{71}. Утверждениям задним числом можно не верить, но о популярности посла и возлагавшихся на него надеждах свидетельствует, например, подробная статья о нем журналиста Джорджа Слокомба, появившаяся в марте 1937 года в популярном журнале «Стрэнд». Портрет будущего рейхсминистра не лишен неточностей: рассказ о более раннем, чем в действительности, знакомстве с Гитлером и посредничестве в его отношениях с банкиром Куртом фон Шрёдером, восходит, видимо, к самому Риббентропу или его окружению.
Риббентроп вернулся в Лондон 2 февраля 1937 года (успев получить от Гитлера Золотой партийный значок) и через два дня вручал верительные грамоты новому королю Георгу VI. Именно тогда случился инцидент с «гитлеровским приветствием» в Букингемском дворце, без которого не обходится ни одна книга о нацистской дипломатии{72}. После вручения грамот и краткой беседы с королем Риббентроп приготовился уходить и вдруг вскинул вверх правую руку, вызвав смущение присутствующих. Посол рассказывал, что не собирался этого делать, но, отступая назад (этикет запрещал поворачиваться к монарху спиной), поскользнулся и попытался таким образом удержать равновесие. Георг VI улыбнулся и ничего не сказал, но шеф протокола попросил одного из германских дипломатов впредь предупреждать о подобных новациях. В газетах появились сообщения, что посол приветствовал короля «чем-то вроде гитлеровского салюта».
«Это „новшество“ сильно задело англичан и вызвало довольно острую реакцию в консервативных кругах, — записал Майский (почему-то месяцем позже). — Риббентропа обвиняли в бестактности и в качестве „пай-мальчика“ противопоставляли меня, который-де приветствует короля в общем порядке, а не подымает над головой сжатого кулака». Та же аналогия пришла в голову Герингу, который поинтересовался у фюрера его возможной реакцией на то, что советский полпред в Рейхсканцелярии поднимет сжатый в ротфронтовском приветствии кулак и крикнет: «Да здравствует коммунистическая революция!»
Игнорировать это было нельзя, а объяснить истинную причину публично Риббентроп побоялся. 9 февраля, при первом официальном выходе монарха, он встретил его «германским приветствием», правда, в «штатском», а не формальном «военном» варианте (что это такое, известно по фотографии, воспроизведенной в этой книге). Подчиненные примеру не последовали, ограничившись традиционным поклоном. Газетчики ликовали. Бывший редактор «Таймс» Уикхэм Стид заявил, что королю нанесено оскорбление. Знаменитый карикатурист Дэвид Лоу изобразил посла в виде школьника с поднятой рукой, которому учитель говорит: «Да, Риббентроп, ты можешь выйти».
Пришлось оправдываться, но доклад в Берлин был составлен только 14 февраля — через десять дней после вручения верительных грамот и через пять дней после выхода. Посол утверждал, что в обоих случаях действовал сознательно, что король отреагировал дружелюбно, а все толки в прессе — клевета, и пустился в рассуждения об использовании «гитлеровского приветствия» в дипломатическом этикете. Нейрат исчеркал доклад вопросительными и восклицательными знаками, чиновники Вильгельмштрассе пришли в замешательство, не зная, что делать. В итоге Риббентропу было предписано соблюдать правила и обычаи страны пребывания. При следующей встрече с монархом на приеме 11 марта он только поклонился, хотя, по утверждению Майского, «Риббентроп опять салютовал короля поднятой рукой, но королеве он поклонился нормальным порядком».
За анекдотами такого рода теряется серьезная сторона деятельности посла. Риббентроп пытался действовать «быстротой и натиском», но безуспешно. Джонс не без иронии записал: «Он не может понять, почему в нашей стране принятие решений занимает так много времени, но постепенно учится этому»{73}.
Встретившись 14 февраля с лордом Галифаксом, Риббентроп опять сложил все яйца в одну корзину: начал с жалоб на враждебность прессы, затем распространялся о колониях как «деле чести», заявив, что Германия требует их все (выделено в оригинале), о советско-французском договоре и о необходимости улучшить двусторонние отношения. Относительно новой — на официальном уровне — была тема Чехословакии и судетских немцев, к судьбе которых Гитлер проявлял повышенное внимание. В примечаниях к британской записи беседы есть важная деталь: Путлиц предупредил Форин Оффис о том, что Риббентроп уверил Берлин в поддержке собеседником колониальных претензий Германии (Галифакс допускал уступки, но лишь с целью сдерживания и последующей изоляции рейха). Ванситтарт распорядился максимально засекретить источник сведений, чтобы не подставить ценного агента{74}.
Схожие речи Риббентроп вел за обедом у графа Эдуарда Дерби, когда неделю спустя гостил в его имении. К докладу посол — надо полагать, не без гордости — приложил две записки лорда, который заверял его в том, что «сделает все возможное для улучшения отношений между двумя нашими странами». Ложкой дегтя стал дружеский совет не придавать значения речам сэра Йена Гамильтона, президента Британского легиона в Шотландии, который, несмотря на преклонный возраст, активно участвовал в англо-германских акциях дружбы и несколько раз ездил в рейх. Бывший командующий экспедиционными силами в Галлиполийской кампании 1915 года и автор многих популярных книг, генерал Гамильтон считался одним из главных трофеев нацистской дипломатии, но Дерби прямо назвал его «комической фигурой»{75}.
С 27 февраля по 10 марта 1937 года Риббентроп опять отсутствовал на рабочем месте, но не давал забыть о себе ни на минуту. 1 марта на Лейпцигской ярмарке он произнес речь о колониальных претензиях Германии{76}. Выдержанная в «лучших традициях» нацистской риторики, речь предназначалась для «внутреннего употребления» и была призвана укрепить позиции Риббентропа в партии, но не могла пройти незамеченной в Англии. Бывший министр колоний Лео Эмери назвал ее «неприятным подобием ультиматума без указанного срока», а в Палате общин был задан вопрос, сделает ли правительство протест по поводу действий посла, нарушающих его официальный статус{77}.
За Риббентропом закрепилось каламбурное прозвище Brickendrop, «ронятель кирпичей» — от идиомы to drop a brick, означающей не только «уронить кирпич», но и «сморозить глупость». Однако ему удалось восстановить репутацию за счет грандиозного бала, которым ознаменовалось открытие здания посольства после ремонта.
«Насколько серьезной являлась для Гитлера новая попытка достичь принципиального союза с Великобританией, свидетельствует его указание перестроить и роскошно отделать немецкое посольство в Лондоне, — свидетельствует Рудольф фон Риббентроп. — Этот жест был призван подчеркнуть, какое политическое значение придается им замещению посольского поста в Лондоне. Невольно возникает искушение заметить, что на большее „объяснение в любви“ к Англии страстный, почти маниакальный архитектор Гитлер вряд ли был способен»{78}. Разработку планов реконструкции фюрер поручил своему придворному архитектору Альберту Шпееру; мебель была изготовлена по эскизам другого его любимца — Пауля Трооста. Городские власти Лондона выступили против изменения фасада здания, являвшегося памятником архитектуры. Пришлось ограничиться внутренним убранством, преобразованным в духе любимого нацистами неоклассического стиля, из-за чего остряки сравнивали посольство с нью-йоркским отелем «Уолдорф-Астория». Из германских музеев было доставлено множество картин. Аннелиз, принимавшая во всем живейшее участие и вывесившая в одном из залов принадлежавшую ей «Мадонну» Фра Беато Анджелико, вспоминала: «Из соображений экономии валюты в связи с начавшимся тогда осуществлением четырехлетнего плана все основные предметы обстановки и оборудования ввозились из Германии. Даже рабочие-специалисты прибывали оттуда. Поэтому мой муж был немало удивлен, когда однажды в период перестройки здания ему позвонил Геринг [уполномоченный по четырехлетнему плану. — В. М.] и попросил не вскрывать, а сразу же сжечь посланное им, Герингом, с курьером письмо, в котором содержались серьезные упреки насчет якобы непомерного расходования валюты на нее. Тем временем Геринг, оказывается, узнал, что, наоборот, все желаемые меры по экономии валюты приняты и все заказы размещены в Германии»{79}.
После войны мемуаристы злословили по поводу неимоверной роскоши (перестройка обошлась то ли в три, то ли в пять миллионов рейхсмарок), включая 82 телефона, якобы установленных для личного пользования посла и его супруги. «Фантастические россказни о перестройке лондонского посольства вновь ожили после 1945 года, но правдивее они от этого не стали»{80}, — заключила свой рассказ фрау Аннелиз.
Бал 13 мая 1937 года был приурочен к торжествам по случаю коронации Георга VI, состоявшейся днем ранее. Говорили, что посол Третьего рейха решил затмить пышностью британский двор. Среди полутора тысяч гостей были герцог и герцогиня Кентские, министры, генералы, лорды, депутаты, множество иностранцев. Особые почести были оказаны военному министру Вернеру фон Бломбергу, произведенному в генерал-фельдмаршалы и представлявшему Германию на коронации (ходили слухи, что Риббентроп постарался не допустить на нее Нейрата или Геринга). На первом завтраке в честь Бломберга присутствовали Болдуин, Иден, Ванситтарт, лорд Лондондерри, архиепископ Кентерберийский, лорды Лотиан, Дерби и Ротермир; на втором — Невилл Чемберлен (вскоре назначенный премьером вместо Болдуина), Хор, лорд Галифакс, ярые германофобы Уинстон Черчилль и Альфред Дафф Купер, а также хозяйка модного салона Эмеральд Кунард, любившая терроризировать Риббентропа вопросами об отношении Гитлера к евреям или к христианству. Другая светская львица — леди Астор публично назвала Риббентропа «чертовски плохим послом», ссылаясь на полное отсутствие у него чувства юмора. «Вам надо слышать, как мы с фюрером покатываемся со смеха, когда шутим», — невозмутимо парировал посол.