«С ликвидацией демилитаризованной зоны и устранением одной из несправедливостей Версальского договора последний не мог долго существовать. Было бы лучше без дальнейшей канители реконструировать его на основе предложений, выдвинутых на этот случай германским канцлером. […] Захват этой зоны по своим последствиям был самым решающим инцидентом за все годы, прошедшие между двумя войнами», — констатировал в 1940 году В. М. Джордан{27}.
Сообщая в Берлин о не слишком утешительных результатах переговоров, Риббентроп добавил, что намерен задействовать своих влиятельных друзей, чтобы изменить общественное мнение Великобритании в благоприятную для Германии сторону.
Не буду утомлять читателя перечнем имен и титулов тех, на кого он рассчитывал, ограничившись наиболее ярким примером Чарлза 7-го маркиза Лондондерри и его супруги Эдит. О них почти не вспоминали, пока в 2005 году британский историк Й. Кершоу не выпустил книгу «Друживший с Гитлером. Лорд Лондондерри, нацисты и путь к войне», отличающуюся не только знанием архивных материалов, но и явно агитпроповским тоном, который почти исчез из европейской историографии в 1970–1980-е годы{28}. Знатный и богатый лорд Лондондерри считал, что власть должна принадлежать ему по праву рождения, и недоумевал, почему другие думают иначе. Несмотря на положение и родственные связи, он только к пятидесяти годам попал в правительство (и то не в ранге министра), а к пятидесяти четырем получил вожделенный пост министра авиации. Четыре года его пребывания в должности современники оценивали отрицательно (историки более снисходительны), поэтому при смене кабинета в июне 1935 года он был перемещен на «церемониальный» пост лорда — хранителя печати, а к концу года потерял и его. Виновником опалы лорд считал премьера Стэнли Болдуина. Способности Лондондерри расходились с его амбициями, но это не означает, что империей правили одни таланты. Того же Болдуина лорд Керзон назвал «человеком исключительной незначительности»… и едва ли сильно ошибся.
Риббентроп познакомился с четой Лондондерри в ноябре 1934 года на одном из пышных балов в их лондонском доме. Там царила леди Лондондерри — не менее амбициозная, чем муж, но, по общему мнению, более умная, волевая и целеустремленная. Ее ценил премьер Макдональд, и назначение мужа министром столичный свет относил, прежде всего, на счет этой дружбы. Консерватор и антикоммунист, лорд присматривался к Третьему рейху еще будучи членом правительства, но впервые побывал там только в феврале 1936 года на зимних Олимпийских играх в Гармиш-Партенкирхене. Инициатором визита стало «Бюро Риббентропа», но гостя сразу же взял под опеку Геринг. Лондондерри поддерживали дружеские отношения с обоими, но леди предпочитала будущего рейхсмаршала, которого в письмах называла «Зигфридом». 2 февраля Риббентроп дал в Далеме банкет в честь гостя, 4 февраля его приняли Гитлер и Нейрат. Лондондерри уехал из Германии счастливым не только от того, что увидел, но и из-за того, как к нему там отнеслись. 21 февраля он благодарил Риббентропа велеречивым письмом, которое счел нужным предать гласности{29}. 3 апреля он чествовал Риббентропа в Лондоне, однако утверждения, что они при этом называли друг друга по имени, то есть были на «ты», вызывают сомнения. Наконец вечером 29 мая Риббентроп на личном самолете прилетел в Северную Ирландию, где располагалось поместье Лондондерри…
Но между этими датами произошло несколько важных событий. 9 апреля Риббентроп отправился домой. Проводив его в аэропорт и вернувшись в посольство, Хёш с облегчением произнес: «Слава Богу, болван улетел» — и набросал для Нейрата краткий отчет о их последней беседе и рано лег спать, сославшись на нездоровье. На следующее утро он скоропостижно скончался от сердечного приступа. По Лондону немедленно поползли слухи, что посол то ли покончил с собой, то ли его убили гестаповцы с помощью отравленной зубной пасты{30}. Любители сенсаций вспоминают об этом и сегодня, хотя толки о насильственной смерти Хёша опровергли пресс-секретарь посольства Фриц Хессе (он же — глава лондонского бюро официального Германского информационного агентства DNB), военный атташе барон Лео Гейр фон Швеппенбург и даже перебежчик Вольфганг цу Путлиц{31}. Поверенным в делах стал советник князь Отто фон Бисмарк-Шёнхаузен, внук и тезка «железного канцлера». Возможными преемниками молва называла посланника в Вене Франца фон Папена, посланника в Бухаресте Эберхарда фон Шторера и посланника в Стокгольме принца Виктора цу Вида. Гитлер решил по-другому, хотя и не сразу.
Уик-энд, проведенный Риббентропом в поместье Лондондерри, широко освещался прессой, особенно местной, поэтому позже, после начала войны лорду пришлось оправдываться за свое гостеприимство. Разговоры о политике велись, но их значение оказалось колоссально преувеличенным. Гость пребывал в уверенности, что перед ним — авторитетный действующий политик, способный влиять на принятие решений и выражающий точку зрения правящих кругов. Хозяину льстило, что эмиссар Гитлера отнесся к нему столь серьезно и почтительно. Журналисты при беседах не присутствовали, поэтому в лондонской прессе зазвучали тревожные нотки, а ее враждебность к лорду возрастала по мере ухудшения двусторонних отношений. Так что в исторической перспективе визит сослужил дурную службу обоим, укрепив их иллюзии.
Впрочем, главные заблуждения Риббентропа были связаны с Томасом Джонсом — бывшим генеральным секретарем кабинета и другом премьера Болдуина, «который руководил правительством исподволь, во многие вопросы просто не вникая из-за недостатка знаний или банального нежелания разбираться с проблемами»{32}. Риббентроп и Джонс несколько раз встречались в начале апреля, и визитер из Берлина произвел благоприятное впечатление («уверен, что он не хочет войны на Западе»). Поэтому Джонс согласился приехать в Германию в качестве частного лица и 16 мая стал гостем на вилле в Далеме, которая поразила его британским стилем и обилием английских книг в кабинете хозяина. Заявив, что будет предельно откровенен, Риббентроп уверил Джонса: внешнюю политику Германии определяет лично Гитлер, руководствуясь его, Риббентропа, советами; дипломаты ничего не решают и ничего не значат, а потому достичь заветной мечты фюрера — союза с Англией — можно только через его личную встречу с Болдуином. На следующий день они отправились на самолете в Мюнхен, где британский гость услышал все это уже от самого фюрера.
«Гитлер предложил устроить встречу на военном корабле в Северном море и даже заявил, что готов полететь к британскому премьеру в Чекерс[31]»{33}. «Было бы ошибкой недооценивать влияние фон Риббентропа и списывать его со счетов как глупца, потому что он не придерживается общепринятой процедуры. Как минимум это надежный „телефон“ от Гитлера и, судя по всему, гораздо большее», — суммировал Джонс и пересказал услышанное Болдуину. «Я слышал, — вспоминал Риббентроп, — что Болдуин вроде бы не против, но к решению идет все же медленно. Потом я узнал, что Болдуин высказался так: он должен сначала переговорить с „Ваном“ (имелся в виду Ванситтарт). Это вызвало у меня опасения, ибо от Ванситтарта я положительного решения не ждал. В конце концов Болдуин через своего друга мистера Т. Дж. Джонса передал мне [18 июня. — В. М.], что такая встреча „еще требует большой подготовки“. Практически это означало отказ»{34}. Премьер уступил давлению Ванситтарта и Идена.
«Я слышал позже, — продолжал Риббентроп, — что Болдуин высказался так: он, мол, не знает, „как говорить с диктаторами“. После многообещающего начала в виде соглашения о флотах отказ Болдуина разочаровывал. Когда я доложил об этом отказе Адольфу Гитлеру (он ожидал меня в саду Имперской канцелярии), его разочарование было, пожалуй, даже еще большим, чем мое. Он довольно долго молчал, а потом серьезно поглядел на меня. Наконец сказал: многие годы он вновь и вновь выступал за германо-английское взаимопонимание, решил вопрос о флотах в таком благоприятном для Англии духе, готов делать все вместе с нею, но, видимо, его позицию, имеющую столь важное значение для целых поколений, там не понимают. Мне было ясно: важная возможность упущена. В ущерб Германии и Англии, более того, к невыгоде для Европы и всего мира благоприятный компромисс не достигнут и шанс его так и остался неиспользованным. Представится ли он вновь? Нет, этого не произошло. […] Я убежден в том, что, если бы встреча с британским премьер-министром состоялась и английская сторона согласилась бы с основными идеями этой внешней политики, мы жили бы сейчас в условиях глубочайшего мира»{35}.
Двадцать первого июня 1936 года внезапно скончался статс-секретарь МИДа Бернгард фон Бюлов (на старую школу Вильгельмштрассе как будто нашел мор!). Дальше начинаются загадки. По воспоминаниям Риббентропа, Гитлер только через месяц, 21 июля в Байройте, «совершенно неожиданно для меня объявил о моем назначении статс-секретарем министерства иностранных дел и поздравил меня с этим назначением. Он только что говорил с министром иностранных дел фон Нейратом, и тот с этим согласен. Он, фюрер, надеется, что мы хорошо сработаемся. […] Затем фюрер перевел разговор на тему о вакантности поста нашего посла в Англии ввиду смерти г-на фон Хёша и спросил меня, кого надобно послать в Лондон. В связи с этим возникла продолжительная беседа о германо-английских отношениях. […] Мне стало ясно, насколько важное значение имеет точное представление фюрера о ситуации в Англии и возможности ее изменения, поскольку он, несмотря на все сомнения, все еще стремился к взаимопониманию с нею. Поэтому я высказал мысль, не будет ли наиболее правильным послать меня в Лондон послом, а не назначать статс-секретарем министерства. Идея эта так понравилась Гитлеру, что он тут же ухватился за не