{67}.
Риббентроп пытался получить от японцев определенный ответ, пусть даже отрицательный, до программной речи Гитлера в Рейхстаге, запланированной на 28 апреля. 27 апреля в Великобритании была введена ограниченная воинская повинность. На следующий день, в пятницу, Гитлер лишил политиков всего мира спокойного уик-энда: оповестив о разрыве англо-германского морского соглашения 1935 года и польско-германского соглашения 1934 года, он заявил о готовности нормализовать отношения с Лондоном и Варшавой на своих условиях и воздержался от выпадов против СССР. Послы Гендерсон, Кулондр и Липский в зале демонстративно отсутствовали.
Военное решение Польского вопроса становилось делом ближайшего будущего, поэтому Риббентроп счел необходимым узаконить отношения с союзниками. По его поручению начальник Правового отдела МИДа Гаус составил новый вариант соглашения трех держав с целью привязать Японию к «оси» через обязательство формально участвовать в войне на стороне Германии и Италии, хотя бы и без оказания конкретной военной помощи. Вручая Осима «план Гауса», рейхсминистр сообщил, что отправляется на встречу с Чиано для укрепления «оси». 4 мая в Берлин и Рим пришло обтекаемое по форме и бессодержательное по сути послание премьера Хиранума Киитиро, негативно встреченное обоими министрами и обоими японскими послами{68}. В тот же день Максим Литвинов был заменен на посту наркома иностранных дел СССР председателем Совнаркома Вячеславом Молотовым, что было воспринято в Европе как предупреждение Лондону и Парижу и как шаг навстречу Германии: в архив сдавалась «дипломатия коллективной безопасности», банкротство которой продемонстрировало Мюнхенское соглашение, а главой внешнеполитического ведомства стал ближайший соратник Сталина.
Шестого мая в Милане, где полиция организовала народное ликование в честь гостя, Риббентроп предложил Италии заключить двусторонний военно-политический союз. Чиано «впервые нашел своего германского коллегу в приятно расслабленном состоянии» и согласился с предложениями, в которых увидел «политику умеренности и взаимопонимания». Подготовку документов дуче и его министр отдали на откуп немцам{69}.
Тринадцатого мая Риббентроп сказал Осима, что «германское и итальянское правительства намерены без каких-либо изменений продолжать свою прежнюю политическую линию в отношении Японии» и что «трехсторонним переговорам Берлин — Рим — Токио подписание германо-итальянского союзнического пакта не нанесет никакого ущерба», но «ни от германского, ни от итальянского правительства не зависит тот факт, что заключение тройственного пакта так затянулось», а затем подсказал собеседнику выход: «германское и итальянское правительства высказывают настоятельное пожелание, чтобы японское правительство в скором времени приняло свое окончательное решение, с тем чтобы можно было тайно парафировать тройственный пакт одновременно с подписанием германо-итальянского пакта». 15 мая он поручил Отту довести это до сведения заинтересованных лиц в Токио, а статс-секретарь Вайцзеккер направил ему окончательный проект договора о совместных консультациях и взаимной помощи. 20 мая военный министр генерал Итагаки Сэйсиро передал германскому послу заявление о желательности «присоединения Японии к военному пакту», но премьер Хиранума Киитиро и глава МИДа Арита похоронили эту инициативу{70}.
Двадцать второго мая в Берлине Риббентроп и Чиано подписали договор о дружбе и союзе, получивший громкое название «Стальной пакт»:
«Статья I. Договаривающиеся Стороны будут находиться в постоянном контакте друг с другом, с тем чтобы согласовывать свои позиции по всем вопросам, касающимся их взаимных интересов или общего положения в Европе.
Статья II. В случае если взаимные интересы Договаривающихся Сторон будут поставлены под угрозу какими-либо международными событиями, они незамедлительно приступят к консультациям о мерах, которые необходимо будет предпринять для соблюдения своих интересов. Если безопасность или другие жизненные интересы одной из Договаривающихся Сторон будут поставлены под угрозу извне, то другая Договаривающаяся Сторона предоставит Стороне, находящейся в опасности, свою полную политическую и дипломатическую поддержку с целью устранения этой угрозы.
Статья III. Если вопреки пожеланиям и надеждам Договаривающихся Сторон дело дойдет до того, что одна из них окажется в военном конфликте с другой державой или с другими державами, то другая Договаривающаяся Сторона немедленно выступит на ее стороне в качестве союзника и поддержит ее всеми своими военными силами на суше, на море и в воздухе.
Статья IV. Чтобы в соответствующем случае обеспечить быструю реализацию принятого в статье III союзнического обязательства, правительства обеих Договаривающихся Сторон будут и впредь углублять свое сотрудничество в военной области и в области военной экономики.
Статья V. Договаривающиеся Стороны обязуются уже теперь в случае совместного ведения войны заключить перемирие или мир лишь в полном согласии друг с другом.
Статья VI. Обе Договаривающиеся Стороны осознают значение, которое приобретают их совместные отношения к дружественным им державам. Они решили сохранить эти отношения и в будущем и совместно соответствующим образом учитывать интересы, связывающие их с этими державами.
Статья VII. Этот Пакт вступает в силу немедленно после подписания. Обе Договаривающиеся Стороны едины в том, чтобы первый срок его действия составлял десять лет. Своевременно до истечения этого срока они договорятся о продлении действия Пакта»{71}.
«Стальной пакт» стал личным триумфом Риббентропа. Он получил высший итальянский орден Благовещения, кавалер которого имел право именоваться кузеном короля. Это вызвало приступ зависти у Геринга, с которым не проконсультировались при подготовке договора, подобно тому как полутора месяцами ранее он сам не счел нужным информировать МИД о своем визите в Италию{72}. Когда Риббентроп предложил ему принять участие в церемонии и сфотографироваться вместе со всеми, Геринг буркнул: «Вы думаете, я спятил? Я даже не знаю, что там подписывают»{73}.
По замечанию Вайцзеккера, отношения между Берлином и Римом из сердечного увлечения превратились в брак по расчету. Москва от комментариев воздержалась. Хиранума направил поздравления обоим диктаторам. Арита заявил о верности Антикоминтерновскому пакту и снова попытался выговорить право на «особые решения в чрезвычайных обстоятельствах». Риббентроп отверг любые заявления об ограниченности обязательств сторон. Его мысли были заняты другим…
Глава 6. Московский Тильзит(1939)
Вячеслав наш Михайлович Молотов
Принимает берлинских друзей.
Официальные дипломатические приемы с раз и навсегда установленным протоколом, казалось бы, не самое подходящее место для серьезных разговоров, которые могут круто изменить ход если не истории в целом, то, по крайней мере, отношений между странами. Поэтому подчеркнутое внимание Гитлера к советскому полпреду Алексею Мерекалову во время церемониального обхода дипкорпуса на новогоднем приеме в новой Рейхсканцелярии, состоявшемся 12 января 1939 года, вызвало среди английских, французских и польских дипломатов чувство, схожее с паникой. Разговор фюрера с полпредом сразу же стал предметом спекуляций во многих столицах, однако опубликованные впервые в 1990 году записи служебного дневника Мерекалова, немедленно сообщенные телеграммой в Москву, свидетельствуют, что содержание их краткой беседы было совершенно ординарным и не выходило за рамки протокола. «Гитлер подошел ко мне, поздоровался, спросил о житье в Берлине, о семье, о моей поездке в Москву, подчеркнув, что ему известно о моем визите к Шуленбургу [германский посол в СССР граф Фридрих фон дер Шуленбург. — В. М.] в Москве, пожелал успеха и распрощался. За ним подходили по очереди: Риббентроп, Ламмерс, ген[ерал Вильгельм] Кейтель, Майснер [шеф Президентской канцелярии Отто Мейсснер. — В. М.]. Каждый из них поддержал 3–5 минутный разговор в знак внимания. Внешне Гитлер держался очень любезно, не проявляя какой-либо неприязни или сухости и, несмотря на мое плохое знание немецкого языка, поддерживал разговор со мной без переводчика»{1}. В свете изложенного предположения о том, что полпред не понял что-то из сказанного Гитлером (понадобилось — перевели бы немедленно!) или, напротив, услышав нечто важное, побоялся сообщить об этом в Москву, представляются безосновательными.
Важно было не содержание разговора, но сам факт внимания фюрера к представителю СССР, отношение к которому германских официальных лиц ранее было подчеркнуто пренебрежительным, причем по личному указанию Гитлера. Это не осталось незамеченным наблюдателями, равно как и отсутствие антисоветских выпадов в его программной речи, произнесенной в Рейхстаге 30 января. Сам Гитлер 22 августа, накануне заключения советско-германского пакта о ненападении, говорил своим генералам, что прилагал усилия к соглашению с Москвой, начиная именно с этого банкета{2}.
Трудно сказать, насколько далеко идущими были его замыслы во время беседы с полпредом на приеме. Однако весь этот небольшой спектакль был заранее подготовлен, о чем свидетельствует краткая заметка из архива адъютанта Гитлера с основными данными о Мерекалове: фюрер строил светский разговор с ним точно по этим записям