов и повернулся к Трегубову. — Вы и сами, Михеев, — сказал он через плечо, — тоже молодец. Оставили место преступления без охраны. Даже дворника не вызвали!
— Виноват, — Михеев, пользуясь тем, что Архипов на него не смотрит, скорчил презрительную мину, — дворник местный на свадьбу к дочке укатил в деревню.
И тут Захара Борисовича прорвало. Побледневший от гнева, он резко обернулся к квартальному.
— Потому что у вас тут бардак, а не служба! — крикнул он. — Как тут работать? Что вы на меня зенки вылупили? Хотите, чтобы я доклад написал про все безобразия, которые здесь творятся?
— А что тут творится? — пробормотал Михеев, пряча глаза. — Тут ничего…
— Ничего?! Ничего?! — Архипов указал на убитого. — Это вы называете «ничего»?
— Я пойду… — робко ответил Михеев, — посмотрю, как там Иван Федорович.
— Идите! — отрезал Архипов.
Отдуваясь, квартальный шагнул к двери, но Скопин уже вернулся.
— Вот, — сказал он, протягивая лампу с разбитой колбой. — Случайно.
— Хорошо хоть, что дом не спалили, — зло ответил Архипов. — А то и расследовать было бы нечего.
Скопин передал лампу Михееву:
— Снеси, любезный, вниз.
Квартальный взял разбитую лампу и вышел в коридор. Его душила обида на этого молодого выскочку. «А ведь и доклад написать может, — думал он. — Подпортит мне службу, поганец. Без него-то хорошо было». Но тут он вспомнил про девчонку, про слова усатого, и в голове у него начал придумываться хитрый план.
— Эй, Михеев! — услышал он окрик Скопина.
— Слушаю!
— Иди к экипажу, зови… кто там на козлах-то?
— Чумыкин сегодня.
— Зови Чумыкина. Надо покойника погрузить и в часть отвезти. Завтра доктору Зиновьеву покажем.
— Бегу! — ответил квартальный и сплюнул на пол.
Мертвого коллекционера усадили на сиденье экипажа.
— Так он упадет, вашбродь, — отдуваясь, сказал Чумыкин. — Надо придерживать.
Архипов сердито посмотрел на Скопина, еле державшегося на ногах, и полез внутрь экипажа. Втиснувшись рядом с Трегубовым, он схватился за поручень на стенке так, чтобы не дать телу упасть вперед, и бросил Ивану Федоровичу:
— Вы поедете?
Скопин икнул, покачнулся, наконец взобрался внутрь и сел напротив. Архипов выглянул наружу, где возле экипажа топтался Михеев.
— А вы?
Квартальный снял фуражку, вытер рукавом шинели лоб и снова водрузил на голову.
— Я пешочком. Побегу вперед вас.
Михеев захлопнул дверцу и махнул Чумыкину, мол, поезжай. Проводив нехорошим взглядом удалявшийся экипаж, Михеев достал из кармана шинели табакерку, неторопливо взял пальцами понюшку табака и втянул в нос. Отчихавшись, он так же не спеша сунул табакерку обратно в карман и зашагал с сторону Сухаревской части.
Архипов трясся в карете, постоянно поправляя локтем сползавшее тело Трегубова и стараясь не смотреть в сторону Скопина, который, развалясь на своем сиденье, шумно посасывал трубочку. Вынув ее изо рта и посмотрев на Архипова, Скопин заявил:
— Ну? Так как эти… душегубцы проникли внутрь?
Захар Борисович решил не реагировать на пьяного следователя.
— Слышь, что я говорю? — спросил Скопин, наклоняясь к Архипову.
Архипов снова толкнул Трегубова к стенке экипажа, не отвечая.
— А мне плевать, — пробормотал Скопин и снова сунул трубку в рот. Но тут экипаж тряхнуло, и трубка упала на грязный пол. Иван Федорович, кряхтя, нагнулся и поднял ее.
— Ты думаешь, я ничего не знаю? — спросил он, обтирая мундштук рукавом. — Про реформу эту не знаю? Про то, что меня через год выкинут из должности?
Архипов быстро взглянул на Скопина и снова уставился в сторону.
— А кто вместо меня будет? — Иван Федорович ткнул трубкой в сторону молодого человека. — Ты? Что, ждешь?
Захар Борисович холодно посмотрел на пьяного.
— А хотя бы и я, — процедил он сквозь зубы. — Хотя бы и я.
— А тогда скажи, почему Трегубов впустил убийцу? — спросил Скопин.
— Потому что знал его, — ответил Архипов. — Что, думаете, я такой тупой и не пойму? Сыск — это наука. Слежка — наука. Работа с уликами — наука. А вы? Пьян как водовоз! Что?! — Архипов почти закричал. — Что вы в таком состоянии можете расследовать, черт возьми! Какие улики можете найти? А? Почему вы не остались в вашем трактире жрать водку? С какой стати увязались? Хотели показать, кто ту старший? Ну? Показали?
Скопин слушал, прикрыв глаза, хватаясь за стенку каждый раз, когда карету подбрасывало на рытвине или обломке кирпича.
— Да! — Захар Борисович снова толкнул тело Трегубова к стенке. — Видал я вашего брата, судебного следователя. Приходилось. За взятку чего только не расследуете. А за двойную так и глазки прикрываете — мол, ничего не вижу! А вы посмотрите вокруг! Разве вы полиция? Разве вы сыск? Да вас горожане боятся пуще бандитов! Потому что бандит действует на свой страх и риск. А вы грабите и обираете с чувством полной защищенности, потому что за вами — государство! Вы унижаете, зная, что никто и пикнуть не посмеет из-за ваших позолоченных пуговиц. Перед знатными вы выслуживаетесь, а если встретите кого, кто ниже вас, так тут вы — фараоны! Набобы! Китайские мандарины! Да вы одними подарками получаете больше, чем иной карманник за год может набрать! И я рад. Да, я рад, что будет реформа и всех вас погонят поганой метлой. Потому что я видел людей, которые идут вам на смену. Они — не вы! Для них, может, и нет понятия дворянской чести, но есть честь мундира. А главное — честь профессионала. Чего у вас нет и никогда не будет.
Скопин вдруг кивнул.
— Точно! Впустил, потому что знал! Галоши?!
— Какие к черту галоши!
Скопин привалился спиной к стенке кареты.
— Братец ты мой, — сказал он из тени, — знаешь ли ты, что в Москве-матушке каждое убийство — это из ряда вон. Мы тут живем тихо, благолепно, не то что в Петербурге. Воровать? Воруют! Обманывают! Обмишуливают! Но вот убивать, как в столице… А знаешь, почему так? Потому что тут нет вашей сис-те-мы. Все по старинке, по-человечески. А вот приедет твоя ма-ши-на, начнет перемалывать наше болотце, начнет хватать человечков… Вот тут и конец благолепию. Потому как чем меньше полиции, тем больше порядка, это как бог