В. М.], — говорил в начале мая советник Риббентропа Клейст, — следует заклеймить роковую политику террора, осуществляемую Польшей в национальном вопросе. Под девизом „Польша — государство реакции и упадка“ будут показаны нищета польских крестьян, культурная отсталость страны, феодальный способ ведения хозяйства, ведущий к упадку, и голодное прозябание польского населения. Под девизом „Паразиты у власти“ будут показаны разложение господствующей в Польше верхушки, продажность польских руководителей, их декадентство и классовая оторванность от широких масс. […] Цель этой кампании — воздействовать на мировую общественность и польское население».
Полтора месяца спустя он продолжал: «Подобное дезавуирование режима „пилсудчиков“ перед общественностью собственной страны является отличным внутриполитическим диверсионным актом, который, возможно, повлечет за собой свержение польского правительства и внутренние беспорядки в Польше, эффективно дополнив тем самым удар германских вооруженных сил, который будет нанесен одновременно. Этот план недавно развил передо мной Риббентроп, и я [Клейст. — В. М.] счел его вполне осуществимым»{63}.
Информация ушла в Москву, где ею воспользовались в полной мере осенью того же года, во время вступления Красной армии в Польшу.
Тридцать первого мая Риббентроп и датский посланник в Берлине Херлуф Зале подписали договор о ненападении сроком на десять лет. 7 июня аналогичные договоры были подписаны рейхсминистром одновременно с министрами иностранных дел Эстонии и Латвии Карлом Селтером и Вильхельмсом Мунтерсом, причем по сроку действия два последних увязывались друг с другом[54], 64. Днем позже министров принял Гитлер. 1 июня Риббентроп беседовал с генеральным комиссаром Буркхардтом. Назвав встречу «особенно бесплодной», поскольку собеседник призывал заняться глобальными проблемами, а не мелочами, визитер подробно описал ее, не жалея сарказма (антипатия, похоже, была взаимной). Рейхсминистр ограничился проигрыванием привычной пластинки, но с угрожающими нотами — подобные разговоры ему явно надоели{65}.
Предоставив Вайцзеккеру общаться с Гендерсоном и Кулондром, Риббентроп удалился в Фушль, поближе к уехавшему из столицы фюреру. Те, кто хотел видеть его или кого он хотел видеть, приезжали в Зальцбург. Одним из первых визитеров оказался вызванный из Лондона Хессе, чей доклад от 23 июня[55] о возможности компромисса с Англией заинтересовал рейхсминистра. Посол Дирксен и советник Теодор Кордт пытались договориться о предотвращении конфликта и даже подбрасывали партнерам стратегически важную информацию: 16 июня Эрих Кордт, брат Теодора, сообщил о советско-германских переговорах.
С британской стороны с немцами уже не в первый раз общался сэр Хорас Уилсон (в отечественной литературе обычно: Вильсон) — друг и доверенное лицо Чемберлена, верный Горацио («Гамлет» был любимой пьесой премьер-министра). Потом этим будут козырять советские пропагандисты, когда в конце войны в их руки попадет архив Дирксена. Тот факт, что все державы вели многосторонние переговоры, с началом войны стал поводом для взаимных обвинений в двуличии и нежелании сотрудничать на благо мира. Но едва ли эти обвинения можно считать искренними, поскольку каждая из сторон стремилась заручиться поддержкой потенциальных союзников, а многие — еще и не увеличить число потенциальных противников.
Хессе привез в Зальцбург предложения Уилсона: оборонительный союз на 25 лет, постепенное возвращение Германии бывших колоний, раздел сфер экономического влияния, участие во внешнеторговых соглашениях Британского содружества, открытие лондонского финансового рынка для германских займов. Главным и категорическим условием был отказ Гитлера от наступательных акций в Европе, прежде всего направленных против Польши. Уилсон пояснил, что за этими предложениями стоит Чемберлен. Пораженный Хессе сказал, что на месте фюрера он бы немедленно принял их. Риббентроп по достоинству оценил услышанное, но предупредил Хессе, что надежд мало: осенью 1938 года в Мюнхене Гитлер убедился в слабости Англии и теперь не хочет слышать о компромиссе с ней, каким бы выгодным он ни казался. Худшие опасения рейхсминистра оправдались, о чем он с горечью сообщил Хессе после очередного разговора с фюрером: тот поначалу обрадовался, но потом заявил, что это — ловушка и он в нее не попадет.
Хессе, выжидавший неделю за неделей в Зальцбурге, уверенно заявил шефу, что англичане будут «воевать за Данциг», и попросил довести это до сведения фюрера. Риббентроп предпринял несколько попыток, но Гитлер все равно не поверил. «К несчастью, он не расположен обсуждать предложения Чемберлена, — сетовал рейхсминистр. — У него совершенно другие намерения. Предложение не отвергнуто. Мы вернемся к нему, когда придет время, но сейчас я не могу дать Вам ответ. Мой самолет — в Вашем распоряжении, возвращайтесь в Лондон сегодня же. Проследите, чтобы Ваше возвращение не вызвало никаких комментариев. Держите ухо востро. Фюрер затеял очень опасную игру, и я не знаю, преуспеет он в ней или нет. Во всяком случае мы не хотим войны с Англией. Дайте знать, когда опасность станет реальной, тогда я приму меры. Да поможет Вам Бог!»{66}
Еще одним посредником попытался стать Теннант, давно не общался с Риббентропом. 10 июля он попросил рейхсминистра о встрече и 22 июля тот ответил, что готов принять его в любое время на следующей неделе. Теннант отправился в Зальцбург, вооруженный благословением Чемберлена и Уилсона, а также текстом последней речи лорда Галифакса о внешней политике, однако его идея предложить Германии крупный заем и допустить ее ценные бумаги на лондонский рынок в обмен на разрядку ситуации в Европе интереса у британских власть имущих не вызвала. 26 июля он был принят в Фушле с былой сердечностью. Только к вечеру беседа с рыбной ловли и гольфа перешла к главной теме. Риббентроп заявил, что залогом любого сотрудничества является признание за Германией абсолютного равноправия, как бы трудно это ни было для британских политиков «после веков мирового господства и традиций Оксфорда и Кембриджа». Он посетовал, что никто не дал себе труда как следует изучить личность Гитлера, который мыслит глобальными категориями и видит на столетия вперед. Перейдя к конкретике, рейхсминистр подчеркнул, что Польше был предоставлен уникальный шанс, которым она пренебрегла, а потому обречена и будет раздавлена за несколько дней. Теннант заметил, что война Германии против Польши означает войну Британской империи против Германии. Заявив, что рейх готов и к такому развитию событий, Риббентроп еще раз повторил немецкие требования, призвав Лондон повлиять на Варшаву и утихомирить польскую прессу — если там действительно хотят мира. По мнению Ш. Шайля, «ни одно из этих требований не было направлено на развязывание войны». Прощаясь с Теннантом, наш герой напомнил ему английскую пословицу о том, что еще не всё потеряно — «Никогда не поздно заштопать» (It is never too late to mend). Он оставался оптимистом{67}.
Неприятный сюрприз поджидал Риббентропа на французском направлении. 30 июня германское посольство в Париже получило уведомление, что премьер Даладье распорядился выслать из страны риббентроповского эмиссара Абеца, предупреждавшего, что Данциг скоро «вернется в рейх» и призывавшего не умирать за него, поскольку немцы «как один человек» поддерживают фюрера и дадут отпор любому, кто встанет у них на пути. Беллицисты публично объявили его главой нацистской «пятой колонны» и шпионом. Бонне смягчил инцидент тем, что Абецу позволили уехать по собственной воле. Рейхсминистр, увидев в этом личное оскорбление, велел послу Вельчеку официально заявить протест Даладье и добиться для своего «друга и многолетнего сотрудника» новой, дипломатической визы. Не скрывавший антипатию ни к рейхсминистру, ни к его протеже, посол взялся за поручение без малейшей охоты, тем более на фоне публичной перепалки Риббентропа с Бонне относительно трактовки их декабрьских договоренностей. Абец подал во французский суд иск против Анри де Кериллиса, обвинившего его в шпионаже, чтобы приехать на процесс, но с началом войны это стало неактуальным. Абец был принят Гитлером и получил новую должность в аппарате Риббентропа, но вряд ли кто-то предвидел его появление в Париже в качестве посла рейха{68}.
Двенадцатого августа Гитлер в присутствии Риббентропа принял в Берхтесгадене графа Чиано, который днем раньше побывал в Фушле. Зять дуче приехал вооруженный инструкцией тестя: уговорить Гитлера разрешить конфликт с Польшей мирным путем и сообщить ему о том, что Италия не готова к участию в войне. Он был полностью уверен в успехе миссии, но уже первая беседа с рейхсминистром, которого гость нашел «твердым как гранит», показала, что его расчеты, за которыми стояли уверения Вайцзеккера (заговорщика и друга Буркхардта) и Аттолико (полностью доверявшего Вайцзеккеру и презиравшего дилетанта Риббентропа), ошибочны. Муссолини писал о неготовности Италии еще в меморандуме от 30 мая, переданном фюреру, но тот пришел в ярость и не отреагировал на послание{69}.
Гитлер объявил, что «при решении польской проблемы нельзя терять времени. Чем ближе подходит осень, тем труднее будет проводить военные операции на востоке Европы. […] Этот вопрос так или иначе надо решить до конца августа». Возможно, сил ему придавала уверенность в успехе переговоров с Москвой. Для итальянцев это был сюрприз — нетрудно догадаться, что неприятный — поэтому по возвращении в Рим министр не жалел бранных слов для своего коллеги, также показавшего воинственный настрой