Между ним и Хёшем установился корректный «нейтралитет»: глава делегации и посол настолько дистанцировались друг от друга, что 3 июня, во время парада в честь дня рождения короля, стояли на противоположных концах посольской террасы в окружении своих приближенных. Ссылаясь на то, что англичане повсюду установили подслушивающие устройства, Риббентроп приказал участникам переговоров хранить их содержание в строжайшей тайне даже от посла. Шепотом передавалась история о том, что военно-морской атташе смог проинформировать его о происходившем, только уединившись с ним то ли в туалетной комнате, то ли в гардеробной во время одного из приемов.
С британской стороны переговоры вели заместитель начальника Морского штаба вице-адмирал Чарлз Литтл и дипломат Роберт Крейги, участвовавший в международных форумах по самым разным проблемам, включая… охрану слонов и носорогов в Африке (такая конференция проходила в Лондоне в 1914 году).
Работа началась утром 4 июня{58}. Открывший заседание Саймон заявил, что соотношение 100:35 — не догма и что его страна будет исходить из своих реальных нужд, а затем предложил перейти к обмену мнениями. Риббентроп ответил, что для Германии приемлемо только такое соотношение, как основа «нерушимых и твердо установленных отношений» и что это не предмет торга, а окончательное решение фюрера, который «мыслит длительными историческими периодами». Оторопевший министр заметил, что подобные условия можно выдвигать только в конце переговоров, но не в начале, и покинул совещание для консультации с премьером. Правда, удивление Саймона трудно признать искренним. Во время приезда Фландена и Лаваля в Лондон в феврале 1935 года для консультаций он сразу предложил приступить к обсуждению окончательного текста коммюнике. Вот французы, те, действительно, удивились…
«Риббентроп, как гласит британская запись, выразил разочарование тем, что британское правительство не восприняло великое историческое решение рейхсканцлера как само собой разумеющуюся основу для настоящих переговоров. Германская делегация прибыла в Лондон не для того, чтобы навязывать требование о 35 %; она приехала, руководствуясь не подлежащим изменению решением рейхсканцлера, с искренним желанием заключить долгосрочное и широкомасштабное соглашение, которое сблизит стороны и примет во внимание их жизненные интересы».
По поводу удивления собеседников он заявил не менее решительно: «Придется привыкнуть к тому факту, что Германия как свободная и суверенная великая держава имеет право требовать то, что положено великой державе […] Прежде чем речь может пойти о каком бы то ни было соглашении, Германия создаст основу для участия в будущих международных переговорах на тех же условиях, что и другие страны». Наконец, «если британское правительство примет предложение рейхсканцлера, это не только упростит ограничение вооружений и позволит избежать нового бремени, но и сделает возможным более легкое разрешение остальных военно-морских проблем на основе великодушного предложения Германии».
После обеда работа возобновилась во вполне дружеской обстановке, но Риббентроп предложил впредь ограничиваться одним заседанием в день. Крейги поинтересовался, будет ли Германия придерживаться предложенного соотношения, если третья страна (речь шла прежде всего о Франции) увеличит свой флот, а Британия — нет. Риббентроп ответил, что рейх в принципе готов руководствоваться мощью британского флота и достичь на этой основе соглашения, после которого Франция едва ли сможет оправдать наращивание своих вооружений. Англичане попытались заговорить о необходимости согласовать решения конференции с другими странами, но Риббентроп воспротивился этому.
На следующий день Крейги напомнил содержание имеющихся договоров о морских вооружениях. Риббентроп выслушал «историческую справку», а затем прямо спросил, когда будет дан ответ на вчерашний вопрос, пояснив, что на Троицын день (9 июня) он должен вернуться домой. После обеда Крейги явился к нему в отель уточнить формулировки германских предложений для доклада правительству: делегаты и штаб флота рекомендовали принять предложение Гитлера.
«Национальный» кабинет Макдональда собрался утром 6 июня в последний раз — согласно заранее достигнутой договоренности, премьер уходил в отставку и передавал дела лидеру консерваторов Стэнли Болдуину. Преемником Саймона был намечен сэр Сэмюэль Хор, занимавший пост министра по делам Индии и входивший, подобно Саймону, во внешний круг «группы Родса — Милнера». Министры согласились с мнением делегатов. В пять часов вечера в Адмиралтействе состоялся последний «большой выход» Саймона в качестве главы Форин Оффис — он сообщил, что правительство приняло предложение установить соотношение британского и германского флотов 100:35 как «окончательное и постоянное».
Переводчик Шмидт позже признался, что не поверил своим ушам. Поблагодарив британского министра, «Риббентроп повторно выразил надежду, что соглашение, достигнутое благодаря великой дальновидности германского канцлера и ставшее итогом его серьезного и искреннего желания твердо установить дружбу между Великобританией и Германией, покажет себя в будущем как благословение для обоих народов. Он счастлив, что принимал участие в столь историческом решении». Саймон произнес несколько вежливых банальностей и откланялся. Эксперты взялись за подготовку документов, утверждение которых было отложено до 15 июня. Риббентроп счел, что его миссия выполнена — причем блестяще — в детали вникать уже не стал и отправился на доклад к фюреру.
Во время каникул он успел пообщаться с лордами Ротермиром и Лотианом, но главным успехом стало личное знакомство с принцем Уэльским (будущим королем Эдуардом VIII) и его подругой американкой Уоллис Симпсон. Как раз 11 июня принц выступил перед членами Британского легиона, собиравшимися в Германию. «По этому случаю он произнес речь, в которой высказал мысль: никто не способен содействовать развитию добрых отношений между Англией и Германией сильнее, чем люди, которые когда-то находились в окопах друг против друга»{59}.
В Лондон Риббентроп вернулся 13 июня, и на следующий день переговоры возобновились. Акцентируя внимание на привязке германского тоннажа к британскому, он попросил зафиксировать волю Англии продолжать политику «непоощрения», то есть сдерживания других держав в наращивании морских вооружений. Крейги согласился, но 17 июня, когда договоренность о подписании документа была достигнута, возникло новое препятствие: англичане предложили обусловить его вступление в силу согласием других участников Версальского договора, прежде всего Франции и Италии. «У меня, — вспоминал Риббентроп, — произошла в отеле „Карлтон“ серьезная стычка с сэром Робертом Крейги, и я сказал ему: „Весьма сожалею, но мне придется отправиться домой, сознавая, что по отношению ко мне англичане слова своего не сдержали“»{60}, имея в виду официальное заявление Саймона от 6 июня. По свидетельству Рудольфа фон Риббентропа, «от дружественной стороны отец тогда получил информацию, что Ванситтарт протестовал против немедленного вступления соглашения в силу и что затруднения в день перед подписанием возникли благодаря его вмешательству»{61}.
Действия Риббентропа можно называть упорством, можно грубым шантажом, кому как нравится, однако он достиг цели. «Часто занятая вначале позиция предрешает успех переговоров. Возможностей много — от жесткого выдвижения своих требований вплоть до мягкой, скрывающей истинные цели манеры ведения переговоров. Все решает успех, и здесь он был однозначен!»{62}
Соглашение было заключено 18 июня 1935 года, в 120-ю годовщину битвы при Ватерлоо, в здании Форин Оффис в виде обмена нотами между Хором и Риббентропом, без какой-либо торжественной церемонии (в мемуарах британский министр объяснил, что сделал это специально, не желая потакать «тщеславию» гостя). Хор подтвердил, что его страна будет прилагать усилия к поддержанию равновесия морских вооружений и что сегодня же о соглашении будут оповещены Палата общин (в виде «Белой книги») и страны — участницы Вашингтонского договора (США, Франция, Япония и Италия). Дополнительным и очень серьезным успехом Риббентропа стало формальное признание за Германией права на равный с Британией тоннаж подводного флота (которого по Версальскому договору она была лишена полностью!), правда, с оговоркой, что пока он не будет превышать 45 процентов британского.
Перед отъездом из Лондона, 23 июня, Риббентроп заявил: «Я рад, что переговоры по морским вопросам завершились удачно. Англо-германское соглашение стало возможным только благодаря широте взглядов и понимающему отношению обеих сторон — британского правительства и германского канцлера. После годов конференций, переговоров, разъездов министров из столицы в столицу это первое реальное достижение, первый шаг к ограничению вооружений.
Полагаю, что в прошлом Европа совершила ошибку, берясь за все сразу. Были сделаны две конкретные ошибки. Во-первых, люди хотели урегулировать всё за один раз, вместо того чтобы браться за проблемы по очереди, и во-вторых, что хуже, пытались разрешить все проблемы всех стран одновременно и за одним столом. Это называется системой коллективного мира. Но я думаю, что это попытка запрячь телегу впереди лошади.
Германия тоже хочет системы мира, настоящей системы мира, основанной на фактах дружбы, а не на теориях. Это должно лежать в основе любой Лиги Наций. Но Германия убеждена, что мы можем прийти к этому только постепенно, и верит в разрешение жизненно важных проблем европейских государств действием, даже если это начинается с двусторонних, а не многосторонних переговоров, которые ничего не дают Европе.
Уверен, что морское соглашение — начало практической мирной политики. Оно раз и навсегда разрешает жизненно важную проблему между Германией и Британией. Соперничества на море больше не будет. Радостно думать, что это значит для двух великих стран.