«I. Война с Польшей окончена; на Западе германские планы наступления еще не готовы; поэтому внешняя политика снова выступает на первый план.
Наши политические интересы подразумевают:
(а) Максимально сократить театр военных действий.
(б) Усилить стремление к миру у противника и среди нейтралов. У противника нет конкретных идей насчет мира. Мы, однако, обладаем завоеванными территориями и можем объявить наши военные цели. В частности, мы должны дать французам пищу для размышлений путем реальных надежд на мир и поощрять процесс их отделения от англичан.
II. В Москве, по моему мнению, надо сказать о двух вещах:
(а) Россия не должна нарушать мир на Балканах и не предпринимать никаких действий в Бессарабии, пока Великобритания не предпримет на Балканах вооруженного вмешательства.
(б) С целью помочь партии мира во Франции, мы намерены представить на обсуждение следующую программу:
По существу Германия требует границ 1914 года. Затем, будущее „остаточной Польши“[58] зависит от готовности западных держав прийти к соглашению. Если русские проявят упрямство в отношении „остаточной Польши“ по обе стороны нынешней демаркационной линии, мы вольны распоряжаться нашей территорией и можем принять свое собственное решение.
(в) Особые темы для переговоров:
1. Обмен населением между районами к западу и востоку от линии рек [то есть будущей границы. — В. М.], особенно эвакуация фольксдойче с русской территории на германскую.
2. Обеспечение безопасности фольксдойче в районах, которые в дальнейшем могут быть заняты русскими.
3. Четкое размежевание по линии рек (например, по середине основных судоходных путей и мостов) и проведение демаркационной линии от верховий реки Сан до Ужокского перевала (у реки Сан несколько истоков).
4. Доступность железнодорожной линии от Черновиц до Львова для наших перевозок из Румынии.
5. Подготовка широкомасштабных германско-русских торговых переговоров»{18}.
Рейхсминистру меморандум пригодился как перечень актуальных вопросов, о которых надо помнить, хотя он надеялся на более широкий, стратегический разговор, на новый шаг к союзу, о чем Вайцзеккер не знал. Риббентроп старался поменьше говорить об этом, поскольку не был уверен в одобрении Гитлера: в случае успеха фюреру преподносился новый дипломатический триумф, в случае провала можно сделать вид, что это был всего лишь обмен мнениями на общие темы.
Московские переговоры 27–28 сентября пошли по сценарию из меморандума. Долгое время о их ходе и содержании оставалось судить лишь по результатам и по отдельным документам, поскольку протоколы не были известны. Советских записей, видимо, не существует в природе, а подробные германские записи, сделанные Хильгером, почему-то оказались не в архиве МИДа, а в личных бумагах Шуленбурга, где их в конце 1980-х годов обнаружила немецкий историк Ингеборг Фляйшхауэр[59],{19}. Общую обстановку визита, когда Риббентроп пил за здоровье сидевшего неподалеку Лазаря Кагановича[60] (жаль, что Гитлер, Геббельс и Розенберг при этом не присутствовали!), хорошо воссоздает статья его помощника Хенке «С имперским министром иностранных дел в Москве»{20}.
К половине девятого утра 27 сентября свита рейхсминистра собралась в аэропорту Темпельхоф. Риббентроп приехал в девять, и уже через несколько минут спецсамолет FW.200A-0 «Гренцмарк», знакомый многим пассажирам по прошлому вояжу в Москву, поднялся в воздух. Через два часа он совершил посадку в Кёнигсберге. Там во время обеда поступило известие о капитуляции Варшавы, которое тут же перевели Шкварцеву (он летел вместе с Риббентропом и беседовал с ним в самолете). «Все мы, и немцы, и русские, — вспоминал Хенке, — увидели в этом событии добрый знак для будущих переговоров». До Москвы долетели за три с половиной часа, приземлившись в шесть вечера. Встреча была не в пример прежней — с обилием нацистских флагов. Гости снова разместились в здании бывшей австрийской миссии. В прошлый раз в доме напротив располагалась британская военная миссия, члены которой не сводили глаз с соседей. Теперь этот дом пустовал.
Первая беседа Риббентропа со Сталиным и Молотовым (в присутствии Шкварцева и Шуленбурга) в Кремле началась в десять вечера и продолжалась три часа. Гость начал разговор со «странной войны» в Европе и непобедимости Германии. «Фюрер убежден, что война может окончиться только в нашу пользу, — легко переходил он от патетики к сарказму и обратно. — С французской стороны ее ведут преимущественно языками, в чем особенно отличается агентство Гавас. […] Англичане ограничиваются тем, что сбрасывают над Германией листовки, надеясь вбить клин между фюрером и немецким народом. Это им никогда не удастся. Такая попытка в равной мере обречена на провал, как и стремление вбить клин между народами Советского Союза и Сталиным».
После обзора ситуации Риббентроп перечислил конкретные проблемы, для решения которых он прилетел:
«1. Дальнейшее формирование германо-советских отношений.
2. Вопрос окончательного начертания границы.
3. Проблема Прибалтики, которой, по всей видимости, в настоящее время занимается Советское правительство».
Наибольший интерес представляет первый вопрос.
«Фюрер поручил сказать Сталину и Молотову, что он всегда придерживался той точки зрения, что Германия должна выбирать между Западом и Востоком. Фюрер надеялся и думал, что будет возможно установить дружественные отношения с Англией. Однако Англия грубо отклонила далеко идущие предложения фюрера. Фюрер убедился в том, что отныне нет возможности достичь взаимопонимания с Англией. Это взаимопонимание сорвалось из-за империалистического упрямства английской правящей касты. Народ в Англии вообще ничего не решает. Дошло до того, что Англия вмешалась в германские дела, которые ее не касались, и даже объявила войну Германии. Решение фюрера сделать выбор в пользу Советского Союза является непоколебимым. Как реальный политик, он твердо убежден в том, что, несмотря на все существующие идеологические разногласия, возможны действительно длительные дружественные отношения между Германией и Советским Союзом. Реальные интересы обеих стран при точном их определении исключают возможность принципиальных трений. Существует фундамент для приносящего плоды реального, дружественного сотрудничества.
Удалась первая предпринятая в этом направлении попытка. Если будут реализованы достигнутые договоренности, то все будет абсолютно ясным и в больших делах. С окончанием польской войны Германия приобрела большую территорию для заселения. Тем самым нашли свое решение территориальные притязания Германии. Последние события принесли богатые плоды для Советского Союза. […] Фюрер не фантазер, и он не стремится к безбрежным территориальным завоеваниям. Что касается Советского Союза, то тот настолько велик, что у него не может быть никаких стремлений вмешиваться в немецкие территориальные дела. Тем самым заложен фундамент для пассивного баланса взаимных интересов».
От этой радужной картины, в которую, по крайней мере, сам Риббентроп верил, он перешел к задачам на будущее, к «активной стороне вопроса».
«Настоящий враг Германии — Англия. В этом отношении интересы Советского Союза совпадают с немецкими, и в этом направлении представляется вполне возможным дальнейшее углубление новых советско-германских отношений. У нас полагают, что в английском комплексе существует параллелизм между немецкими и советскими интересами, и в этой сфере не только полезно тесное сотрудничество Германии с Советским Союзом, но и возможны определенные договоренности. […] [Если] Советское правительство разделяет такую точку зрения, то можно было бы сформулировать платформу для более тесного развития советско-германских отношений в том смысле, что, исходя из совместно проведенного урегулирования польского вопроса, Германия и Советский Союз теперь могут рассмотреть возможность сотрудничества в отношении Англии. В подобном заявлении можно было бы подчеркнуть, что Германия и Советский Союз преисполнены волей к тому, чтобы никто не посмел затронуть занимаемые ими позиции, и при необходимости будут их совместно защищать. Дело шло бы тогда к сотрудничеству на долгие времена, ибо фюрер мыслит крупными историческими перспективами. Сейчас задача состояла бы в том, чтобы достичь взаимопонимания о форме и методе предания гласности соответствующего совместного заявления». Затем Риббентроп зачитал проект заявления, заранее переведенный на русский, и вручил его собеседникам.
По второму вопросу рейхсминистр сообщил, что «Польша полностью разгромлена немецкими вооруженными силами. Действия немецких вооруженных сил принесли плоды не только для Германии, но и для Советского Союза. Именно поэтому Германия ожидает, что Советский Союз пойдет нам навстречу в удовлетворении некоторых наших пожеланий. […] Советский Союз — огромная страна, располагающая невероятными возможностями. В то же время Германия сравнительно небольшая страна, которой не хватает в первую очередь леса и нефти. Поэтому мы попросили бы пойти навстречу нам именно в этих вопросах».
Это была заявка на будущее. Теперь же предстояло обсудить судьбу Польши. «Во время московских переговоров 23 августа 1939 года остался открытым план создания независимой Польши. С тех пор, кажется, и Советскому правительству стала ближе идея четкого раздела Польши. Германское правительство поняло эту точку зрения и решилось осуществить точное разграничение. Германское правительство полагает, что самостоятельная Польша была бы источником постоянных беспокойств. Германские и советские намерения и в этом вопросе идут в одинаковом направлении».