— Вот она! Нашел, — сказал он и подтолкнул Машу внутрь. — Иди-иди. Господин следователь хочет с тобой потолковать.
— Нет! — испуганно крикнула Маша. — Не надо!
— Маша! — Архипов сильно подался вперед, но тут же поправился. — Мадемуазель Рябова, входите. А ты, — он посмотрел на тюремщика, — оставь нас на… на четверть часа.
Смотритель вышел, заперев за собой дверь.
— Нет, — повторила она.
— Что нет? Что нет? — растерянно спросил Захар Борисович. Он совершенно не так представлял себе эту встречу, думая, что Маша бросится ему на грудь, а он будет ее утешать…
— Зачем ты пришел? — спросила Маша с отчаянием. — Тебе не надо было приходить.
— Почему?
Она опустила голову и промолчала.
Архипов смотрел на нее — на ее худую фигурку в грязном платье и тюремной телогрейке, на ботинки с чужой ноги, на немытые, кое-как расчесанные волосы, собранные в пучок. Потом подошел ближе и взял за руку, подвел к скамейке, усадил и сел рядом.
— Маша, — сказал он тихо. — Прости меня, это я, наверное, виноват.
— Нет, — ответила она. — Это все я… Это из-за меня. Ты не должен был… Понимаешь?
— Послушай меня, — настаивал Архипов. — Просто послушай!
Маша кивнула, так и не поднимая глаз.
— Мы сейчас с Иваном Федоровичем расследуем это дело, — продолжил Архипов, не выпуская ее руки из своей. — Мы поймаем убийцу и освободим тебя.
Маша вздохнула, а потом покачала головой.
— Разве в этом дело? — сказала она. — Убийство? Разве я потому здесь?
— А почему? — тихо удивился Архипов.
— Как ты не понимаешь? Это судьба, — прошептала Маша. — Это мне за то, что произошло. За неправду мою, за обман.
— Да какой обман? — возмутился Архипов.
— Обманула я тебя.
— Ты про желтый билет, что ли? Так мы уже выяснили, что его подделали. Выставили тебя проституткой, а ты ведь ею не была вовсе! — горячо сказал Архипов, надеясь, что вот теперь, когда правда вышла наружу, Маша обрадуется и снова станет прежней.
— Была… — прошептала Маша, опуская голову еще ниже.
— Что? — не понял Архипов.
— Была.
Маша подняла голову и посмотрела прямо в глаза Захару Борисовичу. Черты ее личика заострились, глаза стали отчаянными и злыми.
— Была! — громко сказала она. — В седьмом нумере! И были у меня мужчины! Понятно? Спала я с ними! Любилась! За деньги!
— Нет! — прошептал Архипов.
Маша сморщилась и отвернулась.
— Нет, — повторил молодой человек. — Ты не могла.
Маша только покачала головой.
Несколько минут они сидели молча. Потом Маша всхлипнула и закрыла лицо руками. Архипов глядел на ее вздрагивающие худенькие плечи, чувствуя, как в груди у него вдруг образовался черный медленный омут, куда засасывало его душу.
Он медленно встал.
— Ну, коли так, — сказал тихо Архипов, повернулся и пошел к двери. Надо было просто постучать, кликнуть смотрителя и пойти прочь, оставив в этой комнате свое прошлое, все, что связывало его с этой девушкой.
Он поднял руку, чтобы стукнуть в дверь, но в последний момент остановился.
— Маша, — сказал он, не оборачиваясь. — Ты любишь меня? Только скажи честно, как перед богом, ты любишь меня хоть немного?
Он не услышал ответа и обернулся. Маша продолжала тихо всхлипывать, не отнимая рук от лица.
Архипов быстро вернулся, сел на лавку и отвел ее руки.
— Ты любишь меня или нет, черт возьми! — со злостью крикнул он, глядя прямо в мокрое от слез лицо.
Маша кивнула. Захар Борисович глубоко вздохнул.
— А раз так, то послушай меня еще. Если ты собиралась обмануть меня, то бог тебе судья. Если ты говоришь правду — то, вероятно, все это было не по твоей воле. И во всяком случае вина в этом только на мне. Слышишь? Только я в этом виноват. Я не должен был тебя отпускать тогда в город! Все, что случилось, — все это из-за меня! А ты ни в чем не виновата. Слышишь, Машенька! Ты ни в чем не виновата!
Он обнял ее, притянул к себе и теперь горячо шептал в ее ухо.
— А раз я виноват, то мне и исправлять. Мы вытащим тебя отсюда, Машенька. А потом я хочу, чтобы ты переехала ко мне. И мы повенчаемся. Поняла?
— Что ты! — забормотала Маша. — Что ты говоришь. Так нельзя! Как ты можешь!
— Повенчаемся! — настаивал Архипов. — Я хочу, чтобы ты жила со мной, была только моей.
Маша посмотрела на него.
— Разве можно мне теперь? — спросила она с горечью. — Мне теперь одна дорога — на панель. Пойми ты, это судьба моя теперь.
— Да откуда ты взяла! — крикнул Архипов. — Что за глупость!
— Мне женщина одна в камере все объяснила, — пролепетала девушка. — Надо принять судьбу…
— Так! — вскипел Архипов. — Какая-то баба мозги тебе запудрила, а ты и поддалась?
Как он возненавидел в тот момент эту незнакомую ушлую бабу, которая и в тюрьме занималась сводничеством и вербовкой проституток! Воспользовалась потрясением бедной Маши, уверенной, что все ее бросили и что вся жизнь ее теперь будет сплошным падением во тьму.
— Нет! — сказал он. — Главное запомни — ты не одна. У тебя есть я. И есть Иван Федорович, который обязательно тебя вытащит. Не поддавайся этим уговорам про судьбу. Твоя судьба — я. Поняла? Пускай я беден сейчас, но у меня впереди есть хорошее будущее. А значит, оно есть и у тебя. Ты просто должна подождать немного — несколько дней. Ни с кем не разговаривай, никому не отвечай. Помни, что как только мы тебя отсюда вытащим, то сразу я с тобой обвенчаюсь. Поняла?
Маша кивнула и улыбнулась сквозь слезы. Тут сердце Архипова не выдержало, он крепко обнял девушку и начал осыпать её лицо поцелуями. Маша ответила. Но эта тюремная идиллия длилась недолго — загремел ключ в замке, и тюремщик, приоткрыв дверь, крикнул:
— Время!
Сёмка Рубчик сидел, развалясь на стуле, вытянув под столом ноги, и сытыми, пьяными глазами смотрел на гармониста, наяривавшего «Златые горы». Он занял столик в самом центре трактира — пущай все смотрят, как он гуляет!
Ему было хорошо, легко на душе, о будущем он не думал, хотелось только пойти, взять девчонку и потешиться с ней.
Он поковырял пальцем в щербатых зубах.
В этот момент кто-то положил ему на плечо тяжелую руку.
— Здорово! — сказал человек, стоявший у Сёмки за спиной. — Пришел-таки?
Рубчик сразу напрягся и резко повернулся, сбрасывая руку незнакомца с плеча.
— А! — сказал он через мгновение, расслабившись. — Это ты, дядя!
Прохор Силантьевич, лысый бородач, обошел стол и сел напротив.
— Два дня жду, — сказал он. — Вроде договаривались?
Рубчик пьяно прищурился.
— А мне что? Это тебе надо было, дядя.
— Дурак ты, — беззлобно ответил Прохор. — Понятия в тебе нет. Если я тебе сказал — так ты должен был пулей лететь. Он, понимаешь, ждать не любит.
Прохор Силантьевич взял бутылку, стоявшую на столе, повертел ее в руках.
— Наливай! — пригласил Сёмка.
Но бородач поставил бутылку обратно на стол, подозвал полового и приказал принести чаю покрепче.
— Потом, — сказал он, сделав заказ. — Вот поговоришь с самим, тогда и обмоем.
— С кем поговорю? — спросил Рубчик. Он никак не мог вспомнить, о чем договаривался тогда с этим мужиком.
— С Маркелом Антоновичем, дурья твоя башка.
Сёмка нахмурился.
— Что ты ругаешься, дядя, — сказал он. — За дурака-то и в рожу получить недолго.
— От тебя, что ли? — хмыкнул Прохор Силантьевич.
Сёмка положил на скатерть кулак с зажатым в нем ножом.
— Убери, — посоветовал бородач. — Здесь этого не любят.
— А мне-то что? — ощерился Сёмка.
— Ну гляди, — холодно ответил Прохор.
Рубчик хотел сказать что-то еще обидное и наглое, но в этот момент его вдруг подхватили сзади под мышки, выдернули из-за стола и потащили. Гармонист еще веселее стал наяривать, а сидевшие в кабаке мужики загоготали:
— Так его! Тащи на правеж! Неча тут!
Сёмка завертел головой, пытаясь увидеть своих обидчиков, стал вырываться, норовя ударить ножом, но его успокоили ударом дубинки по затылку, заломали кисть, заставив выронить нож. Два бугая втащили Сёмку в комнату за стойкой, забитую ящиками и бочками, и начали без суеты и шума месить крепкими кулаками. Наконец, в дверях показался Прохор Силантьевич и крикнул:
— Хорош!
Рубчика бросили на мешок картошки. Весь хмель с него слетел под ударами вышибал. Он теперь прижимал к животу дрожащие руки и постанывал, как собака на живодерне.
— Шутить со мной удумал? — спокойно спросил Прохор. — Ну как тебе наука?
— Прости, дядя, — проскулил Сёмка. — Зачем бить-то?
— За одного битого двух небитых дают, — ответил бородач. — Давай, поднимайся, Маркел Антонович ждет. — Он схватил Сёмку за воротник и поставил на ноги. — Иди за мной.
— Ножик отдайте.
— Если Маркел Антонович тебя к себе возьмет, новый купишь. А если нет, то ножик тебе и не понадобится, — пообещал Прохор Силантьевич.
Сёмка поплелся за бородачом. Они вышли на площадь, прошли мимо лавок антикваров, обогнули Шереметьевскую больницу и подошли к боковой калитке. Прохор открыл ее и повел Рубчика мимо больничного флигеля на задний двор, к небольшому домику. Там, тщательно вытерев сапоги о тряпку, он постучал в дверь, открыл ее и пропустил Сёмку вперед себя.
— Иди, давай!
Рубчик прошел через темные сени, в которых было жарко натоплено, и попал в светлую комнату со столом и застеленной кроватью. На дальней стене висело просто зеркало без оправы, державшееся на загнутых гвоздях. Над ним тикали ходики. За столом сидел полный мужчина с пышными усами и седыми коротко стриженными волосами, одетый в рубаху и жилет.
— Заходи, — произнес он. — Садись. Разговор есть к тебе.
16Предатель на воротах
— Что за напасть такая, дядя! — жалобно сказал солдатик, лежавший на стене слева от Мирона. — Понастроили, понимаешь! Вот ведь неразумные люди! Ну, как по ним стрелять? Ведь хибара на хибаре!
Чуть дальше справа, в редуте, наспех сооруженном из мешков с землей, трое солдат в грязных от порохового дыма белых рубахах, пригнувшись, заряжали древнюю английскую пушку, взятую вместе с Цитаделью. Из восьми местных орудий только два после осмотра майором Штемпелем были признаны пригодными для стрельбы. Одна стояла над воротами, а вторую втащили на стену — сбить вражеское орудие с недалекого минарета, которое целый день палило по госпитальному двору. Тут же, привалясь спиной к мешкам и закрыв лицо от солнца полотенцем, лежал унтер Любимов, назначенный наводящим, потому как до Самарканда служил при ракетном орудии. Хотя принципы стрельбы из пушки и из ракетницы отличались кардинально, у Штемпеля просто не было другого человека, чтобы приставить его «к артиллерии». Унтер был ранен в левое плечо, но с позиции не уходил, а только дал себя наскоро перевязать, благо ранение было поверхностным, осколком камня при взрыве выдрало кусок мяса и чуть поцарапало кость.