{61}.
В тот же вечер Риббентроп составил донесение в Берлин, в котором был вынужден признать, что позиции Болдуина и его кабинета окрепли, что большинство народа с ними и даже пресса, поддерживавшая короля (включая газеты Ротермира и Бивербрука), перешла на сторону правительства. Закончив излагать факты, посол связал отречение Эдуарда VIII «с его дружественным отношением к Германии, которое, несомненно, создало королю очень влиятельных врагов в этой стране».
На сей раз вопросительный знак на полях поставил начальник Политического отдела МИДа барон Эрнст фон Вайцзеккер, не разделявший конспирологического подхода Риббентропа. Отречение было вызвано внутриполитическими причинами, но опасения относительно возможных германофильских симпатий короля действительно существовали и позже использовались как нацистской, так и антинацистской пропагандой{62}.
Случившееся нанесло болезненный удар по расчетам Риббентропа, какими бы призрачными те ни были: «С отречением Эдуарда VIII дело германо-английского сближения лишилось одного из шансов на успех. Что касается английской стороны, то здесь оно потеряло один из тех факторов, который в числе других послужил причиной для фюрера послать меня в Лондон»{63}.
В январе 1937 года Фиппс, встретив нашего героя в Берлине, нашел его разочарованным и подавленным. Риббентроп претендовал или, по крайней мере, лелеял надежду на какие-то особые отношения с королем. В этой иллюзии его мог укрепить отчет герцога Саксен-Кобург-Готского о поездке на похороны Георга V в январе 1936 года, точнее, та часть отчета, где речь шла о беседе с новым королем и которая была адресована «только фюреру и партайгеноссе Риббентропу». Монарх «отдал должное Риббентропу и похвалил ведение им переговоров по морскому соглашению. Считает его лучшим выбором для ведения неофициальной германско-британской политики. […] Хочет видеть послом настоящего национал-социалиста […] которого можно рассматривать как представителя официальной политики и как доверенное лицо Гитлера»{64}. Историки относятся к этому документу с оправданным скепсисом. Риббентроп сам признал, что «никакого особенного контакта с ним [Эдуардом VIII. — В. М.] установить я не мог […] Доверительная беседа с королем, которую хотели устроить мои друзья, так и не состоялась»{65}.
Положение Риббентропа осложнил Антикоминтерновский пакт. Во-первых, в политических кругах и в прессе задавали вопрос, насколько уместно послу при Сент-Джеймсском дворе ставить подпись под документом агрессивно-идеологического характера, направленным против страны, с которой Англия поддерживает дипломатические отношения. Во-вторых, учитывая не самые сердечные отношения между Лондоном и Токио, пакт мог быть истолкован как антибританский (эту интерпретацию позже примет и сам Риббентроп). Присоединение к пакту Италии осенью 1937 года было встречено с еще большей враждебностью.
Риббентроп специально посетил Идена для беседы о вреде коммунизма и о целесообразности присоединения Англии к единому фронту борьбы с ним: «Я хотел доказать ему значение этого идеологического сплочения для всего культурного мира. Когда Иден заявил мне, что в Англии подписание Антикоминтерновского пакта послом в Лондоне воспринято с неудовольствием, я со всей откровенностью растолковал ему смысл и цель пакта и его значение для всего некоммунистического мира […] Но я натолкнулся на полное непонимание со стороны Идена»{66}. Наконец, отъезд главы дипломатической миссии, едва успевшего вручить верительные грамоты, вызвал недоуменно-иронический вопрос в Палате общин: «Разве должность германского посла в Великобритании не является постоянной работой (full-time job)?» Иден, которому вопрос был адресован, многозначительно промолчал.
«Надо ли удивляться при таких условиях, что антикоммунистический пакт встречен на Британских островах вполне отрицательно и даже враждебно? — удовлетворенно записывал Майский. — Надо ли также удивляться, что как один из побочных продуктов этого пакта, здесь сугубо обострилась антипатия к Риббентропу, главному комиссионеру Гитлера по делам антикоммунистического крестового похода? Эта антипатия настолько возросла, что, пожалуй, Риббентропу трудно будет долго удерживаться в Лондоне»{67}.
Тем не менее 19 декабря Риббентроп снова отправился домой, успев наделать шума выступлением на обеде, данном в его честь Англо-германским обществом: заговорив об «имущих» и «неимущих» странах, он отнес Германию ко вторым как незаконно лишенную колоний. Гитлер, как известно, спекулировал на колониальном вопросе в перспективе торга с Англией и в июне 1936 года создал Имперскую колониальную лигу в дополнение к Колониально-политическому управлению в составе Имперского руководства НСДАП. Обе структуры возглавлял старый нацист, имперский наместник Баварии генерал Франц Ксавер фон Эпп, у которого Риббентроп уже пытался перехватить инициативу{68}. Англичане принимали слова фюрера всерьез и не собирались отдавать колонии, поэтому не слишком тактичная речь посла была принята нервно, несмотря на попытки второго оратора лорда Лондондерри смягчить ситуацию.
Затем Риббентроп встретился с Иденом для очередной дискуссии по проблемам европейской безопасности. Слухи о встрече проникли в польскую прессу, которая с тревогой следила за дипломатическими маневрами рейха. 28 декабря Риббентроп из Берлина направил главе Форин Оффис гневное письмо, обвиняя английскую сторону в утечке информации. 5 января 1937 года Иден категорически отверг обвинения, напомнив, что о беседе знали не только присутствовавшие, но и на Вильгельмштрассе. Риббентроп ответил (только через две недели!), что это исключено{69}. Проведенное по указанию Идена негласное расследование установило, что поляки получили информацию из германского посольства — где «своих людей» имели многие разведки.
Как и чем жило посольство при Риббентропе? Пятеро его подчиненных написали мемуары: 1-й секретарь Кордт, личный секретарь Шпитци, консул Путлиц, военный атташе Гейр фон Швеппенбург, пресс-атташе Хессе. Их показания единодушны — об этом единодушии я уже писал в предисловии. Однако не будем забывать о том, что Путлиц — агент английской разведки, что тайные контакты Кордта с англичанами граничили с государственной изменой, а Гейр и особенно Шпитци после войны бравировали причастностью к антинацистской оппозиции. Наиболее подробные воспоминания оставил Шпитци, бывший, по его собственным словам, «тенью шефа». Со страниц этой книги под броским названием «Как мы промотали рейх» (есть вариант более удачный, но менее приличный) сам автор предстает мелким и двуличным человеком, который не стеснялся пользоваться всеми выгодами положения и при этом направо и налево порочил своего благодетеля. Шпитци — коронный свидетель политкорректных биографов вроде Вейтца и Блока, хотя Рудольф фон Риббентроп прямо называет его клеветником. Кстати, Шварц, автор не менее политкорректный и не более надежный, рассказывает такую историю: Шпитци, австрийский нацист, укрывшийся от преследований в рейхе, похвалялся перед сослуживцами по посольству, что после аншлюса повесит на фонаре собственного отца, если тот не примет нацистскую веру…{70}
В рассказах «тени» Риббентроп предстает раздражительным, нервным, подозрительным, распекающим подчиненных из-за каждого пустяка и по любому поводу впадающим в депрессию. Сколько легенд ходило о его лени и неорганизованности — в основном потому, что он поздно просыпался (то ли дело Нейрат, встававший с петухами и отправлявшийся спать в десять вечера!) и начинал давать указания подчиненным, когда брился или принимал ванну.
Риббентроп, действительно, не блистал пунктуальностью, что не красит его, но в случае необходимости был способен на быстрые и решительные действия. В Лондоне он постоянно чувствовал себя не в своей тарелке — страдал от проблем со сном, больной почки и климата, тяготился протокольными обязанностями, беспокоился из-за удаленности от фюрера. Мнительный и не отличавшийся чувством юмора, посол болезненно переживал холодность лондонского света и умело направляемые насмешки прессы, за которыми ему виделись происки врагов — отсюда помешанность на секретности, доходившая до смешного. Думаю, он догадывался и об ироническом отношении подчиненных, которых тиранил почем зря и которые чувствовали себя спокойно лишь в периоды его частых отлучек. Только во время уик-эндов в сельской местности Риббентроп становился спокойным, приветливым, шутил и воспринимал шутки других. «Ах, не пытайтесь выглядеть государственным мужем, — однажды сказала ему юная и непосредственная англичанка, приглашенная на обед в посольство. — Лучше улыбнитесь вашей очаровательной улыбкой». Дипломаты переглянулись, оценив убойную силу реплики, но наш герой воспринял ее буквально — и улыбнулся.
Позднейшая литература, особенно пропагандистская, повторяла утверждения о непопулярности Риббентропа в Лондоне, которая усилила его неприязнь к англичанам. Конечно, и в салонах, и в прессе по адресу нацистского посла отпускали иронические и порой нелестные замечания — но кого и когда щадил высший свет? Американский писатель Джейсон Линдсей в 1991 году вспоминал: «До Второй [мировой] войны я жил в Лондоне и был счастлив находиться в списке приглашаемых к Риббентропу, когда он служил там послом. При нем приглашение в германское посольство было одним из самых желанных и ценимых в Лондоне. Мой добрый друг принц Георг [будущий герцог Кентский] никогда не пренебрегал приглашениями Риббентропа, и именно благодаря принцу Георгу я познакомился с Риббентропом. Думаю, он был очень харизматичным и, безусловно, великолепным хозяином»