— Ничего, завтра возьмем Сбежина и выспимся, — ответил Скопин, наливая воду для товарища.
Тот подсел к столу и молча выпил воду.
— Вы тут говорили, что убийцами не становятся вдруг. Что для преступления нужны не просто причины, а годы жизни, которые приводят тебя к убийству. Но вот Сбежин… Богатый, неглупый человек с хорошими манерами. Но одно убийство за другим! Почему? Что толкнуло его на этот путь?
— Толкнуло? — переспросил Скопин. — Толкнуло намерение жены уйти и забрать все деньги. Смотрите сами, Захар Борисович, мы были в квартире Сбежина. Да, он коллекционирует оружие, но во всей квартире, в обстановке, в мебели, обоях, шторах, светильниках — везде видна рука женщины. Он убил свою жену, но ничего не изменил в обстановке. Он даже трюмо оставил на месте, хотя теперь — холостяк. Я уверен, при обыске мы обнаружим, что все вещи его супруги остались на местах. О чем это говорит?
— Подкаблучник? — предположил Архипов.
— Он явно не из богатой семьи. Смотрите, ведь после смерти жены он ничего не изменил, потому что думает, что именно так и выглядит богатый, благополучный дом. А своей обстановки у него не было. И этого всего он мог лишиться из-за жены. Обиделся он на нее. И убил.
— От обиды? — удивился Захар Борисович.
— А что? Почитай, половина убийств — от обиды. У одних эта жгучая обида возникает во время, например, пьянки — вот они и хватаются кто за нож, кто за топор. А у Сбежина и без выпивки эта обида сидела давно и глубоко. Может, с детства.
Архипов пожал плечами:
— По мне, так это не обида, а самое что ни на есть настоящее безумие.
— Постойте… — сказал вдруг Скопин. — Сейчас… Какая-то мысль… Горничная!
— Которая пропала, а одежда осталась? — уточнил Архипов.
— Да, одевайтесь, живо! — Сбежин вскочил. — Мирон! — громко крикнул он. — Мирон! Одевайся!
— Что такое? — спросил Архипов, набрасывая на плечи помочи.
— Едем к Сбежину.
— А как же наш план?
Скопин глухо зарычал.
— К черту! Горничная! Он не мог удалить ее тело, пока мы там были! Значит, спрятал! А может, она еще жива — он ведь ранен и ослаб от потери крови, хотя… Мирон, черт тебя возьми, где ты?
— Иду! — откликнулся казак и появился в проеме, натягивая штаны. За его спиной виднелась белая повязка на лице несчастной девушки.
— Надо было поставить городового следить за выходами, — зло пробормотал Сбежин, натягивая сапоги. — Что же это со мной такое! Как я прошляпил!
В спальне Маркела Антоновича тускло горела свеча на прикроватной тумбочке, освещая двух лежащих на кровати людей.
— Вот, — сказал Сбежин, — вот так, дорогой мой дядя. Было больно, но оно того стоило.
— Дурак ты, Лёня, — отозвался Тимофеев. — Судейские тебя быстро поймают.
— Нет, я не собираюсь возвращаться домой. Дело в том, что неделю назад я продал квартиру, коллекцию и всю обстановку самому себе через подставное лицо. Сегодня утром я уеду, а потом на мою квартиру приедут грузчики, предъявят полиции купчую и увезут всю обстановку в другой город.
— А там? — спросил Тимофеев.
— А там появится некий господин С, который продаст все с аукциона самым разным людям. Но на самом деле мое имущество перевезут еще в одно место, где я буду жить.
— Хитро, — кивнул Тимофеев.
— Но мне понадобятся деньги, пока я буду проворачивать все это дело.
— Так-так, — сказал Маркел Антонович. — И где ты их возьмешь?
— У вас ведь есть сбережения в банках? — невинно спросил Сбежин.
— Сколько ты хочешь? — спросил Маркел Антонович.
— Думаю, пятисот тысяч будет вполне достаточно.
— Ого! — сказал Тимофеев. — Губа у тебя не дура!
Сбежин, слегка застонав, повернулся на спину и раненой рукой вынул из внутреннего кармана сложенный листок бумаги.
— Вот, тут все уже написано. Осталось только поставить подпись, дядя.
— Иди к черту!
Сбежин вздохнул, перехватил кинжал так, чтобы его рукоятка стала подобием кастета и, повернувшись на бок, сильно ударил дядю в зубы.
Мирон держал лампу. Скопин с Архиповым стояли в тесной кладовке над телом убитой Луши. Рядом лежал узкий трехгранный кинжал. Иван Федорович наклонился и потрогал девушку за руку.
— Еще слегка теплая. Он ушел не так давно. Черт!
Скопин выпрямился.
— Она лежала тут, когда мы допрашивали этого мерзавца! Ну почему? Почему? Как я мог пропустить то, что было у меня под самым носом!
— А я? — мрачно спросил Захар Борисович. — Меня-то не сбрасывайте со счетов.
— Оба мы хороши! — горько сказал Скопин.
— Где Сбежин? — спросил Архипов.
— Сбежал, етить его мать! — откликнулся Мирон.
— Срочно на Сухаревку, — скомандовал Иван Федорович. — Мирон, давай в часть, пусть пришлют сюда наряд и никого не пускают, пока мы не возьмем Сбежина. Да, разбуди доктора — он должен дать заключение.
— А вы как без меня? — спросил казак.
— Забежим к Самсону, попросим подсобить людьми. Не пропадем. А потом и ты к нам приезжай — только иди осторожно, оглядывайся. Сбежин, возможно, перед тем как идти в лавку, будет кружить для осторожности.
— Хорошо. Буду идти сторожко. Как пластун.
Свеча на тумбочке оплыла наполовину. Леонид Андреевич сидел на кровати и сосредоточенно смотрел на дядю. Лицо его представляло собой ужасное зрелище: рот заткнут полотенцем, кровь течет из рассеченной губы и разбитого носа, заливая холеные седые усы. Левая рука Маркела была рассечена до кости. Кровь из другой раны — на правом боку — медленно впитывалась в перину.
— Знаешь, — сказал Сбежин медленно. — Когда я только задумывал свое избавление от жены, я иногда садился перед зеркалом и смотрел на себя, думая — смогут ли меня заподозрить? Нет, не смогут. Я ведь совершенно не похож на убийц. Ни лицом, ни фигурой, ни одеждой. Ни выражением глаз. Я читал в одной книге, что природа, изготовляя убийцу еще в утробе матери, закладывает в него психический изъян, жестокость. И эта жестокость формирует изъяны внешние. Я ходил на Владимирский тракт, смотреть, как каторжников отправляют в Сибирь. Обычно я протискивался в первый ряд. Вокруг меня стояли женщины, старики, вся эта мерзкая добропорядочная сволочь, что кидает каторжанам сайки из булочной Филиппова. А я смотрел в лица преступников, бредущих мимо. В их заросшие бородами и наполовину обритые рожи. Я смотрел, пытаясь найти хоть одну фигуру, хоть одно лицо, похожие на мои. И не находил. У зеркала я начинал понимать — даже если я зарежу ее и выйду на улицу с окровавленным ножом, никто не укажет на меня, как на убийцу. Потому что я — не убийца. Посмотрите на эти руки. — Он поднял перед глазами окровавленные пальцы. — Это не руки убийцы.
Ведь даже вы, дядя, разговаривая со мной, думали, что я не убийца, правда? Что я случайно порешил вашего человека в своей квартире, так? Нет, не случайно, дядя. Я не случайно задушил жену. Не случайно зарезал вашего бритого бандита на кладбище. Не случайно резал мерзкого старикашку Трегубова. Не случайно… Все не случайно.
Он посмотрел на окровавленные усы дяди, на полотенце, торчащее из его рта, на расширенные от боли и ужаса глаза.
— Как! Как меня угораздило родиться так неудачно! В такой семье. Среди таких неумных и ограниченных людей! Как? Ошибка за ошибкой — вот моя судьба. Смотри. — Он поднес окровавленный кинжал к глазам Тимофеева. — Это называется «клинок бога смерти». И он у меня в руках. Но я не бог смерти, нет. Я просто несчастный, брошенный всеми вами мальчик. Неужели ты не понимаешь? Подписывай! Не заставляй меня ждать.
Через несколько минут Сбежин прошел мимо спящего в коридоре Федота. Тот устал высматривать опасность на улице, присел на стул в прихожей, да так и уснул в тепле. Леонид Андреевич снова пощупал свою грудь справа, где лежала расписка с подписью дяди, и вздохнул. Осталось последнее дело, а потом — прочь из Москвы.
21Наперегонки со смертью
Скопин с Архиповым подъехали на извозчике к Сухаревской с противоположной от башни стороны.
— Зайдем к Самсону, если он еще не спит, — сказал Скопин.
Здоровяка Самсона они застали в дверях лавки, в спешке натягивавшего длинный плащ.
— Ты куда, Лёва? — спросил Иван Федорович.
— Бегу в больницу, жена рожает!
— Уже?
— Ага, сподобилась наконец! — ответил Березкин.
— Нам подмога нужна.
— Не могу! — взмолился Самсон. — Сам понимаешь!
Он на мгновение остановился, повертел головой, а потом указал вправо:
— Вон, видишь того парня? Это Петька Арцаков. Он из моих. Иди, скажи, Самсон велел помочь.
Березкин торопливо потряс руку Скопину и побежал в сторону Шереметьевской. Скопин посмотрел туда, куда указал Самсон. Там у телеги с мешками картошки стоял, отвернувшись спиной, крепыш сам себя шире с бритой головой.
— Здорово, — сказал, подходя к нему, Скопин. — Я от Самсона. Он велел тебе нам помочь.
Парень повернул к ним широкое плоское лицо со сломанным носом.
— И чё?
— Иди к лавке Ионыча и постой там неподалеку. Но особо не светись. Мы пойдем внутрь. За нами может прийти такой бородатый казак. Этот — наш человек. А может такой — высокий и лупоглазый. Пусть он тоже войдет. Но если попытается сбежать — хватай и держи. Понял?
Парень кивнул.
— А мне что за это?
— Самсон объяснит потом.
— Хорошо.
Потом Скопин повел Архипова к лавке Ионыча. Народу на рынке было еще немного, так что дошли быстро.
— Стойте, — сказал вдруг Архипов, хватая Ивана Федоровича за рукав. — Дверь открыта.
Скопин замедлил шаг. Ставни лавки были заперты.
— Плохо, — пробормотал он. — У вас оружие есть?
— Нет.
— Отлично. Пошли, называется, на задержание. Я-то не беру никогда, со мной Мирон ходит. Да и ни к чему мне оружие. Ну ладно, я иду первым, вы — вторым. Если Сбежин уже там, хватаем его за руки и валим на пол. Пошли!
Скопин толкнул ногой дверь и шагнул внутрь.
В лавке было темно и тихо. Скопин посторонился, и следом вошел Архипов. Сквозь щели в ставнях пробивались тонкие лучики света, отражаясь на серебряных подстаканниках, выставленных на широкий прилавок. Скопин приложил палец к губам. Постояв так несколько секунд и кивнув на другую дверь, которая вела в заднее помещение лавки, он громко сказал: