Резонансы мужества — страница 10 из 10

Сомов и Овчаренко переглянулись. Пожалуй, что-то такое журналисты надеялись услышать, но такого попадания не ожидали даже они.

Татьяна Ивановна тем временем продолжала:

– Сперва Тома стала лучшим токарем цеха, а потом – и всего завода. Нас многих после Победы наградили медалью «За доблестный труд», а ее потом отметили еще и орденом, когда после войны пошло награждение работников союзных республик. Ничего и никого не боялась. Закончилась война, и мы вместе вернулись в Москву, восстановились в свои институты.

– А случались у вас с ней какие-нибудь памятные случаи, может быть, необычные? – спросил уже Овчаренко, который до этого только внимательно слушал.

Сегаль задумалась, поправила и безукоризненную прическу, взглянула на дочь. Не торопясь ответить, произнесла:

– Нет, пожалуй. Ничего необычного я не помню. Хотя и бывало всякое.

Было видно, что долгая беседа и воспоминания утомили пожилого человека. Поздним вечером молодые люди оставили радушный дом Татьяны Ивановны. Напоследок она еще раз обняла Григория, шепнув ему:

– Спасибо за правнука.

Возвращались в Москву молча. Уже подъезжая к дому Сомова, Радик произнес:

– Да, внуков таких людей стоит спасать.

– А других-то, что – нет? – обрезал его Сомов. Овчаренко замялся.

– Вот то-то же, – сказал ему Григорий, выходя и пожимая руку.

На следующий день в редакцию по просьбе Григория заехал Кретов. Сомов просил его извинить, за то, что пока не может составить компанию в прогулках по столице: нога еще немного беспокоила. Сомов хотел поделиться результатом знакомства и беседы с Сегаль.

– Виктор Петрович, вы были правы. Такая женщина, как Тамара Федун, могла зарядить энергией что хочешь и кого угодно. Не знаю, она ли изготовила ту «пименовскую» винтовку, но верю, что она пошла через ее руки. В сбитом Пименовым «мессере» есть, как вы говорите «резонансы» и ее …, – Григорий запнулся.

– Ее мужества и воли, – подхватил его Кретов.

– Именно, Виктор Петрович.

Он вместе с подошедшим Овчаренко рассказал Кретову обо всех деталях их разговора с Татьяной Ивановной.

– Поздравляю вас, Григорий Николаевич, Радик, это именно то, о чем я думал. В десятку! – поздравил он журналистов, – какая история, какие судьбы.

Втроем они спустились в буфет, где еще долго были слышны их возбужденные голоса и непривычный термин «резонанс», который до этого не часто звучал в стенах этого известного в столице медиадома.

Поиск, расследование, которые вел уже несколько месяцев Григорий Сомов, постепенно подходило к своему пределу. Это слово нашел сам Григорий, понимая, что в какой-то момент оборвется эта тонкая пульсирующая нить исторических событий, дат и имен. Сама история, ее ход, закроют ему возможность встретиться, задать вопросы очевидцам тех событий, людям, которые что-то знают. Так будет. Но оставалась какая-то недосказанность одной из тонких линий, на которой, как на оси, уже навсегда запечатленными бились в одном ритме открывшиеся ему резонансы мужества – яркий образ, подаренный интересным собеседником, ярким человеком и прекрасным рассказчиком.

Даже в этой его цепочке, Сомов чувствовал это все острее с каждым днем, не хватало какого-то звена. Крупного или не очень, он еще не понимал, но его отсутствие ощущалось как легкая нехватка воздуха в самом глубоком месте московского метро.

«Что-то прошло мимо», – частенько проносилась мысль, как укор. «Тамара Федун, Татьяна Сегаль и Пименов, наконец, они еще, пожалуй, не все звенья этой удивительной цепочки», – не раз приходило на ум Григорию. Ему очень верилось, что есть, существует, еще тот не открывшийся ему элемент.

* * *

Николай Назарович проснулся рано утром. Столь ранние подъемы стали данью возрасту, как-никак – шел уже седьмой десяток, но и были отголоском привычки, которую он приобрел, большую часть своей жизни проведя в монастыре.

Отца своего Николай никогда не видел. Через пару лет горячка унесла ту единственную, которая прижав его русую головку к груди, называла любовно «Николушкой». Последний родственник – старший брат матери, забрал в монастырь. Шел Коле тогда четвертый годок. Там он и вырос, живя по-монашески простой и размеренной жизнью.

Важным деланием для него – еще совсем маленького мальчика – стал труд. Навсегда врезавшимся в память стало общение со священниками, старцами монастыря. Их рассказы о прошлой жизни, истории обители, ушедших настоятелях и братии всегда вызывали живой интерес в сердце мальчика. Особенной теплотой были наполнены беседы и проповеди на Святое Евангелие.

Как-то раз старенький батюшка, который получил благословение заниматься с Николаем, рассказал ему:

– Мы много и часто читаем святых евангелистов, запоминая и в сердце откладывая дорогие слова Спасителя. И что же это за слова? Слова притч и поучений. Но есть еще слова Иисуса, которые были обращены непосредственно к ученикам и имели цель наставить их в каждом случае их многотрудных судеб.

– Все эти слова я выписал, открыв для себя, с чем же чаще всего обращался Спаситель к своим ученикам-апостолам, – священник на мгновение остановился и продолжил, – зная этот мир, понимая, сколь труден будет путь всех его учеников, от первых и до последних дней проповеди Святого Евангелия, Спаситель говорил им много раз: «Не бойтесь».

Какие слова! Юноша был поражен той ясностью, с которой слова Спасителя ответили на его многие вопросы и юношеские страхи. Через всю свою жизнь он пронес память этой беседы со старцем, огонек маленького духоносного открытия, произошедшего под крышей кельи одного из насельников старинной обители.

На всю жизнь он запомнил тот памятный и волнительный день, когда трижды подняв брошенные священником на пол ножницы, он вышел из храма монахом – отцом Тихоном.

События революций и гражданской междоусобицы отец Тихон встретил уже зрелым человеком и опытным священником. И что бы с ним ни происходило, никогда в жизни он не забывал слов одного из своих наставников, услышанные им в ходе долгих бесед с этими умудренными старцами. Ничто в жизни не смогло лишить его веры в Бога, усомниться в призыве Спасителя, многократно произнесенного своим ученикам.

«Не бойтесь», – говорил он тем из своих прихожан, кто терял веру, испытывая на себе остервенение, с которым новая власть бралась за решение всех проблем. «Не бойтесь», – тихонечко благословлял он своих товарищей по камере, которых в неизвестном направлении выводили из их казенной обители в частые периоды его арестов.

И удивительное дело – Господь хранил отца Тихона, выводя его из самых мрачных застенков, проведя его путем опасной и многолетней ссылки.

Огромных усилий его близким в первые дни войны стоило его – еще крепкого старика, но имевшего клеймо «врага народа» устроить стрелочником одного из пунктов железной дороги, ведущей в город. Здесь он и трудился, меняя в будке нескольких поселковых женщин, на плечи которых война взвалила все трудности тыловой жизни.

Почти всегда, когда по железнодорожному полотну, рядом с будкой, проносились воинские эшелоны, отец Тихон выходил к ним. Ни студеные зимние ночи, ни марево летних дней не останавливало его. Не стали препятствиями и возможные последствия за то, что он, выйдя к поездам, часто на высокой скорости несущимся в сторону фронта благословлял их уносящиеся вдаль силуэты. Молодые лица солдат, строгие контуры часовых у накрытой брезентом военной техники, проносились перед взором этого пожилого мужчины. Он, смахивая слезки, выступившие то ли от мороза, то ли от потока, несущегося от железнодорожного состава ветра или еще от чего-то, осеняя их священническим благословением, ничего и никого уже не боясь на этом свете, твердил слова, уже давно ставшие девизом его жизни: «Детушки мои, не бойтесь».

Сколько их было в эти годы великого противостояния нашего народа, простых людей, которые превозмогая все: непосильный труд, голод и унижение, надругательства, болезни, потери близких, свою боль и, главное, страх, обветренными и обмороженными устами, всем разумом и самим сердцем рождали невероятные резонансы мужества, подкрепленные словами: «Мы не сдадимся, нас не сломить, мы победим», заряжая этой верой, этой энергией самих себя, своих близких и даже грозное оружие, разившее ненавистного врага.