{5}.
Пилсудский повторял, что Австрия и Чехословакия в «версальских» границах нежизнеспособны и вопрос лишь в том, какая страна погибнет первой: «Искусственно и уродливо созданная Чехо-Словацкая республика не только не является основой европейского равновесия, наоборот, является его слабым звеном»{6}. В сентябре 1938 года Бек изложил Липскому официальную позицию: «Чехословацкую Республику мы считаем образованием искусственным, удовлетворяющим некоторым доктринам и комбинациям, но не отвечающим действительным потребностям и здравым правам народов Центральной Европы»{7}.
История склонна повторяться, поэтому крах Польши стал аналогом краха Чехословакии, а трагедия населявших ее народов — аналогом трагедии соседей. Роковую роль в гибели обеих стран сыграл общий родитель — Версальский договор, версальское мышление, объединявшее Томаша Масарика и Юзефа Пилсудского, Эдварда Бенеша и Юзефа Бека. Как заметил британский историк Алан Тэйлор, руководство Польши «забыло, что получило независимость в 1918 году только потому, что и Россия, и Германия потерпели поражение»{8}. «Польша не может быть сохранена Западом, — писал в 1940 году Хаусхофер, — наперекор двум наиболее многочисленным народам Европы, коль скоро она проводила безумную самоубийственную политику между Востоком и Западом, а внутренний разлад вместо миролюбивого единства заполнил ее пространство»{9}.
Крах Польши и Чехословакии был вызван как внешними, так и внутренними причинами и, прежде всего, национальными проблемами, которые ни одна из титульных наций всерьез не пыталась решить. Бек назвал режим Масарика — Бенеша «классическим полицейским государством» (хотя в репрессивной политике в отношении национальных меньшинств скорее чехи перенимали польский опыт), добавив, что Прага всегда была центром антипольской коминтерновской пропаганды{10}. В апреле 1938 года заместитель наркома иностранных дел СССР Борис Стомоняков информировал полпреда в Китае Ивана Луганца-Орельского: «Ни одна страна в Европе не имеет в настоящее время такого неустойчивого внутреннего положения, как Польша. В этой ситуации вовлечение Польши в военные авантюры могло бы привести к революционным восстаниям и развалу этого государства»{11}. Однако пилсудчики, прежде всего Бек и главнокомандующий Войска Польского маршал Эдвард Рыдз-Смиглы, продолжали жить представлениями времен «чуда на Висле» 1920 года. В сентябре 1934 года они объявили, что более не считают себя связанными договором 1919 года о правах меньшинств и не будут сотрудничать в этом вопросе с Лигой Наций, ибо это несовместимо с суверенитетом и национальной гордостью Польши{12}.
Когда 19 сентября 1938 года Лондон и Париж посоветовали Чехословакии передать рейху те районы, в которых немцы составляли более половины населения, через два дня Варшава предъявила претензии на Тешин, призвав разрешить обе проблемы одновременно. Ее требования шли параллельно с германскими, но с небольшим зазором во времени: сначала речь шла о равноправии, потом об автономии и, наконец, о передаче территорий. Логика Бека была незамысловата: «Если пражское правительство решило сделать уступки другим странам, наши интересы должны быть удовлетворены таким же образом». Ни Англия, ни Франция принципиальных возражений не выдвинули, и 25 сентября Праге пришлось согласиться. 26 сентября польскому президенту Игнацию Мосцицкому было вручено сверхсрочное послание президента Чехословакии Эдварда Бенеша, датированное 22 сентября, в котором выражалась готовность к нормализации отношений, но не более того. 27 сентября Варшава потребовала исправления границ{13}.
Амбициям Польши едва не помешал СССР, который как союзник Праги 23 сентября пригрозил денонсацией Пакта о ненападении 1932 года, но Бека и Рыдз-Смиглы это не испугало. Заручившись нейтралитетом Западных держав, но не добившись вынесения вопроса на Мюнхенскую конференцию, Варшава поздно вечером 30 сентября предъявила чехам ультиматум. 1–2 октября польские войска заняли Тешин, и торжествующий Бек выступил по радио. Французский и британский послы собирались заявить протест, но полковник не принял их. Даже ревнитель традиций советской историографии В. Я. Сиполс признал, что «за свои агрессивные действия в период Мюнхена Польша заслужила на международной арене самую дурную славу»{14}.
Судетский и Тешинский вопросы были решены. 24 октября 1938 года Риббентроп предложил Липскому обсудить весь комплекс двусторонних отношений и сделал ряд предложений, обозначив их как свои личные, хотя на самом деле они исходили от Гитлера:
«1. Вольный город Данциг возвращается в Германский Рейх.
2. Через „коридор“ прокладываются экстерриториальная автострада и экстерриториальная многоколейная железная дорога, принадлежащие Германии[50].
3. Польша тоже получает в Данцигской области экстерриториальную автостраду, железную дорогу и свободный порт.
4. Польша получает гарантию сбыта своих товаров в Данцигской области.
5. Обе страны признают свои общие границы; при необходимости можно договориться о гарантии территорий.
6. Германско-польский договор пролонгируется с 10 до 25 лет.
7. Польша присоединяется к Антикоминтерновскому пакту.
8. Обе страны включают в договор пункт о взаимных консультациях».
Липский сказал, что должен сообщить обо всем министру, но заметил, что Данциг, в отличие от Саара, нельзя считать продуктом Версальской системы. (Надо спросить: интересно почему?!) Риббентроп попросил посла не торопиться с ответом и оповестить о предложениях только Бека, причем устно. Однако Липский направил в Варшаву письменный доклад, содержание которого уже на следующий день было известно и чешскому, и британскому посланникам{15}.
Разговор продемонстрировал намерения Германии решить накопившиеся проблемы путем переговоров. 19 ноября Липский зачитал рейхсминистру ответ Бека. Удивившись выдвинутым требованиям, он дал понять, что о возвращении Данцига в рейх де-юре не может быть и речи, ибо этого не допустит общественное мнение Польши (с которым пилсудчики считались не больше, чем Гитлер и Сталин). Облеченный в цветистые фразы о дружбе отказ сопровождался предложением заключить двустороннее соглашение, гарантирующее и «свободу национальной и культурной жизни германского большинства» населения Данцига, и польские экономические интересы. Вопросы об экстерриториальной автостраде и железной дороге Бек проигнорировал, но Риббентроп ему об этом напомнил{16}.
Притворному удивлению польского министра верить не стоит, ибо Данциг всегда оставался болевой точкой. Польша была недовольна статусом вольного города, который, как считали в Варшаве, предоставлял ей слишком мало прав и не содержал механизма их защиты, а действия генеральных комиссаров Лиги Наций зачастую расценивались как враждебные. Оккупация и интеграция Данцига рассматривались как вариант решения проблемы. Учитывая это, национал-социалисты, весной 1933 года на выборах получившие большинство в Данцигском сенате, занимали в отношении Польши умеренную позицию в соответствии с генеральной линией Берлина.
Осенью 1938 года польские правители не были заинтересованы в открытой конфронтации с рейхом, понимая, что только там могут получить поддержку своим экспансионистским планам в отношении Тешина и Карпатской Украины как части будущей «Великой Польши от моря до моря». Гитлер и Риббентроп, тоже не выпускавшие из вида Украинский вопрос, считали такую перспективу нереальной, но на словах поддерживали стремления пилсудчиков, в которых начали проявляться черты мании величия. Если разговоры о «возвращении исконно польских» земель «до Одера и Балтики» (Померания, Силезия, Бранденбург, а то и до Берлина) велись со 2-й половины XIX века в частном порядке, то требования колоний в Африке выдвигались почти официально, со ссылкой на то, что Польша — великая держава{17}.
Жесткая позиция рейха вызвала недовольство Бека. 7 декабря он жаловался своему заместителю Шембеку на зашедшие в тупик двусторонние отношения, приписав это дурному влиянию Риббентропа, которого назвал новичком в дипломатии, снобом и реакционером{18}. В дипломатических кругах Европы польский министр-полковник, некогда со скандалом высланный из Парижа, где служил военным атташе, за попытку купить секретные документы, известный пристрастием к горячительным напиткам и дамам полусвета, был столь же непопулярен, как и «торговец шампанским». Тем не менее занимавший свой пост с конца 1932 года Бек был старейшим по сроку службы европейским министром иностранных дел после Литвинова, влияние которого уже упало до нуля. Протеже Пилсудского, он зависел от его преемника маршала Рыдз-Смиглы (президент и премьер Польши были сугубо декоративными фигурами) гораздо меньше, чем Риббентроп от Гитлера. Исходя из этого, считаться с ним приходилось всерьез.
Следует напомнить, что идею превентивной войны против Германии вынашивал не только сам Юзеф Пилсудский, что общеизвестно, но и Юзеф Бек. Введенные Ш. Шайлем в научный оборот документы свидетельствуют, что в 1932 году, еще до назначения министром, полковник призывал маршала к «войне за освобождение польских территорий от германского ига», поскольку армия готова, а условия благоприятны как никогда — Германия переживала тяжелый внутренний кризис, который и привел нацистов к власти. Другой идеей Бека было действовать независимо от главного союзника — Франции (за этим стояла личная обида за высылку и отказ в агремане, когда его решили назначить послом в Париже). Автора этих предложений Пилсудский поставил во главе МИДа