Статья 3. Настоящее соглашение вступает в силу одновременно с Соглашением против коммунистического „интернационала“ и имеет одинаковый с ним срок действия».
Трактовать соглашение можно по-разному: оно в равной мере позволяло как оказать партнеру широкомасштабную военную помощь, так и уклониться от любой поддержки, кроме моральной. Сиратори, по праву считающийся одним из авторов пакта, сказал, что он составлен нарочито неконкретно и подобен раме, в которую можно вставить любую картину{24}. Фраза проникла в газеты, однако, как не без юмора заметил американский историк Дж. Комптон, «партнеры не могли прийти к согласию относительно самой картины: для Японии это был морской тихоокеанский пейзаж, для Гитлера — пейзаж Европейского континента»{25}.
Обращает на себя внимание отсутствие обязательств о взаимной военной и политической помощи в случае конфликта с третьей страной, что являлось основой двусторонних оборонительных пактов, например, советско-французского и советско-чехословацкого договоров 1935 года — главного источника беспокойства Гитлера. Ни один из них не был секретным и трактовался как закономерная превентивная мера против возможной агрессии, а под агрессором вполне открыто подразумевалась Германия. На Токийском процессе адвокат А. Лазарус резонно заметил: «В то время существовал договор о взаимной помощи между СССР и Францией, который не может быть признан агрессивным. Почему же Антикоминтерновский пакт объявляется таковым?.. Он был разработан исключительно для самообороны и без агрессивных намерений»{26}.
Агрессивные намерения, точнее территориальные притязания у Германии и у Японии имелись, но в договоре об этом не сказано, равно как и о конкретном сотрудничестве, кроме создания совместной консультативной комиссии. Поэтому даже в качестве оборонительного пакта он выглядел протоколом о намерениях, а не конкретной программой действий.
Об этом же свидетельствуют разъяснения японского премьер-министра Хирота Коки и министра иностранных дел Арита Хатиро Тайному совету, который должен был утвердить текст пакта и рекомендовать его к подписанию. Хирота заявил, что применительно к Японии пакт имеет целью предотвратить большевизацию Восточной Азии и усиление военной угрозы со стороны СССР. Одновременно премьер считал нужным «воздержаться от принятия каких-либо позитивных мер, которые могут осложнить отношения с Советским Союзом» и «развивать дружественные отношения между Японией и Британией и Соединенными Штатами, особенно сердечные отношения между Японией и Британией».
Арита показал рост внешнеполитической активности Москвы, сославшись на договоры с Францией и Чехословакией, нерасторжимую связь СССР и Коминтерна и привел конкретные примеры его действий. Министр подчеркнул, что приняты необходимые меры предосторожности: Коминтерн как объект действия соглашения никак официально не идентифицируется с Советским Союзом, а дополнительный протокол предполагается сделать секретным. При этом оба говорили только о политических вопросах, а не об опасности коммунистической идеологии{27}.
Однако нарком иностранных дел СССР Максим Литвинов, опираясь на информацию разведки, имел все основания говорить об антисоветском характере соглашения, издеваясь над неуклюжими оправданиями германских и японских дипломатов. Выступая на VIII Всесоюзном съезде Советов 28 ноября 1936 года, «сталинский знаменосец мира» обрушил на пакт всю силу своего грубоватого сарказма: «Люди сведущие отказываются верить, что для составления опубликованных двух куцых статей японско-германского соглашения необходимо было вести эти переговоры в течение пятнадцати месяцев, что вести эти переговоры надо было поручить с японской стороны генералу, а с германской — „сверхдипломату“… Все это свидетельствует о том, что „антикоминтерновский пакт“ фактически является тайным соглашением, направленным против Советского Союза… Не выиграет также репутация искренности японского правительства, заверившего нас в своем стремлении к установлению мирных отношений с Советским Союзом»{28}.
Хирота и Арита проиграли не только в репутации: Москва в последнюю минуту отказалась подписывать готовую к заключению рыболовную конвенцию с Японией. Советник полпредства в Токио Николай Райвид сказал неназванному по имени германскому дипломату, что «советское правительство знало текст Антикоминтерновского соглашения с самого начала», включая секретное приложение, а также «знало, что германское посольство в Токио не было информировано о переговорах» (что не совсем верно). На протесты немца Райвид выразительно повторил: «У нас есть текст»{29}.
После войны Риббентропу пришлось признать: «Разумеется, Антикоминтерновский пакт скрывал в себе и политический момент, причем этот момент был антирусским, потому что носителем идеи Коминтерна являлась Москва. Гитлер и я надеялись Антикоминтерновским пактом создать определенный противовес России, ибо между Советским Союзом и Германией имелось тогда и политическое противоречие»{30}. Однако главным врагом он называет Коминтерн как политическую силу, а не СССР/Россию как государство.
В день парафирования пакта, 23 октября 1936 года, Риббентроп направил Мусякодзи ноту, в которой говорилось, что положения существующих советско-германских договоров (Рапалльского 1922 года и Берлинского 1926 года) «не противоречат духу» Антикоминтерновского пакта и содержащимся в нем обязательствам. Иными словами, Германия не отказывалась от них и отделяла их как документы общего характера от нового соглашения. Получив ноту, посол сообщил Арита, что «дух этого пакта является единственной основой будущей германской политики в отношении Советского Союза» и что Риббентроп подтвердил правильность такого понимания{31}. Япония ждала конкретных гарантий, опасаясь односторонних действий Берлина по сближению с СССР, что с первого взгляда могло показаться невероятным, но как раз и случилось в августе 1939 года. Риббентроп гарантии дал, но оставил Германии «запасной выход», который очень пригодился впоследствии.
Всё это происходило во время пребывания в рейхе министра иностранных дел Италии графа Галеаццо Чиано — 33-летнего зятя и любимца дуче, из рук которого он несколькими месяцами раньше получил высокий пост. В Берлине Чиано вел переговоры с Нейратом, но главным событием стала поездка в Берхтесгаден к Гитлеру. Результатом визита стали официальное признание Виктора Эммануила III императором Абиссинии (Муссолини добивался легализации ее захвата), решение о совместной поддержке выступления генерала Франциско Франко в Испании (несмотря на опасения Риббентропа, Гитлера убедил Канарис, давний знакомый будущего каудильо[28]) и договоренность о координации политики в Европе. Особое внимание уделялось идейному единству, прежде всего в борьбе с коммунизмом.
Выступая 1 ноября в Милане, Муссолини произнес фразу, моментально облетевшую весь мир: «Вертикальная линия Берлин — Рим — не линия раздела, но ось, к которой могут присоединиться все европейские страны, движимые волей к сотрудничеству и миру»{32}. Однако в частных беседах Чиано высокомерно отзывался о «посредственностях» и «дураках», правящих Германией, не пожалев подобных определений и для Риббентропа, с которым только что познакомился. Основания были: итальянцам шепнули, что этот человек «не хочет союза с вами, но жаждет примирить Германию с Англией»{33}.
Торжественное подписание пакта 25 ноября 1936 года в Берлине сопровождалось специальными заявлениями сторон. Сначала их сделали лично Риббентроп и Мусякодзи, затем оба правительства{34}. Приведем полностью заявление Риббентропа:
«На Седьмом конгрессе Коминтерна большевизм объявил смертельную войну всем чтущим законы государствам, провозгласил своей целью повсеместное осуществление революции и установление большевистской диктатуры во всем мире. Последней жертвой стремления к разрушению, вызванного большевистской заразой, стала Испания. Сегодня эта страна древней европейской цивилизации растерзана гражданской войной; ее города и деревни лежат в руинах и пепле, а народ обречен на страдания и муки — положение, которому нет аналогов в истории. Таковы ужасные результаты действий Коммунистического Интернационала во исполнение решений, принятых на Седьмом конгрессе Коминтерна. У Коминтерна нет другой цели, кроме создания с помощью пропаганды и силы оружия „Испанской советской республики“, чтобы оттуда вести подкоп под Европу. Кто будет следующей жертвой? Многие государства, например, Америка, выступили с энергичным протестом против решений Седьмого конгресса Коминтерна, но они не дали никакого эффекта.
Германия и Япония, не желая более терпеть махинации коммунистических агитаторов, перешли к активным действиям. Заключение Германией и Японией соглашения против Коммунистического Интернационала является эпохальным событием. Это поворотный пункт в борьбе всех чтущих законы цивилизованных стран против сил разрушения.
С подписанием этого договора наш Фюрер и Его Величество Император Японии совершили исторический акт, все значение которого будет оценено только грядущими поколениями. Сегодня два государства, в равной степени решившие пресечь любую попытку вмешательства в их дела со стороны Коммунистического Интернационала, создали мощную линию обороны. Япония никогда не допустит распространения большевизма на Дальнем Востоке. Германия создает бастион против этой чумы в Центральной Европе. Наконец, Италия, как Дуче оповестил мир, поднимет знамя антибольшевизма на юге. Я убежден, что страны, до сих пор не осознавшие опасность большевизма, однажды скажут спасибо нашему Фюреру за ясное и своевременное понимание этой исключительной мировой опасности.