Второго февраля Риббентроп был на банкете в честь 65-летия Нейрата, который почтил своим присутствием фюрер. После благодарственной речи он вручил имениннику подарок — старинную картину с изображением… могилы Константина Великого, тезки юбиляра. Министр, достигший пенсионного возраста, повторил просьбу об отставке. Гитлер ответил отказом и продолжал расточать комплименты виновнику торжества. Шеф Рейхсканцелярии Ганс Генрих Ламмерс не верил своим ушам, поскольку на его столе лежали уже подписанные указы об отставке министра и назначении его преемника.
После полудня 4 февраля Гитлер пригласил Нейрата для дружеской беседы, с которой тот вернулся в прекрасном настроении. Вечером ему позвонил адъютант фюрера и попросил немедленно прибыть в Рейхсканцелярию. Министр сказал, что это, видимо, ошибка, поскольку он недавно вернулся оттуда, но ошибки не было. Гитлер объявил, что назначает Риббентропа имперским министром иностранных дел и поручает Нейрату пост председателя только что созданного Тайного правительственного совета (Geheime Kabinettsrat)[36], поскольку нуждается в его опыте. «Поздравьте — меня уволили», — приветствовал удивленных домашних Нейрат, не обольщавшийся относительно своего нового поста. В тот же вечер фюрер вызвал к себе Риббентропа. «Теперь я министр, — объявил счастливец сопровождавшему его Шпитци, выйдя из зимнего сада Рейхсканцелярии, — и мы будем проводить настоящую германскую политику»{5}.
Назначение Риббентропа никого не удивило, но мало кого обрадовало — за исключением Муссолини и Чиано, считавших, что «дело идет к полной нацификации, а это полезно для „оси“ […] Ясно, что он против англичан, которые плохо относились к нему. Лондон был для него поражением, Рим успехом»{6}. Чемберлен был сдержан: «Думаю, пройдет какое-то время, прежде чем мы поймем, что все эти изменения означают в международных отношениях, но боюсь, что в настоящее время нет ничего, что могло бы поощрить веру в то, что ситуация станет легче. С моей точки зрения, все это довольно неудачно, так как я надеялся, что по возвращении в Берлин Гендерсон сразу увидится с Нейратом и обсудит с ним вопросы, о которых мы говорили здесь. Но с Риббентропом в его новой должности я чувствую, что всё снова зыбко. Он всегда выражал самое сильное желание прийти к пониманию с нами, но его действия никогда в полной мере не соответствовали его стремлениям»{7}.
Геринг, аппетиты которого не знали границ, нацеливался и на этот пост. Дипломаты поняли, что новый шеф будет не более чем секретарем фюрера по иностранным делам, подобно тому как начальник созданного тогда же Верховного командования вермахта генерал-лейтенант Вильгельм Кейтель стал секретарем фюрера по военным делам — и разделил судьбу Риббентропа как на Нюрнбергском процессе, так и на страницах мемуаров бывших подчиненных.
«Принимая на себя руководство министерством, я, несомненно, сделал ошибку, не потребовав четких полномочий с целью обеспечить приоритет министерства иностранных дел в ведении внешней политики и определить необходимые и непременные для этого компетенции. Но при стиле работы Адольфа Гитлера я, вероятно, не достиг бы ничего и этим […] [Он] решал особенно близкие его сердцу внешнеполитические дела единолично. В первые годы мне часто удавалось добиваться осуществления своей точки зрения, но потом это стало труднее. Отстоять собственное мнение перед такой сильной личностью было нелегко»{8}.
Что сказал бы Молотов на его месте? Наверно, то же самое: «С самого начала мне было ясно […] что я буду работать в тени мощной личности и мне придется во многом ограничивать себя»{9}.
В один день с Нейратом Гитлер отправил в отставку трех послов: Франца фон Папена (Вена), Ульриха фон Хасселя (Рим) и Герберта фон Дирксена (Токио) — но причины в каждом случае были разные. Дирксен сам просил об этом, так как плохо переносил субтропический климат. На обратном пути он узнал, что назначен послом в Лондон: «Я пришел к очевидному выводу, что он [Риббентроп. — В. М.] смотрит на меня как на ширму, призванную прикрывать его истинные чувства и намерения по отношению к британскому правительству. И все-таки я надеялся, что сотрудничество с ним возможно. В конце концов, он ведь достиг своей цели — стал министром иностранных дел. Как послушный и исполнительный слуга своего хозяина он вынужден будет придерживаться гитлеровского курса, в принципе дружественного Англии»{10}.
Голову Хасселя давно требовал Чиано, не скрывавший от посла ни своего недовольства, ни его причин: итальянцы хотели, чтобы нацистский режим был представлен в Риме нацистом. Недовольны были Хасселем и в Берлине (Риббентроп не принял его с формальным докладом о завершении миссии), что окончательно толкнуло отставного посла в лагерь оппозиции режиму[37]. Папен не успел пережить изумление внезапной отставкой, как снова был возвращен на свой пост, хотя и временно.
Соблюдая приличия, Нейрат представил преемника на Вильгельмштрассе, заявив, что «искренне рад передать бразды правления более молодому человеку, способности которого доказаны его успехами». Риббентроп заверил: он будет продолжать «традиции Нейрата» и их взгляды на внешнюю политику совпадают, однако 16 февраля устроил полувоенный смотр личного состава, облачившись в эсэсовскую форму и приветствуя подчиненных не только «буржуазным» рукопожатием, но и «германским приветствием»{11}.
От нового министра ждали кадровой революции, но ее не случилось — произошло обычное заполнение вакансий, причем за счет карьерных дипломатов. Ганс Георг фон Макензен отправился послом в Рим. Статс-секретарем стал начальник Политического отдела барон Эрнст фон Вайцзеккер; оказавшись на скамье подсудимых, он оправдывался тем, что хотел оказывать «умиротворяющее воздействие» на рейхсминистра, а также заявлял о несогласии с ним. Возможно, он и не был согласен с генеральной линией, но никак этого не афишировал и в отставку не подавал, по поводу чего бывший шеф заметил: «Как г-н фон Вайцзеккер, так и д-р [Эрих. — В. М.] Кордт бесчисленное множество раз, постоянно, вновь и вновь выражали мне свою преданность и удовлетворение происходившими событиями»{12}.
Преемником Вайцзеккера во главе Политического отдела стал Вёрман, пользовавшийся доверием министра; начальники остальных шести отделов остались на местах. Теодор Кордт стал советником посольства в Лондоне вместо Вёрмана. Эрих Кордт возглавил секретариат министра, куда пристроил и неблагодарного Шпитци. Карьеристы из Бюро ждали повышения, но Риббентроп взял в штат лишь 28 человек, в основном во Внутриполитический отдел и в Отдел печати, который решил возвысить в противовес министерству пропаганды.
Начиналась нацификация Вильгельмштрассе. Только начиналась, ибо министерство сохраняло донацистский и даже довоенный дух и личный состав: 1933 год затронул его не больше, чем 1918-й. Непосредственно в результате прихода Гитлера к власти службу оставили всего два видных дипломата: посол в США Фридрих фон Приттвиц унд Гаффрон и консул в Нью-Йорке Пауль Шварц (будущий биограф Риббентропа и информатор советской разведки), причем только Шварц сделал из этого публичный акт. Несколько человек отправили на пенсию по возрасту. В 1935 году руководство министерства оставалось тем же, что и в начале 1933 года, а назначенцы Нейрата сохранили должности при Риббентропе. Новый министр озаботился приемом подчиненных в партию (к концу 1937 года в рядах НСДАП состояло лишь 33 из 92 кадровых дипломатов верхнего звена) и выхлопотал внеочередной прием в СС Вайцзеккера и Вёрмана.
Дирксен остроумно охарактеризовал отношение Риббентропа к МИДу до и после назначения: «браконьер, назначенный лесничим». Раньше он старался вести собственную игру, максимально свободную от влияния Вильгельмштрассе, теперь взять всю внешнеполитическую активность рейха под контроль и таким образом поднять престиж своего ведомства как можно выше. Для реализации самого амбициозного проекта — выращивания нового поколения идейных нацистских дипломатов История времени не отвела.
Назначая Риббентропа министром, Гитлер назвал ему четыре проблемы — Австрия, Судетская область, Мемель (ныне Клайпеда, Литва) и Данциг (ныне Гданьск, Польша), которые он хотел «вернуть в рейх». Все они были наследием Версальской системы, поэтапная ревизия которой являлась целью германской внешней политики и до нацистов.
Австрия, ставшая в результате распада Австро-Венгрии государством с преимущественно немецким населением, уже в декабре 1918 года пожелала объединиться с Германией (так решил ее новый, республиканский парламент), но победители воспротивились этому, закрепив свой запрет в Версальском (ст. 80) и Сен-Жерменском (ст. 88) договорах. Судетская область с тремя с половиной миллионами немцев, которые проживали там более тысячи лет, вошла в состав Чехословакии. Сен-Жерменский договор подробно прописал статут национальных меньшинств и механизм их защиты (ст. 62–69), но не распространил их на немецкое население, оказавшееся на территории других стран. Мемель, принадлежавший Пруссии с 1422 года, был отторгнут от Германии Версальским договором (ст. 99) и передан под управление Лиги Наций. 13–15 января 1923 года, невзирая на протесты Польши и РСФСР, Литва захватила Мемель, что через месяц было закреплено решением Конференции послов Антанты, хотя германское население города в три раза превышало литовское. Данциг, национальная и государственная принадлежность которого Германии не вызывала сомнений, был объявлен «вольным городом под защитой Лиги Наций», а 327 тысяч его населения (из них 97 процентов составляли немцы) потеряли германское гражданство. Вольный город был включен в пределы экономического пространства Польши, которая получила в свое ведение его внешние сношения (ст. 100–108 Версальского договора). Не ограничиваясь этим, поляки по соседству создали порт Гдыня, который со временем должен был перевести на себя все пассажирские и грузовые потоки и таким образом экономически задушить «не совсем польский» Данциг. Новый город был создан на территории Польского коридора — отторгнутом от Германии участке, который соединял исторически населенные поляками земли с морем и одновременно отрезал одну часть германской территории (Восточная Пруссия) от другой (ст. 27 Версальского договора). Данциг и коридор станут основной причиной конфликта двух держав и главным поводом к войне в Европе.