{47}.
Мысль о перерождении советского большевизма в русский национализм содержалась и в письме Гитлера от 7 марта, которое Риббентроп вручил Муссолини в начале беседы{48}. На следующий день дуче напомнил, что в 1924 году он одним из первых официально признал СССР и в 1933 году заключил с ним Договор о дружбе, ненападении и нейтралитете, но не изменял антикоммунистическим убеждениям и уверен, что Советский Союз возобновит пропаганду за границей, как только иностранные коммунисты оправятся от шока после Московского пакта. Накануне Риббентроп заметил как о чем-то само собой разумеющемся, что Москва «была втянута» в войну с Финляндией. Дуче не прокомментировал сказанное, заметив лишь, что примирение воюющих стран соответствует интересам Италии и Германии, равно как и предупреждение советской экспансии в Румынии.
Рейхсминистр все-таки добился своего. Муссолини заявил о готовности вступить в войну в Европе и Северной Африке в ближайшее время, подчеркнув враждебность итальянцев к Англии и Франции, но попросив помощи в виде поставок сырья, и согласился на нормализацию отношений с Москвой. Куда меньший энтузиазм вызвали у него призывы к сотрудничеству с Японией, политику которой Муссолини назвал «убийственно медленной».
Вернувшись в Берлин, Риббентроп сообщил советскому полпреду: «Я сказал ему [Муссолини. — В. М.], что наши отношения с Россией становятся все более тесными и что с заключением пакта о ненападении и договора о дружбе создан базис для прочного и ясного сотрудничества этих стран. Я одновременно сказал Муссолини, что мы в Германии сожалеем, что между Италией и Россией не имеется близких взаимоотношений, как между Россией и Германией. В особенности сожалел я об этом потому, что как раз сам Муссолини перед заключением советско-германского соглашения говорил, что он приветствовал бы с точки зрения Италии улучшение отношений Германии с СССР. […] Дуче сказал, что он сам также желал бы улучшения советско-итальянских отношений». Заявив о готовности содействовать примирению между Римом и Москвой, «Риббентроп подчеркнул, что сообщает все это для информации Молотова и Сталина», — немедленно доложил в Москву Шкварцев[66] 49.
В Риме Риббентроп попросил об аудиенции у папы Пия XII (Эудженио Пачелли), бывшего нунция (посла) в Германии, а затем кардинала статс-секретаря, то есть министра иностранных дел Святого престола. 11 марта рейхсминистр со свитой посетил Ватикан. Папа воздержался от критики нацистского режима, но заговорил о положении католиков в Рейхе. Риббентроп объяснил, что Германия ведет борьбу за существование, которая занимает все внимание фюрера и не терпит компромиссов; гармония между режимом и церковью возможна при условии, что духовенство будет окормлять паству, а не вмешиваться в политику. Он добавил, что еще ни одна революция в истории человечества не затронула Церковь так мало, как нацистская. В конце аудиенции папа спросил, верит ли его гость в Бога. «Я верю в Бога, но не принадлежу ни к какой конфессии», — ответил тот.
Риббентроп остался доволен, поскольку, по мнению итальянского посла в Ватикане Дино Альфиери, преследовал, прежде всего, пропагандистские цели и стремился показать, что между Третьим рейхом и Святым престолом нет трений или разногласий. Разговор с кардиналом статс-секретарем Луиджи Мальоне был более конкретным и менее приятным: рейхсминистр отказался допустить в Польшу представителя Ватикана и не разрешил передачу субсидий тамошним католикам{50}.
Восемнадцатого марта фюрер и дуче встретились на перевале Бреннер — впервые после Мюнхенской конференции. Именно так: на протяжении всего судьбоносного 1939 года лично они не встречались ни разу, а проблемы копились. Фюрер был недоволен неучастием Италии в войне и ее профинской позицией, дуче — ориентацией на союз, пусть временный, с Москвой, надеясь все-таки договориться с Западом. Доминирование Гитлера стало очевидным, его монологи практически исключали возможность дискуссии. 21 марта Риббентроп направил Шуленбургу информацию о встрече для передачи Молотову, однако нарком принял его только через пять дней. Основные итоги переговоров сводились к следующим пунктам: «Обмен мнениями показал, что ввиду упорства западных держав возможности заключения мира в настоящий момент нет. Германия поэтому непоколебима в своей решимости продолжать войну до победного конца. Беседа между фюрером и Муссолини вновь подтвердила, что Италия ясно и безусловно стоит на стороне Германии. В беседе было установлено полное единомыслие о формах дальнейшего сотрудничества между Германией и Италией, направленного против западных держав. К вопросу об отношениях между Германией и СССР Муссолини заявил, что он понимает и приветствует германско-советское сближение. При этом Муссолини упомянул, что в свое время он, после Германии, первым вошел в официальные сношения с Советским правительством. Муссолини ясно дал понять, что он считает желательным улучшение отношений между СССР и Италией. Фюрер подробно изложил Муссолини, как он путем опыта пришел к убеждению, что соглашение между Германией и Англией невозможно, как он, поэтому, стал искать сближения с Советским Союзом, которое стало возможным благодаря мудрой прозорливости Сталина. Фюрер подчеркнул, что, по его мнению, между Германией и СССР не только нет никаких противоречий, но что обе страны дополняют друг друга политически и экономически. Фюрер выразил свое твердое убеждение в долговечности германо-советских отношений и заявил, что он исполнен желания и решимости углубить и развивать эти отношения. Фюрер и Муссолини констатировали, что ввиду отсутствия каких-либо противоречий между Германией, Советским Союзом и Италией добрые отношения между ними диктуются их общими интересами» (русский текст, зачитанный Хильгером).
«После чтения вышеуказанной информации о встрече Гитлера с Муссолини Шуленбург останавливается на вопросе об улучшении советско-итальянских отношений. Он сообщил, что Риббентроп крайне сожалеет, что существующие отношения между СССР и Италией дают повод врагам Германии усматривать отсутствие третьего звена в союзе [выделено мной. — В. М.]. Риббентроп констатирует, что Муссолини совершенно ясно и определенно выразил желание улучшить советско-итальянские отношения. Причем Риббентроп не находит, что СССР должен первым сделать соответствующий шаг. Он желает принять на себя роль посредника и предлагает в качестве первого шага и в целях сохранения престижа той и другой страны одновременное возвращение посла Италии в Москву и полпреда СССР в Рим.
Тов. Молотов отвечает, что он не знает, насколько серьезны пожелания Муссолини. Не ясен до сего времени вопрос, почему у Италии возникло такое отношение к СССР. Шуленбург замечает, что в прошлой беседе [17 марта. — В. М.] тов. Молотов указал на неопределенность пожеланий Италии. Сейчас в ответ на это Риббентроп подчеркивает, что высказывания Муссолини являются вполне определенными. Тов. Молотов вновь подчеркивает, что остается неясным, чем было вызвано обострение советско-итальянских отношений со стороны Италии и, главное, в тот момент, когда СССР установил близкие отношения с Германией»{51}.
Поверенный в делах Лев Гельфанд 23 марта сообщал в Москву: «Рассказывая о пребывании здесь Риббентропа, Чиано отметил, что германский министр является „сторонником улучшения итало-советских отношений“, в восторге от СССР и пленен товарищем Сталиным, о котором долго рассказывал на интимном ужине у Чиано. Однако через минуту министр высмеивал сообщение французского радио о плане какого-то итало-советского сотрудничества и о предстоящей итало-германо-советской конференции в Вене. […] Италия явно не предполагает радикально менять своей линии в отношении СССР».
Молотов прекрасно понимал это, что видно из его телеграммы Гельфанду от 1 мая: «Мы расцениваем Чиано как отрицательный фактор в отношениях между СССР и Италией. Если бы не Чиано и его окружение, отношения СССР с Италией были бы лучшими. События последних месяцев показали, что Чиано является непримиримым врагом Советского Союза»{52}.
Наконец Муссолини, готовясь вступить в войну, закрыл вопрос. 29 мая Чиано сообщил послу Гансу Георгу фон Макензену о согласии на одновременное возвращение послов. Обрадованный Риббентроп на следующий день велел немедленно известить об этом Молотова. Нарком некоторое время продолжал упорствовать и только 3 июня заявил Шуленбургу: «Советским правительством принято решение: можно и целесообразно восстановить посольства: итальянское — в Москве и советское — в Риме. Советское правительство считает, что вторичное пожелание Муссолини, переданное через Риббентропа, говорит о серьезном желании Италии улучшить свои взаимоотношения с СССР»{53}.
Еще одним направлением германо-советского сотрудничества, которым с началом войны занялся Риббентроп, стал Афганистан, который немцы рассчитывали сделать базой операций против Британской Индии. Он поручил Шуленбургу прозондировать отношение Москвы к возможному возвращению на афганский трон Амануллы-хана, некогда считавшегося союзником Советской России, а после свержения нашедшего убежище в Италии. Посол энтузиазма не проявил, так что пришлось несколько раз напоминать ему. Лишь в ноябре, съездив в Берлин и получив указание действовать активнее, Шуленбург приступил к конкретным переговорам. 17 декабря Молотов спросил его, что именно планируется и какая требуется помощь. «План таков, — разъяснил посол. — Предполагается сбросить нынешнее афганское правительство, находящееся под английским влиянием, поставить Амануллу и создать базу для нападения на Индию. На советской территории на афганской границе создать корпус из высланных афганцев, который и ударит на Афганистан. Предполагается, что афганское правительство не позовет Англию на помощь, а потому дело пройдет легко»